Страница 7 из 59
Откровенно ругаться с ними Маше не хотелось, намёки они понимали плохо, а если понимали — обижались. Но Маша по натуре была достаточно твёрдой, хотя твёрдость эту обычно проявляла не сразу. Сила сопротивления копилась у неё внутри постепенно, но неуклонно. И посиделки с винцом медленно, но верно, становились реже, да и количество выпитого на них уменьшалось.
“Скучная ты стала, Машка!” — обиженно бросали подруги, но за твёрдость уважали. Теми, кто легко поддаётся влиянию, без зазрения совести пользуются, да ещё и презирают…
У Маши был такой пример перед глазами: её одноклассница, лишившись родителей и оставшись единоличной обладательницей двухкомнатной квартиры, позволила своим “друзьям-подругам” превратить её чуть ли не в притон, и сама спилась совершенно.
Те же, кто с энтузиазмом приобщал её к “прелестям жизни” и устраивал попойки, где спиртное (чаще всего купленное на деньги хозяйки) исчезало ящиками, теперь брезгливо отворачиваются при встрече.
Так что цену подобной дружбе Маша прекрасно знала, но разогнать всех и остаться совсем одной… Нет, не решалась…
Икону же сняла после того, как одна из подружек, взглянув на неё с нехорошим прищуром, протянула:
— Дорогая, наверное…
— Да какая там дорогая, — как можно легкомысленнее взмахнула рукой Маша. — Скажешь тоже.
— А ты бы отнесла вон — в антикварную лавку, оценила. Интересно же.
“Интересно ей, — зло подумала Маша. — Любознательная какая…” А вслух сказала:
— Только время зря терять…
На самом деле она понятия не имела, сколько может стоить икона. Сто рублей или сто тысяч. Маша не рассталась бы с ней ни за какие деньги. Для неё икона была бесценна.
Ту подружку она через некоторое время снова позвала к себе и убедилась, что она заметила — стена опустела.
— Послушалась я твоего совета, — демонстративно вздохнула Маша. — Зря ходила. За неё и триста рублей со скрипом дают. Курам на смех.
— Врут небось! — вскинулась гостья. — Хотят задаром получить, задорого продать!
— Не хотят, в том-то и дело. Я ушла — никто и рубля не накинул. Везде тебе миллионы мерещатся.
— А чего ж назад не повесила?
— Она в интерьер не вписывается, — усмехнулась Маша. — Её одна мамина подруга у меня просила, ещё когда дед умер. Я ей и отдала.
В ответ раздалось полувозмущённое-полунедоверчивое фырканье.
— Лучше бы хоть триста рублей взяла.
Маша вообще-то считала себя воспитанной девушкой, да и характер у неё был спокойный. Шумных выяснений отношений, ссор и скандалов она не выносила, но если было нужно, могла и зубы показать.
— Ну конечно, — с готовностью согласилась Маша, — и на эти деньги угостила бы тебя не простым печеньем, а вкусным тортиком, да? Или бутылочку винца купила, как ты любишь…
Гостья кивнула, введённая в заблуждение спокойным Машиным тоном. Правда, подняв глаза от чашки с чаем, она насторожилась: выражение лица хозяйки было пугающим — губы искривила недобрая усмешка, в глазах плещется откровенная ярость.
— А вот тебя-то я как раз и забыла спросить! — петардой взвилась Маша. — Ты же мне лучший друг! Всегда придёшь на помощь… — если что-нибудь съесть или выпить надо. Или, если по выходным и вечерам горбатясь, подработаю тысчонку-другую — так ты тут как тут! В долг просить. Только отдать забываешь, видно, о фигуре моей заботишься… Конечно, с такими друзьями жиром не заплывёшь! А та мамина подруга, между прочим, со мной в деревню ездила, помогала деда хоронить! Свои сбережения потратила. Я отдать постепенно хотела, а она ни копейки не взяла!
— Да я… да что… да ты что! я же о тебе… — прозаикалась гостья, никак не ожидавшая подобного взрыва от всегда спокойной Маши.
— Конечно! — с готовностью согласилась хозяйка, вставая из-за стола, подходя к двери и демонстративно открывая её. — Только обо мне и думаешь — ночей не спишь. А ты бы лучше о сыне своём подумала, который с больной бабкой сидит, пока ты по подружкам бегаешь. Сидит с ней в четырёх стенах, она его даже погулять вывести не может! И кто там за кем присматривает — это ещё вопрос!
