Страница 52 из 100
Может, вздумай она держать его, что называется, в ежовых рукавицах, то и не подвоз-ил бы, и не ходил. Впрочем, Виктор был слишком свободолюбив и независим. Вряд ли бы это помогло.
Сначала у Елены Викторовны появился внук Павлик, потом — внучка Людочка. Сначала она работала за троих — теперь приходилось работать за четверых. А время шло, силы убывали. Уже болело сердце. И в больнице успела побывать. (Как раз в период наших с Ларисой и Павликом гуляний на бульварах, походов в музей.) Она тяжело переживала неприятности Виктора на работе, а его докторская и болезнь окончательно доконали ее. Она почти не могла выходить из дому. Теперь уже Ларисе приходилось выкраивать время, чтобы снабжать ее продуктами и всем необходимым.
Базанов-старший тоже сдал. И тоже сердце. Как-то вдруг, ни с того ни с сего, неожиданно. Врачи посоветовали уйти на пенсию, иначе никаких гарантий. Буквально на глазах эти сильные люди превратились в беспомощных стариков.
Лариса разрывалась между двумя домами. Виктор то болел, то находился в командировке, то пропадал в институте или просиживал ночи «у этого подонка» Капустина. Работу свою Лариса ни за что не хотела оставить (свое дело, суверенная жизнь). Даже меня теперь не было рядом или хотя бы поблизости. Я отходил, отходил, пока не отошел совсем. Появлялся в их доме все реже. Какие там прогулки, бульвары — у нее минуты свободной не было. Только снимал иногда. Это по-прежнему доставляло ей тихую, почти детскую радость.
Маленькая иллюзия, приятный самообман. Все хорошо, Алик ее не забывает, она, как и раньше, нравится мужчинам, пусть Виктор всегда помнит об этом. Ему должно быть приятно, что у него т а к а я жена.
Поспешно вытирала кухонным полотенцем мокрые руки, скидывала фартук, суетилась перед зеркалом, прихорашивала детей.
— Взгляни-ка, сейчас оттуда вылетит птичка.
Птичка предназначалась для маленькой Людочки. Павлик снисходительно улыбался. Дядя Алик нажимал блестящую кнопку.
— Так, еще раз.
— А птичка где?
— Сейчас вылетит.
— Где птичка?
— Ты разве не заметила? Выпорхнула и улетела в форточку.
Непременный, традиционный чай. (Дядя Алик всегда любил сладкое.)
— А фотографии когда будут? — прорезающимся баском спрашивает Павлик.
— Как только напечатаю, принесу.
Чай, фотографии, семейное застолье с чужим дядей. Не с чужим, конечно. Со с в о и м дядей Аликом. Совсем своим. Своим в доску.
Прихожу с аппаратом, снимаю, пьем чай. Потом приношу фотографии, снова пьем чай, ухожу. И так до конца. До самого.
XII
Базанов на кафедре. Базанов читает лекцию. За границей? У нас? Что за лекция? Судя по написанному на доске, лекция посвящена «термодинамической химии».
Какое необычное у Виктора лицо на этой фотографии! Словно не говорит, а поет. У такого певца должен быть прямо-таки шаляпинский голос. У него, впрочем, и был такой. Потому и пел.
Если вспомнить, с чего начиналась эта его научная работа, то становится просто смешно: с пустого случая, с чепухи. Когда оформляли документацию на поисковое исследование, Виктор не подозревал, какие результаты получит. Однако такой же вот независимый, гордый вид уверенного в себе человека был у него всегда. Будто в Базанове давно уже сидело его открытие, только до поры до времени он ничего об этом не знал. То есть знал, что сидит, но не знал, ч т о именно.
Мудрый Максим Брониславович предложил:
— Попытайтесь, Виктор Алексеевич, в самом общем виде сформулировать тему поиска. Чтобы нам не стеснять себя узкими рамками. Да и отчитываться будет проще. Кто знает, как дело пойдет. Потом, когда что-то нащупаете, можно будет привязать тему к какой-нибудь практической разработке, — скажем, к очистительным установкам.
Так что впервые «термодинамическую химию», которой тогда не существовало, и установки, которыми издавна занимался наш институт, связал между собой Максим Брониславович Френовский.
