Позывные Зурбагана

— Тебе его жалко?

— Очень! Вы не представляете, как мне его жалко.

— Представь, Андрюша, мне тоже его жаль. Он был талантливый художник.

Мы помолчали, не сводя друг с друга взгляда.

— Так вернешься? — возвратился он снова к этому же.

— Андрей Николаевич, помните, у нас ведь было договорено, что вы женитесь на Христине, а я живу у Алеши. Простите, но что именно изменилось?

— В моей личной жизни все изменилось. Я собирался жениться на Христине… Теперь это невозможно.

— Из-за мамы? Вы опять вернулись друг к другу?

Болдырев тяжело вздохнул и опустил голову на руки. Несколько минут тишина стелилась в комнате, как тяжелый бесцветный туман. Затем он поднял голову и прямо глянул на меня.

— Я понял, что не люблю Христину. Люблю, как сестренку, очень уважаю… ну есть немного увлечения. Она стоит большего чувства, сынок. А я всю жизнь любил лишь одну женщину… Ксению, твою маму.

— Вы опять сходитесь?

— Нет, Андрюша, нет, Ксения сказала, что ее чувство перегорело… Слишком долго ждала меня, не надеясь, не веря. Она выходит замуж за…

— Кирилла?

— Ты знаешь?

— Он мне сказал. Мама прислала ему телеграмму, что согласна быть его женой.

— Ну вот, видишь. Мне она этого не говорила.

— Но она же вас любит! Что мама, с ума сошла? Уж эти женщины — все напутают, запутают. Возможно, она и увлеклась Кириллом, там, в Крыму, как вы Христиной. Но любит она всю жизнь только вас.

— Откуда ты знаешь, дружок?..

— Откуда!.. Я видел, с каким лицом собирала меня на Байкал — к вам! Все вечера, допоздна, таскала меня по Москве, вроде как я прощался со столицей, но водила-то меня лишь по тем местам, которые связаны в ее душе с вами. Понимаете или нет? И разве мы все (мои друзья и я) не видели, как вы смотрели друг на друга в тот вечер ее неожиданного приезда. Мама любит вас!

— Но выходит замуж за Дроздова. Я опять остаюсь один. Но теперь мне одиночество особенно в тягость, просто нестерпимо. Вот почему я зову тебя обратно ко мне. Разве мы плохо бы с тобой жили?

— Скажите… Мама должна теперь уйти от вас, раз я ушел, все же неловко вам в одной комнате, если вы не муж и жена?

Андрей Николаевич усмехнулся.

— Я тоже так думаю. Ксения говорит: какие глупости! Ей у меня удобнее, чем в гостинице. Кроме того, ей лучше всего работается вечером, она задает мне массу вопросов, как директору института, ну, и как бывшему геодезисту-топографу, исходившему этот край вдоль и поперек.

— Это верно, — подтвердил я. — Вечно мне не давала уснуть. Значит, мама еще не уходит от вас?

— Пока нет. Уйдет, когда зарегистрирует свой брак с Дроздовым.

— Когда будет свадьба?

— Не скоро. Боится, что счастье помешает ее работе над фильмом.

Я с удивлением уставился на него.

— Так о каком одиночестве вы говорите?

Я подошел и по-сыновьи обнял старшего Болдырева.

— Как только она уйдет, так я переберусь к вам. А до тех пор поживу у Алеши в пекарне.

— Ты сердишься на мать?

— Нет. Я люблю маму, она дала мне жизнь… Простите, но вы могли бы даже не узнать о существовании Никольского, а меня просто… могло не быть.

Я подумал немного, потом сказал:

— Но по-моему, ей пора устроить свою жизнь, раз и навсегда. И я не хочу ей больше мешать. Только знаете… Я не верю, что она выйдет замуж за Кирилла. Вот увидите.

Мы еще немного поговорили. Договорились, что он отвезет меня к Алеше. (А пока заперли квартиру Жени, полную цветов и свежести.) Потом мы все вместе вернулись домой.

Мамы дома не было, на столе лежала записка, что она с Таней уехала на алюминиевый завод, но к ужину будет. Просила узнать, где обретается Андрейка.

Я быстро собрал свои вещи, книги, и Андрей Николаевич отвез меня в пекарню. Дорогой я спросил:

— Я насчет Кирилла… Неужели ему все равно, что вы теперь останетесь вдвоем в квартире с его будущей женой?

