Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 86

Тяжел трехлетний путь учебы и труда. Созданная под неумолчный гул белогвардейских восстаний школа не раз кровью своих сынов-курсантов доказывала преданность власти Советов. Много раз курсанты школы шли на бесчисленные фронты врагов пролетарской революции и являли собою пример доблести и коммунистической стойкости. Влившаяся в 1920 г. и ныне выпускаемая группа курсантов много раз не досчитывалась своих товарищей, и неполные ряды возвращающихся с фронтов молча говорили о величественном подвиге — смерти героев — красных бойцов.

И участие первого выпуска красных командиров 1-й пехотной школы в жестоких схватках с предателями и иудами рабочих и крестьян, уверен, послужило лучшим прочным фундаментом в деле воспитания и обучения революционеров-воинов, вожаков, вооруженных отрядов пролетариата. Трехлетняя учеба прерывалась не только битвами, но и рядом тягчайших экономических лишений и невзгод, отражающих хозяйственную разруху нашей Республики.

Много было дней и месяцев голодных и холодных. Мало было возможностей и зачастую не хватало средств создать условия жизни курсанта, кои давали бы ему полную возможность систематической, плановой работы по подготовке будущих красных командиров. Но могучий союзник пролетарского класса — воля к победе, выдержка и спайка — гнали и затушевывали недоедание и холодание. Стремление к военному и политическому просвещению, клятвенное и горячее желание вывести рабоче-крестьянскую страну на путь социалистического строительства дают нам сегодня шестьдесят шесть подготовленных военных руководителей и политических воспитателей.

Через несколько дней наши воспитанники покинут стены школы и вольются в части Красной Армии, где их ждут и где они должны пройти вторую, еще более суровую и требовательную школу жизни.

Условия жизни — оборотная сторона новой экономической политики — таят в себе много разлагающих соблазнов для нестойких и незакаленных сынов пролетариата. Пусть же выдержка и стойкость, взращенные и вскормленные на полях брани, оберегут наших молодых красных витязей, и пусть они свое высокое звание и свой долг донесут до конца незапятнанными.

Великие события стерегут наши дни, близко время последней, беспощадной схватки со старым миром, недалеки часы, когда ныне производимые красные командиры поведут на ратные подвиги своих подчиненных — братьев рабочих и крестьян. Тяжелые испытания и тернии в изобилии лежат на пути солдата пролетарской революции.

Да будет же с честью пройден этот путь, без отставших и изнемогших в тяжелой борьбе!

Пусть же ни за одного своего питомца и его шаги и деяния 1-й Петроградской пехотной школе никогда не будет стыдно!»

Сергей Полуяров не помнил своего отца. Не много дала ему жизнь наставников и учителей. А те, что были, не заменили отца. Может быть, потому в горячих и сердечных словах старого приказа, ставшего давно историей, он услышал живой, мужественный, вдохновенный и убежденный отеческий голос. Так мог говорить отец со своими сыновьями. Так мог сказать и его отец, благословляя сына на службу в армии.

…Размеренно и наполненно шла курсантская жизнь Сергея Полуярова. Строевая, огневая, политическая, тактико-техническая, химическая, физическая подготовка. Стрельбы из винтовок, из станковых и ручных пулеметов. Звездно-лыжные пробеги, инспекторские проверки, соревнования. В общежитии над его кроватью висит красный флажок с надписью: «Ударник».

Сергей Полуяров стал ассистентом, а затем и знаменщиком боевого Знамени. Он гордился славной историей училища, которое когда-то было Ораниенбаумскими пулеметными курсами, посылало своих воспитанников драться с полчищами Юденича, Деникина, Врангеля. Кровь их была и на кронштадтском льду, и в песках Средней Азии, и на перекопских солончаках…

Теперь курсант Сергей Полуяров знал: на всю жизнь Красная Армия стала его большим родным домом.

Все хорошо! Сам начальник школы, суровый на вид комбриг, сказал как-то:

— Молодец, Полуяров!

Все хорошо! Но ни стрельбы, ни учения, ни дежурства, ни прогулки по Ленинграду, ни посещения Эрмитажа и Петропавловской крепости не смогли заслонить, затмить память о далекой высокой черноглазой девушке…

Через год курсант Краснознаменного училища Сергей Полуяров, получив отпуск «для устройства личных дел», приехал в Москву. Какие у него личные дела в столице? Одно у него личное дело — Нонна!

