Пристрелочник

Чтобы среднерусская змея не — кусала, «жалила», а — душила человека… У нас же не Амазония с анакондами! Но… Ибн Фадлан пишет о том, как путешествуя с Аламушем по его стране, присел на поваленное дерево. Когда путешественник встал — «дерево» уползло в лес. Может, и врёт… Но он же рядом чётко описывает другую экзотику — крайне непривычные для южанина короткие северные ночи.

Как и происходящие от этого проблемы в организации мусульманских молитв.

— Так значит, она марийка, а не мордовка? А в чём разница?

Илья снова посмотрел на меня с глубоким сомнением. С сомнением в моих способностях к хоть какому-нибудь пониманию окружающего мира.

— Ты чего, воевода?! Хрен от пальца не отличаешь?!

Нет, я понимаю, что племена восходящие к пьяноборской культуре и к городецкой — две большие разницы. Они режутся между собой уже тысячу лет. «Вечная война» между мари и удмуртами попадёт в эпосы. Попутно «городецкие» съели «азелинских». Кто не «ел» — стал мордвой. Остальных постепенно вытесняли. За Волгу, вверх по Волге. По доле съеденного получились мари (луговые), черемисы (горные), мурома и меря.

Потом с запада явились балто-скандинаво-славяне и процесс… деформировался.

И вообще — совершенно разные народы. Как поляки и немцы — индо-европейские. А эти — угро-финские. Дальше — мелочи мелкие. Типа: только луговые мари имеют накомарник в национальном костюме. Но они в этих мелочах — живут. Включая накомарники. И эти… шовыры. Хорошая вещь, кстати.

И, кстати, Китеж-град, изначально — марийский. Даже и в 19 веке наблюдатели отмечали среди ежедневной толпы православных паломников, двух-трёх некрещеных мариек, пришедших поклониться святому языческому месту.

Попандопуле эти мелочи надо знать досконально:

«Молодой воин отстранил складки своей охотничьей рубашки и спокойно показал роковую прядь волос — символ своей победы. Чингачгук взял в руку скальп и внимательно рассматривал его в продолжение нескольких минут; потом он бросил скальп, и величайшее отвращение отразилось на его энергичном лице.

— Онайда! — проговорил он.

— Онайда! — повторил разведчик. Он подошел, чтобы взглянуть на кровавую эмблему. — Господи помилуй! Если по нашему следу идут онайды, то эти дьяволы окружат нас со всех сторон! Для глаз белых нет разницы между кожей одного или другого индейца, а вот сагамор говорит, что это кожа с головы минга, и даже называет племя, к которому принадлежал бедный малый, так свободно, как если бы скальп был листом книги, а каждый волосок — буквой. Ну, а что скажешь ты, мальчик? К какому народу принадлежал негодяй?

Ункас поднял глаза на разведчика и ответил:

— Онайда!».

Коллеги! Если вы не видите разницы в скальпах онайда и кайюги — ваш попадизм скоро закончится засушиванием вашего собственного, чрезвычайно прогрессивного, но глупой голове доставшейся, скальпа. И фигвам станет местом вашего обитания. Или срочно ищите «наивного, но благородного» Неда Бампо. С молчаливым Чингачгуком. Имя которого и означает — «Ине Гуй».

Для меня взаимоотношения с соседними племенами — вопрос выживания.

Просто пример: чуть выше устья Оки, в Волге, в версте «за спиной» будущей Сибирской пристани, лежит озеро. Называется — Мещерское. И я не путаю: напротив устья Клязьмы — тоже Мещерский остров. Эти мещеры шастают там, в лесах по левому берегу Оки. Как суслики в степи. Их не видно, но они там есть.

Вот я собираю пару десятков своих новосёлов и отправляю туда грибы собирать. И их там режут. Больших сил, искусных воинов — для этого не надо.

Как вы думаете — полный рыцарский доспех Максимилиана Габсбурга — может спасти «отцов русской демократии»? В смысле: с грибами? Или без В-52 и заливания территории отравой цистернами — никак?

Тут некоторые с восторгом вопиют:

— Ах! Порох! Ах! Железо! Ах! Войско регулярное, рядами и колоннами!

