Страница 46 из 63
— А как бы, Медведев, пару пивка бы? а?
— От пива я не отпорен. Бутылочку-другую это всегда можно.
— Вот и ладно, — хихикнул немного виновато Савельич. — Бутылочку-другую это и не грех, и не преступленья! Пошли, значит?
В пивной было шумно, душно и пахло кислым. Савельич и Влас устроились почти у самого входа. Они жадно выпили по первой кружке, а вторую стали смаковать медленно и с прохладцей. У Савельича сразу же покраснел нос и слегка заблестели глаза.
— Это ничего, — оправдываясь перед кем-то, торопливо говорил он. — Пиво, да ежели в меру, оно не воспрещается! И к тому же после бани... И еще то значит, что с хорошим дружком...
— Пиво — это не водка, — поддерживал его Влас, поддаваясь легкому и приятному опьянению. — От водки человек дуреет, а от пива никогда!
Так, убеждая друг друга в том, что обоим было вполне ясно и понятно, они покончили со второй кружкой и по безмолвному согласию потребовали по третьей.
В пивную все время входили новые посетители. Почти всем им приходилось обходить столик, за которым сидели Влас и Савельич. Но ни Влас, ни Савельич не обращали никакого внимания на входящих и на то, что происходило в пивной. Они заняты были углубленной беседой.
Оба трезвенники и позволявшие себе немного выпить только по большим праздникам и по особым торжествам, они от пива пьянели легко и незлобиво, становясь добродушными и ласковыми. И они взглядывали один на другого потеплевшими глазами и старались говорить хорошие и проникновенные слова.
— Мужик ты — ничего. Подходящий мужик, — признавался Савельич. — Я как в первый раз тебя увидал, того же сроку подумал: хороший мужик! Подумал: подходящий и, мол, стоющий человек!
— А ты, Поликарп Савельич, — не отставал от него Влас, — для меня самым душевным товарищем в бараке вышел. Хоть ты и штырил меня, а все-таки душа у меня к тебе вот как, самым хорошим расположением!
— Хоть в тебе ошибка занозой сидела, а я, Влас Егорыч, товарищ Медведев, с первого прицелу признал, что отходчивый ты!
— Я отходчивый! — горячо соглашался Влас. — Меня только обидой не бери! По справедливости люблю жизнь! А чтобы так как-нибудь, вроде где обманом, где неправдой или обидою, не желаю! Окончательно не желаю!
— Это, конечно, правильно! Свято как говорится, и правильно! Ну, а ты все-таки здорово бурлил против коммуны! Ущемило тебя, а зря! Самый ты подходящий человек для коммуны, артельный и работящий!
— Кто, я?..— Влас гордо выпрямился. — Я артельный! Я кровь проливал, партизанил! За себя я, что ли, кровь проливал? Я — за артель, за общество страдал!..
— Верно... А вот нашло затемненье на тебя...
— Потому обидно мне! Обидно, Поликарп Савельич! — На Власа начинало накатываться раздражение. Но Савельич ласково прищурился, потянулся к нему, тронул за плечо и заулыбался:
— Ох-хо-хо! Бурлишь! А ты без сердца! Упомни, какой у тебя там в коммуне герой вздымается!
— Филька-то? Ого! — захлебнулся в горделивом восторге Влас. — Парень язвинский! Видал, какой вострый?!
— Вострый! Бритва!
Новые посетители входили в пивную, ныряя во влажную духоту ее, как в застоявшуюся омутную воду. Они проходили мимо Власа и Савельича. а те были заняты своим душевным разговором и плохо глядели по сторонам.
Двое новых возникли в дверях, глянули внутрь шумной и душной комнаты, шагнули. Но один из них, заметив Власа, слегка отпрянул и ухватил спутника за рукав. И в это время Влас, озираясь вокруг в поисках официанта, усмотрел и узнал одного из вошедших. Влас приподнялся слегка, хотел что-то сказать, но тот из вошедших, что тронул своего приятеля за рукав, быстро повернулся обратно к двери и исчез в ней, увлекая за собою второго.
— Ишь... — растерянно произнес Влас. — Боится!
Савельич, который ничего не успел заметить, услыхав восклицанье Власа, недоуменно справился:
— Об чем это ты?
— Боится, — повторил Влас, не спуская глаз с двери. — Стало-быть, совесть окончательно замаранная.
— Да ты о ком? Али пивко одолило? Хх!
