Избранное

Как раз в то самое время, когда члены моего кружка стали тянуться к первому номеру, Онила сказала мне:

— Какой у нас беспокойный сосед! Давай переедем в другое место.

Я был несказанно рад.

— Видите, как бесхитростны женщины! — сказал я своим коллегам. — Они не способны осмыслить того, что требует доказательств, но быстро понимают очевидное.

— Такое, как, например, злой дух, появление души усопшего брахмана, величие праха от его ног, воздаяние за почитание супруга и тому подобное, — пошутил Канайлал.

— Да нет, — возразил я. — Вас ослепило великолепие первого номера, но Онилу не обманули его пышные одеяния.

Жена несколько раз заводила разговор о переезде. Я жаждал переехать, но было лень бродить по калькуттским переулкам в поисках нового дома. И вот в один прекрасный день я увидел, что Канайлал и Шобиш играют в теннис у первого номера.

Потом до меня дошли слухи, будто Джоти и Хорен посещают музыкальные вечера первого номера и снискали там всеобщее восхищение — один своей игрой на фисгармонии, другой — на барабане, а Орун — исполнением шуточных песен. Пять лет я знал этих людей, но не подозревал в них таких талантов. Я полагал, что основная страсть Оруна — сравнительное изучение религиозных систем. Где мне было догадаться, что он мастер петь шуточные песни!

Говоря откровенно, при всем моем презрении к первому номеру, в душе я завидовал ему. Не смешно ли? Я, который умел мыслить, выносить суждения, мгновенно схватывать суть явлений, решать сложнейшие проблемы, — завидовал какому-то Шитаншумаули!

По утрам первый номер гарцевал на великолепном скакуне, с какой удивительной ловкостью управлялся он с поводьями! Я, вздыхая, глядел на него, воображая и себя на таком скакуне. К сожалению, я никогда не отличался ловкостью.

Я не любитель музыки, но не раз ловил себя на том, что украдкой подсматриваю в окно Шитаншу, когда он играет на эсрадже, и восхищаюсь его искусством. Инструмент в его руках казался женщиной, которая щедро дарит все свои сокровища возлюбленному. Вещи, дома, животные, люди легче подчинялись Шитаншу, подпадая под его власть и обаяние. И я не мог не считать это свойство Шитаншу редкостным даром. Ему ничего не нужно добиваться, все дается ему без труда, словно по мановению волшебной палочки.

Когда мои «неповторимые» один за другим стали поддаваться соблазнам первого номера, я понял, что единственное средство спасти их — это переехать в другой дом. И вот однажды утром явился маклер и сообщил, что в районе Боронагора и Кашипура есть подходящий для меня дом. Вопрос был решен, и я пошел сказать жене, чтобы она готовилась к переезду. Но не нашел ее ни в кладовке, ни на кухне. Онила сидела в спальне у окна, прильнув лбом к оконной решетке. Заметив меня, она встала.

— Завтра переезжаем на новую квартиру, — сообщил я.

— Давай подождем до пятнадцатого, — неожиданно попросила Онила.

— Почему? — удивился я.

— Скоро будет известно, как Шородж сдал экзамены. Я очень волнуюсь, мне не до сборов.

Образование Шороджа было одним из многих вопросов, которые я никогда не обсуждал с женой. Итак, неожиданно для меня пришлось отложить переезд на несколько дней. За это время я узнал, что Шитаншу скоро уезжает путешествовать по Южной Индии, таким образом, тень, нависшая над вторым номером, сама собой исчезнет.

Но вдруг поднялся занавес, и начался пятый акт жизненной драмы. Накануне того памятного дня Онила ушла к мачехе и, вернувшись лишь на следующий день, заперлась у себя в комнате. Она знала, что вечером в честь полнолуния у меня соберутся «неповторимые» и надо приготовить угощение. Я постучал к ней, чтобы обо всем договориться. В ответ — ни звука.

— Ону! — крикнул я тогда.

Спустя несколько минут Онила отперла дверь.

— У тебя все готово для вечера? — спросил я.

Жена молча кивнула.

— Не забудь про пончики с рыбой и соус из чернослива, их любят все.

Выйдя из комнаты, я увидел Канайлала.

— Сегодня приходите все пораньше, Канай, — сказал я ему.

Канай удивился:

— Неужели мы соберемся сегодня?

— А почему бы и нет! — весело ответил я. — Все готово. — от книги новых рассказов Максима Горького и критических замечаний Рассела[165] на учение Бергсона до пончиков с рыбой и соуса с черносливом.

