Страница 12 из 93
И оба занимались пока сборами, предвкушая долгое прощание.
У других двоих участников событий вечер получился посложнее, хотя у каждого совершенно в особом роде. Этот вечер Михалыч провел, обзванивая знакомых. Среди прочих попросил зайти к себе нескольких ребят, побывавших в его экспедиции. Например, биолога-второкурсника Андрея Лисицына. Папа Андрея всю жизнь проработал лесничим, и на его счету было столько легендарных выстрелов и удивительных приключений, что Майн Рид и Купер просто лопнули бы от зависти.
А самую большую известность он приобрел, когда как-то застрелил лося и принес его на себе. Целиком. Просто взял лося на плечо и понес. Правда, в процессе подвига папа едва не ослеп он напряжения, но в его окружении замечать такие мелочи считалось просто неприличным.
Андрей тоже очень гордился папиным поступком и очень удивлялся Михалычу: тот озверел от такого легкомыслия, минут пятнадцать ходил по комнате со злой мордой, пинал мебель и орал на Лисицына-сына, что его отец, как видно, затеял кончить жизнь самоубийством да еще изувечить себя под конец. Они едва не поссорились крупно, потому что для Андрея поступок отца был подвигом, а для Михалыча — несусветной дуростью.
В той же компании оказался и Алеша Теплов, вообще-то математик, компьютерная душа, но и он вырос в экспедиции Михалыча и был в самых теплых отношениях с Андреем Лисицыным и со всеми его пятью братьями.
Пришли и двое братьев Будкиных. К старшему из них, Сереге Будкину, Михалыч питал прямо-таки неприличную слабость, потому что был Серега Будкин его первым учеником. В 1981 году юный Михалыч организовывал при Дворце пионеров свой археологический кружок и для этого ходил по школам, собирал желающих ходить в кружок юных археологов.
Первым пришедшим оказался как раз Серега Будкин. Себя он зарекомендовал человеком невероятно работящим, невероятно выносливым и неприхотливым и таким же невероятно справедливым.
Какие бы проблемы ни возникали в бесчисленных экспедициях, Серега Будкин реагировал на них достаточно просто. «Ну, елки…» — говорил он с различными интонациями, после чего решал проблему.
Одной из кличек Сереги стала Бог огня, потому что развести костер он ухитрялся где угодно, при любой погоде и из чего угодно.
Серега ездил в экспедиции прямо-таки истово, от звонка до звонка. Он был на раскопках Дружинихи, Косоголя, Кашколя, Таштыпа, Усть-Еси, Подъемной, Пакуля и многих других памятников, поселений, курганных групп и стоянок.
Через несколько лет подрос его младший брат Миша и тоже попал в экспедицию. Внешне они различались. Миша Будкин был ниже и плотнее и не таким маниакально работящим. А по своей внутренней сути он был так же справедлив, трудолюбив, и ему так же нравились экспедиции.
Впрочем, помимо прочего, Мишу Михалыч позвал совсем не без задней мысли, как и Пашку Бродова — человека со странной судьбой. Пашка занимался биофизикой; в ней, мягко говоря, не преуспел и после многих приключений попал в компанию господина Бортко с нехорошей кличкой Ведмедь, ста двадцатью килограммами живой массы, и патологической способностью то ли видеть, то ли мысленно предвосхищать все гадости, которые затевались в недрах многотайного и многохитрого карского уголовного мира.
Там, в таинственных глубинах угрозыска, Пашка Бродов вовсе не пропал, а наоборот необычайно преуспел и даже участвовал в нескольких легендарных задержаниях, в раскрытии нескольких не менее легендарных дел и был на неплохом счету.
А Миша Будкин сначала не знал, кем бы ему стать, потом захотел стать историком и даже поступил на заочное отделение пединститута, потом родители уговорили его пойти в одну очень почтенную контору. Работать было негде, в стране творилось черт-те знает что, диплом историка не давал решительно ничего, и Миша согласился, хотя и не особенно хотел. А по прошествии трех лет (в стране творилось еще худшее, учителя разбегались, историки устраивали голодовки и сидячие забастовки) Миша проникся пониманием, что так было даже лучше, и только продолжал любить читать книжки по истории, ездить в экспедиции и общаться с Михалычем.
Еще Михалыч решил взять в поездку сына Женю — вроде бы парень подрос, пора уже брать его в серьезные дела, приучать и натаскивать.