Звонить или не звонить? Сколько воды утекло с тех пор, когда была Третьяковская галерея, памятник Гоголю, скамья на старом бульваре, перрон ночного вокзала.

Все же позвонил. Веселый, звонкий голос:

— Вас слушают!

— Будьте добры, попросите Нонну.

— Нонночки нет дома. Она будет часа в два. Кто ее спрашивает?

— Сергей Полуяров.

Пауза. Словно там, на другом конце провода, женский голос растерялся, не может решить, что ответить. Наконец прозвучало холодное:

— Хорошо, я передам!

Он звонил в два, в четыре, в восемь… Нонны не было дома.

Верней всего было предположить, что просто Нонна не подходит к телефону. Но как трудно предположить такое. Лучше бы прямо сказала: «Не звони!» Он бы в тот же вечер уехал в Ленинград.

А так оставалась робкая, неверная, но живучая надежда: может быть, действительно ее нет дома? Занимается в консерватории. Уехала в гости. Мало ли что бывает.

На следующий день позвонил рано утром. Снова трубку подняла мать Нонны.

— А, Сережа! — Ему показалось, что она даже обрадовалась его звонку. — К сожалению, Нонночка уже уехала в консерваторию. Но я хочу с вами поговорить, Сережа.

Зачем он ей понадобился? Что она хочет сказать? Снова — несмотря ни на что — надежда. Мать Нонны хочет с ним познакомиться. Возможно, она не так уж враждебно к нему относится.

— Я в Москве проездом.

— Знаю, знаю, что вы учитесь в Ленинграде. Но поговорить мне с вами надо обязательно. Приезжайте сейчас. Я вас буду ждать!

Весь путь от площади Коммуны, где находилась гостиница ЦДКА, до Арбатской площади Сергея терзали сомнения. Зачем он понадобился матери Нонны?

По мраморной, еще не затоптанной лестнице старого московского дома Сергей поднимался, как на доклад к высокому начальству. Правда, нет теперь и в помине пыльных футбольных бутс, помятых и коротких хлопчатобумажных штанов, ковбойки — мечты дикого запада, как тогда в Серебряном бору. Курсантская форма сидела ладно. В трамвае и троллейбусе ловил на себе взгляды девушек: красивый, высокий, сероглазый.

А все же! Не верил он ни ласковому тону, ни добрым словам звонкого, совсем молодого голоса.

На массивной темной двери медная начищенная, на века приколоченная дощечка:

ДОКТОР В. С. НИКОЛЬСКИЙ

Акушерство и гинекологические болезни

Прием от 3 до 5 часов вечера

Вот почему Нонна смутилась, когда он спросил, чем занимается ее отец. Чудачка! Все же до кнопки звонка дотронулся с неожиданным чувством брезгливости. Дверь открыла молодая, очень красивая женщина. Мать Нонны он видел всего один раз, и то мельком, тогда, в Серебряном бору. По-настоящему и не рассмотрел — не до того было. Теперь же сразу догадался: мать Нонны. Как они похожи! Те же черные, влажные, полные огня и жизни глаза, темные пышные волосы над выпуклым лбом. И такая молодая! Скорей могла быть ее старшей сестрой.

— Сережа! Очень хорошо. Входите. Я мать Нонны. Ядвига Аполлинариевна. Не сердитесь, что нарушила ваши планы и настояла на встрече. Мне необходимо с вами поговорить.

Большая просторная передняя с красивым от пола до потолка трюмо в золоченой раме. Паркетный пол натерт так, что боязно ступать.

— Прошу сюда!

Ядвига Аполлинариевна ввела Сергея в гостиную. Он знал, что живут Никольские в хорошей, просторной квартире, но не представлял, что у них такая богатая обстановка: багрово-темные ковры, мерцающий черным зеркалом рояль, люстра, подрагивающая хрустальными подвесками, плюш замысловато изогнутых кресел. Но ему показалось, что тесно заставленная мебелью гостиная похожа на музей или просто на комиссионный магазин, и он подумал, что жить в такой квартире не очень уютно.