Тепло камня

— Тиша. Светлая Опушка.

— Уфат. Цветочный Ручей, — отрывисто ответил Хранящий.

Тиша протянула ему послание.

— Это очень важно, и должно быть доставлено в Вишали как можно скорее.

— Не беспокойся, Хранящая. Вероятно, я смогу отправить это немедленно, — его спокойный уверенный тон благотворно подействовал на Тишу, и она благодарно взмахнула лапой.

Уфат почти мгновенно скрылся из виду. Только один раз замедлилось его движение к цели — на пути стояла Улла, его преданная, заботливая подруга. Жена протягивала мешочек с отборным тумисом. Уфат взял его и, лишь махнув лапой в знак благодарности, поспешил дальше.

========== Глава 36. Птица гуф ==========

Огромное дерево на краю маленькой лесной прогалины — приближаясь к нему, Хранящий замедлил шаг. Он пристально вглядывался в густую крону, силясь разглядеть нечто неподвижное, слившееся с коричневым стволом. Наконец, удовлетворённо фыркнув, Уфат остановился под деревом и, высоко задрав голову, громко произнёс:

— Приветствую тебя, птица гуф! Пусть твоя охота всегда будет удачной! — ни звука в ответ, ни малейшего шевеления.

Но Уфат знал, что огромный самец там и прекрасно слышит его.

Король воздушных просторов, напоминающий смесь орла и совы, царящий в разреженном воздухе горных вершин, над широкими равнинами, во влажном сумраке лесов и на далёких островах. Представители этого племени никогда не отличались особой любезностью, но на них можно положиться.

В ответ на приветствие один небольшой, но чрезвычайно зоркий глаз с равно развитым дневным, ночным и сумеречным зрением слегка приоткрылся, лениво глянул вниз и снова сомкнулся.

— Ради Союза, заключённого между моим Народом и твоим Народом, я прошу тебя о помощи, — продолжил Уфат и, вытянув лапу, тряхнул жёлтой лентой с привязанным к ней посланием. — Это очень срочно, — добавил он с нажимом.

Там, где от ствола отходила толстая ветвь, что-то шевельнулось, послышался звук, похожий на сильный недовольный вздох, приподнялись и ударили по воздуху, расправляясь, мощные крылья — птица потягивалась, всем поведением демонстрируя, что ей помешали отдыхать.

Наконец она спрыгнула на землю, приоткрыв крылья, чтобы смягчить падение. Уфат едва успел отскочить в сторону.

Теперь перед ним во всей своей зрелой красе стоял немолодой уже самец на сильных ногах с устрашающими когтями: коричнево-серо-молочное оперение, не очень крупная голова гордо посажена, взгляд из-под полуопущенных век — свысока (несмотря на то, что шуа гораздо выше), как-то искоса — высокомерно-снисходительный и недовольный.

Однако шуа это нисколько не смутило. Имея немалый опыт общения с гуф, ничего другого он и не ожидал.

— Прими эти скромные плоды для поддержания твоих сил, — сказал Уфат, протягивая на ладони самые лучшие сладкие ягоды.

Гуф глянул на “скромные плоды” с откровенной смесью презрения и отвращения.

— Прости, — смиренно добавил Уфат, — но ты ведь знаешь — ничего лучше у нас нет.

Издав горлом какой-то клокочущий и крайне неодобрительный звук, взъерошив перья и почти совсем прикрыв глаза (наверное, чтобы не видеть эту гадость) гуф всё-таки склевал несколько ягод и, несмотря на всю демонстративную небрежность его поведения, страшный острый клюв был осторожен и ни разу не задел мягкую ладонь шуа. Закончив, он отвернулся и, не шелохнувшись, позволил Уфату надеть себе на шею жёлтую ленту.

— В Вишали. Это надо доставить в Вишали как можно скорее, — сказал шуа и поспешил отойти в сторону.

Подпрыгнув, гуф тяжело взмахнул крыльями, и очень скоро, поднявшись высоко над лесом, стал маленьким пятнышком в чистой синеве, которое мог бы разглядеть Уфат, если бы не деревья.

Поймав подходящий воздушный поток, стремительный, наслаждающийся своей мощью гуф с оттенком жалости подумал о шуа. Надо же, какую гадость они едят! Неудивительно, что им всю жизнь приходится ползать по земле. Правда, какие-то силы эта пища всё же даёт, этого он не мог отрицать.