— Не-ет... — замотал Влас головой. И, поймав, наконец, официанта, заказал еще пива. А затем, доверчиво склонившись к Савельичу, рассказал ему, что вот зашел было сюда сосед, Некипелов Никанор, никакого Влас ему зла не сделал, а ведь убежал мужик, как заметил, так сразу, как чорт от ладану, и убежал.
— Скажи на милость, — заключил он рассказ, — какой народ неверный да пуганный стал. — Но, коротко помолчав, прибавил: — А ему, пожалуй, и есть с чего пуганным быть.
Савельич выслушал Власа внимательно. Савельич не удовлетворился этим коротким рассказом. Савельич захотел узнать о власовом соседе, о Некипелове побольше и поподробнее.
Новые кружки пива с пышными шапками пены были поданы на стол. Торопиться было некуда. Влас отхлебнул из кружки. И Савельич узнал все о Никаноре Степановиче Некипелове.
— Кулак... — раздумчиво протянул Савельич, когда Влас замолчал. — Такой на всякую пакость отважится. Возъярен он! За животишко за свое, неправдами да чужим потом нажитое, возъярен. Надо бы тебе его, Медведев, давно раскусить. Положил бы ему цену настоящую, а ты его в человеки возвел да почитай дружбу с ним доржал. Нехорошо!
— Нехорошо! — откликнулось где-то внутри Власа, и он промолчал.
— Изнистожать таких надо! — вонзались во Власа слова Савельича. — От них огромадный вред... Порча от них на все идет. На все! Тут они подпоры подсекают, там мосты рушат, а то и людей губят. От них это все! Пойми!
Влас слушал. Легкий и приятный хмель быстро выходил из его головы. На душе становилось тоскливо и холодно.
— Слышь!.. — взмолился он. — Допьем по-хорошему... Знаю я... сам знаю теперь... Допьем, да и домой.
— Ну, остатнее допьем разве, — согласился Савельич и быстро выпил оставшееся в кружке пиво.
Они расплатились и молча вышли из пивной.
Улица встретила их бойкими, суматошными и неуемными шумами.
Сначала Влас и не сообразил, получив от Фильки письмо, в котором между прочим говорилось о рыжем мужике по фамилии Феклин, почему его эта фамилия встревожила чем-то. И только некоторое время спустя его осенило: да ведь у здешнего-то, у арестованного тоже фамилия Феклин!
Влас взволновался. Прошло два дня после того, как они с Савельичем побывали в пивной и там поговорили по душам. Еще смутно свербило у Власа на сердце от справедливых, от правильных слов старика. И поэтому известие, сообщенное Филькой, встревожило. Не откладывая, Влас разыскал Суслопарова и поделился с ним новостями из дому.
— И тут и там Феклин. Братья они, что ли! — соображал Влас.
— Это замечательно! — вскипел Суслопаров. — Выходит, что вроде во все концы из одного центру. Выясним. Непременно выясним!
Выяснять долго не пришлось. В групкоме со слов следователя уже знали, что городской Феклин и Феклин, арестованный по подозрению в порче моста в Суходольском — братья. Оба раскулаченные и оба скрывшиеся от высылки.
— Вроде твоего, как его, соседа-то? Вроде его — беглецы, — пояснил Савельич Власу. — Так же, понимай, злоумыслит исподтишка. Под ноготь надо его! Обязательно под ноготь!
— Братья! — со злой усмешкой щурил глаза Андрей. — Они все братья да товарищи по положению да по делам своим. Они тоже коллективом на нас напускаются. Целым классом зубы ощеряют.
— А мы по зубам, по зубам! — смеялся Савельич. И смех его не был добродушен и весел.
Влас молча слушал, и внутри него шла борьба с остатками сомнений, непонимания и растерянности. И когда он дознался, что оба Феклины — оба вредители! — братья, ясная и прямая мысль окрепла в нем: действительно, враги они ему, кровные враги, и не одни они, а и многие другие. И в их числе Никанор Степаныч Некипелов.
«Змеями подколодными притаились они все, — соображал Влас, — и Феклины эти самые, и Никанор с сынком. Притаились и норовят ужалить смертельно... Ох, глуп же я был, не понимал...»
Добравшись до этой мысли, Влас по-новому загрустил. Он установил для себя, что, значит, во многом он ошибался прежде, что и уход его из деревни нельзя, пожалуй, оправдать, что зря, видать, покинул он дом и отбился от своих односельчан, от кровных старых приятелей и соседей.