Сборище у Михалыча состоялось как самое обычное, чуть ли не ностальгическое и чуть-чуть организационное — обсуждалось, кто поедет, что возьмет, какие сроки, где работать. Но был в этом и еще один подтекст. В предложении японца Михалыч не мог не почувствовать нельзя сказать, чтобы угрозу, но задание было, что и говорить, неординарное, а места удаленными и глухими. Он не знал ни существа задания, значит, и не знал, кому он может наступить на хвост, его выполняя. Он не знал, каково чувство юмора у злополучного японца, наконец. Он чувствовал, что задание в любой момент может вылиться решительно во что угодно, вплоть до событий совершенно непредсказуемых и ни одному разумному человеку совершенно не нужных. Надо было принимать меры. И приглашение Миши и Паши было, с точки зрения Михалыча, совсем неплохим способом эти самые меры принять. Не сообщая никому и ничего, оставаясь совершенно чистым перед заказчиком и уж тем более не впадая в грех доносительства, Михалыч тем не менее информировал о своих делах сразу два силовых ведомства. И хорошо, что сразу два!
Потому что если ведомство Бортко Михалыч мог интересовать разве что как владелец охотничьего ружья и очень проходимой машины, то уж у ревнителей идеологической чистоты он был давно и прочно на примете. Мало было дедов-прадедов, которые не только не вступали в КПСС, не только отказывались «стучать» (да еще и с плохо скрытым отвращением), но еще порой и эмигрировали! Мало этого — сам Михалыч был уличаем во множестве гадких высказываний про советскую власть, знался с эмигрантами, вступил в НТС[1] , сбежал из комсомола, как только представилась возможность, а от стукачей и агентов влияния империализма бежал, как персонаж русского фольклора по слухам, бегает от ладана.
Сто раз ему говорилось, что, мол, все позади и никто никакой такой идеологией больше не интересуется. Если, мол, и был ты на примете — успокойся, дело прошлое. Михалыч не верил, не расслаблялся и ко всем идеологическим ведомствам сохранял иронию, настоянную на презрении и, пожалуй, даже отвращении.
Ну, в эти-то дела Миша Будкин отродясь и не вникал. Он привык, что его дело — выполнять простые, понятные задания, и только. Его дело — запомнить и передать. А принимать решения будут другие люди, которые потом скажут ему, Мише, что ему делать.
А вот Паша Бродов… В его-то ведомстве думать как-то не отучали, и этот-то не раз останавливал на Михалыче задумчивый, ищущий какой-то взгляд. То ли пытался понять, какие сюрпризы может таить поиск того, не знаю чего, если идти туда, не знаю куда. То ли хотел оценить, что может скрывать сам Михалыч, откровенен ли. Однозначного мнения не складывалось, и если этот вечер Павел Бродов провел хорошо, но достаточно обычно и приятно, то вот следующее утро…
— Евгений Михалыч, мне бы с вами поговорить…
— Заходи, парень, в чем вопрос? Я вроде бы пока свободен.
— Евгений Михалыч, нам бы с глазу на глаз…
— Гм…
От этого у Бортко мгновенно взлетели вверх брови, вернее, куцые подобия бровей — уж что было, то и взлетело. Но говорили — наедине.
Павел говорил минуты три. И замолчал, совершенно не представляя себе, чего следует теперь ожидать.
Сложный, неоднозначный человек был Евгений Бортко. Не всегда было ясно, почему решает так, а не совершенно иначе. Похоже, что чего-чего могло быть в дефиците у Бортко, так это никак не информации.
Все, что рассказывал Бродов, проваливалось в мозг, отягощенный множеством подробностей, на девяносто процентов Павлу совершенно неизвестных, соединялось там с ними в неизвестных комбинациях и с неизвестными последствиями, занимая в этой системе (или помойке?) опять же место совершенно неизвестное.
1
НТС — Народно-трудовой союз, организация, возникшая в 1930 году в г.Белграде. Организация ставила цель не вернуться в потерянную царскую Российскую империю, а поднять народную революцию в СССР и построить в России нормальное национальное государство. НТС вызывал особенную ненависть КПСС и КГБ. Именно его имели в виду Ильф и Петров в «Двенадцати стульях», выводя в виде карикатурного «Союза меча и орала». Еще в 1970-е годы НТС поливали грязью все официозные советские писаки в «Правде». НТС издавал журналы «Посев» и «Грани», широко известные в кругах подсоветской интеллигенции. С 1992 года НТС функционирует на Родине, на «Посев» можно подписаться на почте.