Она не дала ему умереть от голода той страшной зимой.

Осенью, ещё молодой и неопытный, он попал в страшную бурю и сломал крыло. Никто иной, как Уфат, тогда такой же юный, как сейчас Риш, подобрал его, лечил и выхаживал, ну и, конечно, кормил. В основном как раз этими самыми (тьфу, гадость!) тумисовыми ягодами.

Но когда не можешь охотиться, не можешь даже подняться в воздух, чтобы разбиться о землю (как делают некоторые из их Народа, когда получают тяжёлые раны или становятся слишком слабы), а впереди маячит голодная смерть и сводит живот — тогда выбирать не приходится…

Весной, впервые, ещё неуверенно, поднявшись на крыло, он почувствовал благодарность, переполнявшую всё его существо, но, как истинная птица гуф, ничем этого не выдал.

В его памяти до сих пор всё было совершенно отчётливо: как он лежал в грязи, беспомощный и жалкий, оглушённый болью и отчаянием, в ожидании хищника, который придёт и растерзает его избитое бурей, но ещё цепляющееся за жизнь тело.

И потом — чьи-то лапы, которые хоть и были очень осторожны, причиняли сильную боль; и он едва удержался, чтобы не вонзить в них когти изо всех оставшихся сил, но угасающее сознание говорило, что эти лапы хотят помочь; и он держался, он не издал ни единого звука, ни единого вздоха, потому что уже тогда он был настоящей птицей гуф.

И потом — он помнил каждый день — каждое заботливое прикосновение, каждое ласковое слово (их было немало), каждый кусочек пищи; и как дети приносили ему что-то вкусное (на их взгляд) — он глотал, стараясь не подавиться, потому что на его взгляд это было совсем уж несъедобно; и как специально для него ловили рыбу, хотя зимой шуа рыбу не ловят.

И ещё помнил, как весь посёлок словно обезумел от радости, когда он первый раз поднялся в воздух.

Его гордый Народ можно считать высокомерным, грубым и каким угодно ещё, но они никогда не забывают добра. Если бы Уфату понадобилась его жизнь, он отдал бы её не задумываясь и, хотя это никак не отражалось на его поведении (а может быть, как раз поэтому оно было более грубым) гуф подозревал, что Уфат знает об этом. И был прав.

В глубине души его раздражала незначительность и лёгкость поручения. Вот если бы Уфат попросил у него чего-нибудь трудного, требующего напряжения всех сил, тогда он не стал бы вздыхать и демонстрировать недовольство, тогда у него была бы возможность на деле доказать свою благодарность, а других её проявлений он, как истинная птица гуф, не признавал.

Несколькими метрами ниже испуганно метнулась в сторону какая-то неосторожная птичка, на которую упала его широкая тень. Он мог бы её догнать и избавиться, наконец, от противного привкуса ягод во рту, но только резко взмахнул крыльями, набирая ещё большую высоту и скорость.

Он чувствовал горечь оттого, что просьба, с которой к нему обратился Уфат, — это то, что любой из Народа шуа имел право просить у любого из Народа гуф. Между ними заключён Союз, и шуа всегда исправно выполняют свою часть договора: они лечат больных и подкармливают ослабевших зимой птиц, поднимают в гнёзда выпавших птенцов и помогают снова подняться в воздух во время первого, не всегда удачного полёта.

Да, помогая ему, Уфат и другие всего лишь выполняли свой долг, но гуф знал, что получил гораздо больше, чем просто выполнение долга, заботу по обязанности.

Что-то тёплое, живое и нежное проникло в его не знавшую до того времени нежности душу и теперь мучило его, ища выход, которого он не мог ему дать.

Он узнал мучительную тоску привязанности и жажду любви — не только полученной, но и отданной.

Если бы можно было выбросить из сердца этого непонятного живого птенца незнакомых и, как ему казалось, даже постыдных чувств. Он бьётся у него внутри и причиняет боль, а позволить ему вылупиться, проявляя свои чувства открыто — так, как это делают шуа, — невозможно. Это слабость, недостойная птицы гуф!

Стремительно и яростно пронзая воздух, приближался он к Вишали. Раз уж его попросили о такой малости, он, во всяком случае, сделает это как можно лучше, что значит — быстрее.