Иногда мне кажется, что приди Базанов в другой институт, в иную лабораторию и предложи ему другой начальник то же самое — возможно широко сформулировать тему поиска, связав ее в дальнейшем пусть даже не с очистительными установками, а с чем-либо иным, — то можно быть совершенно уверенным, что Базанов пришел бы к тому же, к своей «термодинамической химии». Потому что она и з н а ч а л ь н о жила в нем. И с практикой бы ее связал. С помощью Рыбочкина, конечно. Базанов и Рыбочкин — удивительно удачное сочетание, что там ни говори.
До Базанова псевдогетерогенные реакции у нас никто серьезно не изучал. Полагали, что подобными вещами должны заниматься в академических институтах, а мы — лишь использовать накопленный опыт. Не было у нас такой традиции, да и условий для проведения подобных работ не было. Максим Брониславович первым решился, хотя, конечно, им руководило не только и даже, пожалуй, не столько понимание того обстоятельства, что без серьезных научных исследований мы всегда будем топтаться на одном месте, сидеть в тухлом болоте, создавая видимость активной работы, демонстрировать достижения двадцатилетней давности, получать премии, поощрять показуху. Вряд ли теневой премьер желал изменить порядки в своем государстве: он просто хотел, чтобы иллюзия активной работы стала еще более убедительной, демонстрация достижений — яркой, премии — внушительными. Разумеется, он не предполагал, что дело зайдет так далеко. Или все-таки надеялся защитить с помощью Базанова докторскую диссертацию? Если институт и мог ожидать перемен, то лишь в том смысле, какой вкладывал в слово «перемены» Максим Брониславович Френовский.
Думаю, что ко времени нашего знакомства Базанов уже прочитал ту самую статью Голдсмита, о которой столько потом говорил всем и всюду. А вернувшись как-то из очередной зарубежной поездки, он в свойственной ему манере рассказывал об их встрече на конференции.
— Представь: сухощавый старик, прямой, как жердь. Величественный. Только это и бросилось в глаза. Мне говорят: «Профессор Голдсмит». Ему называют мою фамилию. Пожимаем друг другу руки. У старика сухая, шершавая ладонь. Пахнет одеколоном. Он первым прореагировал. Такой, знаешь, живчик с острыми глазками. Жмет мою руку, не отпускает. Тот, кто нас знакомил, продолжает тараторить по-английски. Старик улыбается, вежливо поглядывает на него, на меня, вдруг говорит: «Я внимательно слежу за прекрасными работами мистера Базанова». Что-то в этом духе. Тут только до меня доходит: бог мой, тот самый Голдсмит! Я его так и спросил: «Неужели вы и есть тот самый?» Старик не понял. Ему объяснили. Удивляется: «Меня знают в Советском Союзе?» Он еще спрашивает! Вся моя проблема вышла, по существу, из одной его публикации. «Мне лестно, — говорит, — слышать. Рад, если старая моя работа чем-то помогла вам, но я занимаюсь теперь другим». Он без всякого энтузиазма воспринял мои комплименты, думая, вероятно, что я их расточаю из вежливости. Тем не менее предложил спуститься в бар и выпить за знакомство. Бар оказался закрыт. Мы даже не выпили вместе! — с негодованием завершил Базанов свой рассказ.
Не сомневаюсь, что своего в е л и к о г о Голдсмита Базанов попросту выдумал, как выдумал Капустин существование связи между «Эротом поверженным» и оттиском базановской статьи с гистерезисной петлей. Хотя оттиск действительно оказался испачканным глиной и хранил на полях беглый карандашный набросок скульптора. Во всяком случае, имя этого ученого я слышал только от Базанова, его работ не читал и даже не встречал. Почти невероятная для в е л и к о г о ученого ситуация, даже если сделать скидку на неосведомленность тех, кто не является узким специалистом в области термодинамики растворов. Все это лишний раз доказывает широту и щедрость базановской натуры, его умение видеть то, чего не замечают другие. Существование Голдсмита подтверждает лишь имеющаяся на него ссылка в одной из первых базановских статей — той самой, которая каким-то образом вдохновила Капустина на создание «Эрота поверженного».