— Думаю, что не все равно, но здесь вступают два обстоятельства: первое — его самоуверенность, второе — то, что он не желает оказывать давления на решение Ксении.

«Как и я тоже», — подумал я.

Христины не оказалось дома, и Андрей Николаевич, по-моему, был рад этому.

Он крепко расцеловал меня, пожал руку Алеше и уехал готовить ужин к возвращению мамы; Алеша всучил ему свежевыпеченный. хлеб.

Я быстро расставил книги на полках, засунул чемодан под кровать и огляделся, будто впервые. Уютная квадратная комната, стены выкрашены водоэмульсионной краской лимонного цвета (Алеша сам красил). На столе, покрытом зеленым картоном, лежали листы с формулами, — Алешины вычисления. Над его кроватью висел портрет Эйнштейна и пейзаж «Полдень на Байкале», который я написал по памяти и подарил ему, а в изголовье небольшая фотография — моя, в рамочке из оленьего рога. Моя стена была пока голой, я решил, что завтра что-нибудь подберу из картин Никольского, оставленных мне, — мама часть их привезла.

— Занятий по математике у вас сегодня нет, дома будешь? — спросил я Алешу.

— Сегодня дома. Я рад, что мы наконец вместе, Андрей. Я тоже был рад. Виталия не было дома, не знаю, где он шлялся. Из театра звонили и возмущались, что он опять опаздывает.

Пока Алеша с Мишей вынимали из печи булки, я поставил на плиту чайник и накрыл на стол.

Мы втроем поужинали чем было, выпили чаю с горячими булками, когда зазвонил телефон. Я взял трубку, но просили Алешу. Мне показалось, что это голос Кирилла. Так и оказалось. Он просил Алешу немедленно зайти к нему в институт и сказал, что для скорости выслал за ним машину.

— Сейчас буду готов, — ответил Алеша и добавил: — У нас вроде новоселья, Андрюша Болдырев переехал ко мне вместо Жени. Насовсем.

— А-а-а… Можете приехать оба. Он повесил трубку.

Легковая машина быстро домчала нас до института «Проблемы Севера». Нас встретила в вестибюле Христина и повела гулкими, опустевшими коридорами до кабинета Дроздова.

— Подожду вас, — сказала она, — вместе подъедем на машине.

Но Кирилл тоже пригласил ее в свой кабинет. Мы с Алешей сели рядом на мягких стульях, Христина в стороне на диване.

— Ну вот, я писал насчет тебя ректору Новосибирского университета, — посмотрел он на Алешу. — Написал академику Петрову. Мне не хотелось, чтоб у тебя пропал напрасно год. Написал про твои математические способности… Алеша покраснел.

— Да вы что, Кирилл Георгиевич, на смех?

— Я так думаю, — отчеканил Кирилл, — и это действительно так. Что они подумают, будет видно после собеседования с тобой. Да, эти твои оригинальные расчеты… я послал их как черновик твоей научной работы.

— Какой «научной» работы? — пришел в ужас Алеша. Кирилл расхохотался.

— На занятиях математического кружка, — он обращался к Христине, — под предлогом обычного задания я дал им — на выбор — несколько нерешенных задач нашего времени. Разумеется, никто не подступил к решению, кроме… Алексея Косолапова. На кафедре математики потребовали, чтоб Косолапое сам (непременно сам, без всяких соавторов) закончил эту работу.

— Это вы — на всякий случай — потребовали, — тихо заметила Христина.

— Сначала я, затем они. Это, брат, Новосибирск… В общем, сама знаешь, какие там люди. Короче говоря, билет на самолет тебе забронировали. Завтра вылетаешь в 6.30. Понятно? Соберись сегодня. В Новосибирске явишься к секретарю, она тебя устроит с гостиницей и прочим. Деньги у тебя есть? А то могу одолжить, сколько понадобится, отдашь через три года.

— Есть… Я как раз зарплату получил… — пробормотал Алеша.

— Сколько? Хватит ли? Ну, ладно. Будешь сдавать на математический факультет университета. Вот так-то, голубчик, поздравляю тебя.

Кирилл поднялся со своего кресла, обошел письменный стол и расцеловал вконец смущенного Алешу в обе щеки. Вне себя от радости, я обнял их обоих. Христина крепко пожала Алеше руку и пожелала ему удачи.

— Почему же ты его не поцелуешь? — с негодованием вскричал я. — Тогда и Христина поцеловала его: будто встретила на пристани брата.