Канай остолбенело смотрел на меня.

— Не надо сегодня, «неповторимый», — помолчав, проговорил он.

В конце концов я добился от него, в чем дело. Накануне вечером мой шурин покончил с собой. Шородж провалился на экзаменах и, не снеся упреков мачехи, повесился на своем чадоре.

— Откуда ты узнал об этом? — спросил я Канайлала.

— Первый номер сообщил.

Опять он! А произошло это вот как. Узнав о несчастье, Онила не стала дожидаться экипажа, а, взяв с собой Оджодхо, вышла на улицу и по дороге в дом отца наняла извозчика. Ночью Шитаншумаули, узнав обо всем от Оджодхо, тотчас же помчался за ней, потом съездил в полицию и, взяв на себя все хлопоты, связанные с кремацией тела, оставался с Онилой до самого конца.

Взволнованный, прошел я на женскую половину дома. Я предполагал, что жена заперлась у себя в комнате. Но на этот раз она готовила соус из чернослива. на веранде перед кухней. По выражению лица Онилы я понял, что сегодя ночью рухнула вся ее жизнь.

— Почему ты мне ничего не сказала? — с укором спросил я ее.

Онила взглянула на меня и промолчала.

Я съежился от стыда, потому что, спроси она меня, «что могло это изменить», я не знал бы, что ответить. Что бы ни случилось в семье, горе или счастье, я всегда терялся.

— Брось все, Онила, — сказал я, — никто не придет.

— Почему? — спросила она, глядя на груду очищенного чернослива. — Я столько наготовила. Неужели все выбрасывать?

— Но мы не можем сегодня заниматься чем бы то ни было.

— А вы. не занимайтесь. Будьте просто моими гостями.

Слова Онилы несколько успокоили меня. «Не так уж сильно она переживает, — подумал я. — Значит, возымели свое действие мои беседы с ней».

Жена моя не могла похвастать ни способностями, ни образованностью, она далеко не все понимала, но в обаянии ей нельзя было отказать.

Вечером у нас собралось всего несколько человек. Канайлал не пришел. Не пришли все, кто играл в теннис у первого номера.

Я знал, что на рассвете Шитаншумаули уезжает и они приглашены- к нему на прощальный ужин.

Никогда еще Онила не подавала такого роскошного угощения. Будучи человеком расточительным, я все же не мог не отметить про себя, что денег была потрачена уйма.

Гости разошлись лишь в половине второго ночи. Утомленный, я отправился спать.

— Пойдем? — сказал я жене.

— Я прежде уберу посуду.

Проснулся я около восьми утра. Под очками, которые я накануне положил на маленький столик в спальне, лежал листок бумаги. На нем рукой Онилы было написано: «Я ухожу. Не ищи меня. Это бесполезно».

Я ничего не мог понять. Тут же на столике стояла жестяная шкатулка. Я открыл ее. В ней были сложены все украшения жены вплоть до браслетов (не было лишь железного браслета и браслета из ракушек). Здесь же, в шкатулке, лежала связка ключей, завернутые в бумагу рупии и мелкая монета — все, что осталось от расходов на месяц. Там же я нашел блокнотик со списком посуды и вещей, счета прачки, бакалейщика и молочника— словом, все, кроме ее адреса.

Постепенно я понял, что Онила ушла навсегда. Я обошел весь наш дом, потом дом тестя — Онила исчезла. Я никогда не задумывался над тем, что должен делать человек в моем положении. Сердце у меня разрывалось от горя. Неожиданно взгляд мой остановился на соседнем доме с плотно запертыми окнами и дверьми. У ворот, покуривая трубку, сидел сторож. Страшное подозрение обожгло душу: в то время как я весь ушел в изучение новейшей логики, старое как мир человеческое вероломство расставило сети в моей доме. О подобных явлениях я в свое время читал у таких крупных писателей, как Флобер[166], Толстой, Тургенев, и с наслаждением тщательно исследовал их суть. Но мне и не снилось, что когда-нибудь такая банальность может случиться со мной.

165

Рассел, Бертран (1872–1970) — английский философ и общественный деятель;он отрицал религиозную мораль, видел основу религии в страхе, считал науку средством утверждения человека.

166

Флобер, Гюстав (1821–1880) — классик французской литературы, прозаик, реалист («Мадам Бовари», «Воспитание чувств» и др.).