Вопиять — можно. Но можно и подумать. Куда ты пошлёшь такое войско? В Мещерские болота?! В Ветлужские дебри?!

Чисто для знатоков: в 18 веке чукчи как-то разгромили регулярное пехотное подразделение российской императорской армии. Луки дикарей-охотников против вполне цивилизованного, порохового и регулярного. Мелочь мелкая: пехота дала залп слишком рано. А перезарядить им уже не дали.

Итак, оставим прогрессизм для свободного от основной работы времени, и займёмся исторически главной формой дипломатии: стравливанием туземных племён.

Увы, планомерная дипломатическая работа с аборигенами — в русском попадизме не рассмотрена. Есть отдельные эпизоды. На уровне каких-то личных соглашений пары клановых вождей. Или что-то типа административного пожелания:

— А поезжай-ка ты, мил дружок, за Камень, да объясачь там кого-нибудь, из недо-объясаченных.

Целостной непротиворечивой системы, хоть бы по типу традиционного британского колониализма — нету. Не кошерно? Противно? — Так чего ж вы сюда вляпнулись?! Здесь все так живут!

Хотя бы чёткое понимание правила древних римлян — «Разделяй и властвуй». Но уже для «разделяй» — нужно знать. Что именно ты разделять собрался. И — от чего. По В.И.Ленину:

«Прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться».

А уж сколько всякого конкретного нужно знать о тех, про кого «властвуй»…

Иначе битва в Тевтобургском лесу и римский император Октавиан Август стенающий долгими зимними ночами:

Он «до того был сокрушен, что несколько месяцев подряд не стриг волос и бороды и не раз бился головою о косяк, восклицая: „Квинтилий Вар, верни легионы!“».

Вам хочется попробовать эмоций императора? Чёрной меланхолии поздней осенней ночью? Любите постучать собственной черепушкой в ворота?

— Мадина, ты показала себя разумной женщиной в бою с ушкуйниками. Не орала, когда я не велел. Поэтому я тебя награждаю. Отдайте девушке эти… шовыр с уштом и пусть идёт. Тридцать дней отпуска.

Народ немедленно завозмущался. Из-за утраты единственной в хозяйстве молодой женщины.

Народ у меня — или битый и калечный, но выздоравливающий. Или — молодой и здоровый. И, хоть и сильно нагруженный, в форме лесоваляния и землекопания, но рыбку кушает. В смысле: аж глаза светятся. Так что Мадина… отсыпается по утрам. Поскольку ночью — не дают.

Но возражать начал и Илья:

— Куда?! Да она ж не дойдёт! В лесу — заплутает, в болоте — утопнет, у реки — убьют или похолопят.

— С чего это заплутает? Она ж местная, лесовичка. Да и Волгой до устья этой Ватомы всего-то вёрст 30–40?

— И чё?! Это ж баба! Они ж не охотники, они ж по лесу не ходят!

Как-то мне… но я народу верю. Вы будете доказывать Илье Муромцу, что он неправ?

Крикнул, гикнул, кукарекнул — сыскался «охотник». Уж до чего он «охотник» — не знаю. Что до бабы — понятно. Но не прирежет ли он её дорогой? Или, там, продаст… А майно — приберёт. Гладыш — прозвание. Хотя сам — наоборот. Тощий, все рёбра, мослы, кости торчат. Верченный-крученный, ученный-мученный… Мне его оставили, потому что плетями ободрали. «Или — в Волгу, или — на Стрелку». Ну, он и кивнул — говорить не мог. Вот отлежался и на службу напрашивается.

Своих, пердуновских, я посылать не хочу — каждый человек на счету, других охотников — нет. А такому доверять…

«Верить нельзя никому» — международная правительственная мудрость. Но и заинтересовать можно всякого. Поговорил с ним по-человечески, объяснил, чего я хочу:

— Ты там с языком разберись, с людьми, дороги высмотри.

— Да чё там смотреть? Леса да болоты.

— Ага. Только… ты диаманты видел? Там, где-то к северу, есть места, где эти диаманты в земле лежат.