Страница 76 из 100
— Представляете, меня здесь узнали, — радостно сообщил Иванов. — Правда странно, когда тебя узнают незнакомые люди? За завтраком молодой человек попросил автограф. Примерно вашего возраста. Журналист-международник.
— Бунцев?
— Вы его знаете?
— Бунцева знают все.
Удивительная личность. Первый набрасывается на приезжающего, утоляет минутный интерес, тотчас охладевает и отправляется на поиски свежих впечатлений. Единственное исключение — моя бывшая соседка по столу Эльвира.
— Кто ваш лечащий врач?
— Доктор Земскова.
— У меня тоже. Милая женщина.
Кажется, мы обменялись всей необходимой информацией.
— Пойду погуляю. Вы остаетесь?
— Да, хочу написать письмо. Скажите, почта далеко?
— Рядом. Почта, магазин, море — все рядом. Если уйдете, оставьте ключ у дежурной.
Это желание писать письма, столь острое в первое время, скоро проходит. Неделя-другая — и уже никаких писем. Мы решительно отделены от находящихся вне стен этого солидного сердечно-сосудистого учреждения. Кто верит в выздоровление, кто не верит, но те и другие навсегда расстались с прошлым, получив взамен место в комфортабельном санатории и надежду на новую жизнь. Возможно, причина — не только болезнь. Возможно, причина и следствие, как «голова» и «хвост» молекулярной цепи в случае самопересечений, поменялись местами. Вопрос в том, сколько потребуется энергии, чтобы выжить. И хватит ли ее?
Я спустился по ковровой дорожке лестницы в нижний холл, весь зеленый от растений, и по боковому застекленному коридору, тянущемуся вдоль западной стены главного корпуса, направился к выходу в сторону моря. До обеда оставалось минут сорок.
Странные мысли, навеянные чтением третьей главы монографии Дюльмажа, появлением писателя Иванова, моделью свободносочлененной цепи с распределением конфигураций в пространстве, отвечающим условию Кирквуда, и впечатлением от ярко освещенной солнцем пористой поверхности стен, роились в голове. В рамках подхода Перрена, времена ослабления анизотропных свойств для жесткого эллипсоида могли быть представлены суммой времен релаксации, связанных, в свою очередь, с коэффициентами вращательной диффузии и временами вращательной релаксации, обусловленными…
Цепь скользила, скользила, и сердце замирало в груди.
— Виктор Алексеевич, добрый день.
— Добрый день, доктор.
— Как себя чувствуете?
— Прекрасно. Когда разрешите купаться?
— В следующем году.
— Не раньше?
— Вряд ли.
— Зачем тогда построили санаторий у моря?
— Не ожидали, что в нем будете лечиться вы.
— А остальным можно?
— Кому можно, тот купается.
— Например, моему новому соседу, писателю Иванову?
— Тоже нельзя.
— Утешили.
— Зайдите ко мне завтра утром. До завтрака, пожалуйста.
— Хорошо.
— Гимнастику не пропускаете?
— Что вы! Я ведь служащий, дисциплинированный человек.
Поговорили. Расстались. Исчезла в глубине коридора фигура доктора Земсковой.
Я прошел по теневой стороне парковой аллеи почти до конца и никого не встретил. Море было беззвучно. Голубел его лоскуток в просвете между деревьями.
Если интегрировать уравнение Перрена, то для различных аксиальных отношений можно получить выражения… можно получить…
Сердце стучало с сумасшедшей скоростью, как мотор перевернувшейся кверху колесами машины. Совершенно впустую, понапрасну крутились колеса.
Не могу, разучился, ни на что больше не годен. Вот уже скоро два года. Самое большое, на что способны врачи, это составить выписку из истории болезни, нашпигованную латинскими названиями, одного количества которых вполне достаточно, чтобы убить слона.
Убить слона, продлить время релаксации, свести к нулю потенциал взаимодействия Леннарда-Джонса, от которого теперь никакого толка, никакой пользы…
Я почувствовал сильное жжение в груди, головокружение и слабость. Испугался, что опять потеряю сознание. Последний раз это случилось перед отъездом. Даже не понял тогда, что произошло. Открыл глаза и обнаружил, что лежу на полу. Не хватает свалиться на дорожке парка.