— Своего заведи — за ним и следи! — огрызнулись уже с лестницы.
— Ребёнок — не собака, чтобы его заводить, — негромко сказала Маша.
А был бы у меня такой муж, как твой, — думала она, закрывая дверь, — я бы обязательно родила. Может и не одного.
С тех пор она и скрывала икону в запертом ящике стола. Не все, кто приходит к ней, бескорыстны и порядочны. А стоит ли впускать в свой дом и в свою личную жизнь людей, чья порядочность вызывает большие сомнения? Наверное, не стоит… А где других взять? И где гарантии, что не обманешься?
В глубине души Маша знала ответ: нет никаких гарантий и быть не может, но вот этих случайных людей, которые ничего не дают “ни уму ни сердцу”, как говорила мама, надо держать на расстоянии. Они не нужны ей. А она им — если и нужна, то совсем-совсем не для того, ради чего стоит тратить время и силы. Совсем не это подразумевал дед, когда говорил о жизни для других.
Маше вспомнилась дальняя родственница деда — троюродная внучатая племянница, что ли? или даже ещё сложнее, которой он завещал свой дом. Маше дед сообщил об этом за несколько месяцев до своей смерти. Тогда она впервые увидела, как он нервничает, волнуясь о том, что его не так поймут или не поймут вовсе. Что она, Маша, его не поймёт, что обидится.
— Понимаешь, намаялась она, — говорил он, по обыкновению глядя в окно, но не задумчиво, как всегда, а тревожно, так что Маше во время того разговора то и дело хотелось самой выглянуть — что ж там происходит такое?
Но за окном всё было спокойно. Тревожно было у деда на душе, ведь он сдавал один из самых важных экзаменов в своей долгой жизни: сумел ли вырастить из внучки человека? Несмотря на то что видел её только в каникулы, вопреки всем “подружкам”, невзирая на современную “мораль”, гласящую: “если ты такой умный, то почему не богатый?”
Сумел?.. Он словно хотел разглядеть ответ в ветках старой рябины, в зарослях сирени.
— Двое мальчишек у неё от разных мужей, и ни один отцом для них не стал. Приткнуться ей некуда. У тебя-то квартира есть… А она мыкается… Сейчас со вторым мужем, пьёт он, понимаешь… Уйти она хочет, да некуда. В родительской квартире брат с семьёй живёт. Она хоть права и имеет, но жизни ей там не дадут — уже пробовала. Маришка нескандальная, тихая, и ребята у неё хорошие. Им бы пожить в покое…
— Да ты что, дед? — “отмерла” Маша. — Чего ты, словно оправдываешься… Конечно, пусть живут. И завещание — я всё понимаю, чего ты?
Он выдохнул облегчённо, и Маше даже показалось, что глаза у него заблестели подозрительным влажным блеском, но дед снова перевёл взгляд на окно. Выражение лица у него было умиротворённым, и казалось, что теперь он делится с рябиной и сиренью своей радостью, как до того делился тревогой.
Маришка вскоре переехала к деду и оказалась именно такой, как он и говорил — тихой и работящей. Да, дед умел разбираться в людях, и Маша нарадоваться не могла, видя какой заботой и вниманием он окружён и сколько радости дарит ему общение с мальчишками.
Сама Маша могла только навещать его в выходные. Она привозила продукты, убиралась, но этого было мало, а переехать к ней, в город, дед отказался категорически. С появлением Маришки Маша по-прежнему возила продукты и лекарства для деда, но ни уборки, ни готовки больше не требовалось. Её встречали как дорогого гостя, тащили за уже накрытый стол. И когда деда не стало, Маша какое-то время продолжала приезжать, привозила игрушки, фрукты, книжки, конфеты, покупала и кое-что из одежды для мальчишек.
Маришка давно нашла работу, благо дом стоял не в глухой деревне — рядом посёлок городского типа, но, конечно, жили они более чем скромно. Маша навещала их сначала раз в две недели, потом — реже… и ещё реже. А последние полгода, когда к ней переехал Антон, перестала ездить вовсе.
А ведь они ждали её… и не только из-за подарков и гостинцев… И “тёте Маше”, как её называли, хотя степень их родства была настолько отдалённой, что не поддавалась никакому определению, было хорошо с ними.