Добрел до лавочки, сел. Лоб покрылся холодной испариной. Между этим и тем стала ощутима граница — туго натянутая пленка. Потерял точку опоры, навалился всей тяжестью. Стоило ей порваться, и я бы рухнул туда. Но пленка выдержала. Ветерок холодил тело.
Я боялся пошевелиться, испытывая теперь только слабость, страх и жалкое состояние беспомощности.
Просидел на скамейке, наверное, полчаса. Никого вокруг. Гнусная тусклость садовых ваз, клумб, цветов, пирамидальных тополей постепенно переплавлялась в тихое очарованье южной природы, в волнующе строгую геометрию парковой архитектуры. Будто кто-то тер пальцем по мокрой рыхлой бумаге, снимал слой за слоем, пока под грязными катышками не обнаружилась яркая переводная картинка. Голубело море, краснели цветы, желтел песок под ногами.
Отпустило. Стало легче дышать. Лоб высох. Подсохла рубашка. В воздухе вновь потеплело.
Я поднялся и медленно побрел к столовой.
За нашим столом пустовало только мое место. Полоса солнечного света, обычно лежавшая на скатерти, пока мы ждали официантку, и по диагонали разделявшая ее как бы на две половины — женскую и мужскую, теперь сползла на пол.
— Что-то вы сегодня опаздываете.
Старая большевичка Клавдия Николаевна Ярлыкова, соседка слева, укоризненно качала головой.
Место уехавшей вчера Эльвиры напротив меня заняла новая девушка. Ее прямые рыжеватые волосы были заплетены в толстую короткую косу, огромные, как у косули, глаза тонко обведены тушью. Потупившись, она ела совершенно бесшумно, точно боялась обратить на себя внимание.
Клавдия Николаевна поджимала губы, глядя на ее туго обтянутую кофточкой грудь, а мой сосед справа, ответственный работник министерства Серафим Гаврилович Хвостик, оживленно болтал, чего с ним обычно не случалось.
— Мы тут на ваш компот покушались, — дежурно шутил и посмеивался он.
Я удивился, не обнаружив Бунцева рядом. Но не только Бунцева — в столовой вообще, кроме нас, никого не осталось.
Точно в пламени пожара, светились за окнами осенние деревья парка. Раскалялась земля, полыхало небо, и только двойные стекла, казалось, мешали услышать шорох опаляемых листьев, потрескивание сгорающих сучьев.
— У нас новая соседка.
Серафим Гаврилович поерзал на стуле.
— Ее зовут Оля.
Заместительница Эльвиры подняла глаза от тарелки, взглянула на меня, едва заметно улыбнулась, не размыкая губ.
— А это, — продолжал он знакомить нас, — Виктор Алексеевич, доктор наук, профессор.
Последние слова Серафим Гаврилович произнес с особым удовольствием, будто они и ему придавали дополнительный вес.
— Так что за нашим столом находится теперь самый юный пациент санатория.
— И самый старый, — добавила Клавдия Николаевна, с трудом вставая со стула. — Эх, что-то засиделись мы нынче.
Серафим Гаврилович тоже поднялся.
— Приятного аппетита! Правда, компот сегодня невкусный. Иначе бы я съел и свой и ваш. По рассеянности. Ха-ха!
— Так и видишь его в большом кабинете за огромным письменным столом, — сказал я, когда Клавдия Николаевна и Серафим Гаврилович отошли.
Оля снова подняла на меня свои огромные глаза.
— Серафим Гаврилович — ответственный работник министерства.
— Бывший, — заметила Эльвирина заместительница.
У нее оказался приятный, чистый голос.
— То есть как?
— Он на пенсии.
— С чего вы взяли?
Оля не ответила. Только теперь я увидел на безымянном пальце ее правой руки массивное, старинное кольцо, похожее на обручальное.
Компот действительно оказался водянистым. Мы поднялись из-за стола. Джинсы плотно обтягивали ее маленький зад, облегали узкие бедра и далее свободно спадали вдоль стройных, длинных ног. У нее была фигура богини.
— Как это вы умудрились, милая Ольга, попасть в сию печальную обитель? — задал я вопрос, который должен был задавать ей каждый.