Страница 38 из 100
Вторая особенность являющегося духа – та роль, которая в системе его форм принадлежит науке. Хотя наука, как мы видели, тоже рассматривается как форма являющегося знания, ее «проявления», согласно Гегелю, наполнены специфическим смыслом. В конечном счете через них высвечивается абсолютное, читай: дух в его тождестве с бытием 40. Для понимания этой особенности, а значит, сути и структуры являющегося духа немалую роль играет разбираемый Гегелем спор между наукой и индивидом, непосредственным самосознанием: «Наука, со своей стороны, требует от самосознания, чтобы оно поднялось в этот эфир (духовности, всеобщего. – Н.М.) – для того, чтобы оно могло жить с наукой и в науке» 41. Но и право индивида по отношению к науке Гегель считает не менее весомым: «Индивид, наоборот, имеет право требовать, чтобы наука поставила ему лестницу, по которой он мог бы добраться до этой точки зрения, чтобы наука показала ему эту точку зрения в нем самом» 42-43. И далее следуют слова, в которых хорошо запечатлено отличие «Феноменологии духа» от более поздних произведений Гегеля: право индивида, выраженное таким образом притязание к науке, зиждется, заявляет Гегель, «на его абсолютной самостоятельности, которой он может располагать во всяком виде (Gestalt) своего знания»; да и сам индивид признается «абсолютной формой» 44.
Противоречивая роль науки как раз и имеет непосредственное отношение к структуре являющегося духа и способу его исследования в «Феноменологии…». Каждое из формообразований духа будет рассматриваться в двух ипостасях: в качестве «выступающего» с собственными «притязаниями» и одновременно вступающего в конфликты – как с другими формами, так и с наукой. И когда автор будет развенчивать иллюзии, претензии форм духа, раскрывая их действительную роль, то основным критерием станет следующий: в какой мере и благодаря чему через эти формы прокладывается путь индивида к науке. Стержень, на который своеобразно нанизываются многообразные, быстро сменяющиеся формы духа – это заранее заданная цель – наука, движение к которой, однако, должно начаться с первого шага, т.е. с первой формы. При конкретном анализе произведения мы увидим, что этот принцип отчасти помогает Гегелю в систематизации являющихся форм духа, однако он оказывается слишком абстрактным, что говорит об ограниченности в понимании и реализации идеи системности в «Феноменологии духа».
Третья особенность репрезентации и анализа форм являющегося духа частично уже введена. Формы сознания, самосознания, рассудка, разума, духа, как было сказано, у Гегеля выступают с разного рода претензиями, впадают в иллюзии – словом, выступают на сцене «Феноменологии…», каждый раз играя свою, только им отводимую роль. Переход от одного формообразования к другому осуществляется через их споры, конфликты, порой через борьбу не на жизнь, а на смерть. Это коренным образом отличает «Феноменологию…» от традиционных гносеологических произведений, где проблемы чувственности – рассудка – разума считалось необходимым рассматривать обособленно от контекста поведения субъекта, его переживаний, требований, условий жизни и социальной борьбы. Причудливость и противоречивость «Феноменологии духа» – в том, что она, с одной стороны, покоится на абстрагировании от жизнедеятельности конкретно-исторических индивидов, условий их социального бытия, от целостности форм материального и духовного производства исторических эпох. Автор «Феноменологии…» стремится выявить всеобщие структуры абстрактных формообразований сознания и самосознания. Но, с другой стороны, он отходит от чисто гносеологических образцов; он придает как будто бы абстрактно взятым формообразованиям духа социально-исторические, психологические, нравственные черты, причем такие, которые присущи деятельности людей целых исторических периодов. Далее мы на конкретных примерах покажем, как с этим противоречием, заложенным в самом образе являющегося духа и в типе его феноменологического анализа, связаны и противоречия принципа историзма.
Четвертая особенность являющегося духа состоит в том, что читатель для его адекватного понимания должен стать своего рода участником превращений этого духа.
У зрителя, следящего за феноменологическим действием, за своего рода феноменологической драмой, есть особые преимущества – они связаны со специфической исторической позицией сознания (и самосознания) индивида. Ведь ставится цель – пробежать в сокращенном виде маршрут, уже проделанный «субстанцией» индивида, т.е. рассмотреть «выпрямленный» исторический путь многих и многих человеческих сознаний. Отсюда – парадоксы сложившейся ситуации: с одной стороны, «сегодняшнее» индивидуальное сознание, руководимое феноменологией, способно рассмотреть путь как бы со стороны, тогда как проделавшие его сознания чаще всего пребывали в неизвестности относительно того, что происходило у них «за спиной». Но, с другой стороны, наблюдающее сознание – по самой своей природе – не сможет, если бы и захотело, выдержать роль бесстрастного зрителя. Это ему надо подняться к науке, это ему надо преодолеть отчуждение.
И если в разделе «Сознание» до определенного момента еще возможна отчужденная, наблюдающая позиция читателя-зрителя, то скоро автор вызовет его на «сцену» для непосредственного участия в феноменологической драме (это произойдет во время разыгрывания акта «Самосознание»). Изучение формообразований сознания удобно, следовательно, в том смысле, что можно наблюдать воочию обычно «свернутые», «безвидные» стороны процесса сознания и самосознания: на сцене феноменологии будут то совмещаться, то разъединяться различные предметности, позиции, иллюзии, порождаемые сознанием; можно будет увидеть и то, что выступает «перед» сознанием, и то, что развертывается «за его спиной».
Дело, однако, не только в переживаниях наблюдающего сознания, а в том, что позиция наблюдателя определена, по Гегелю, противоречивой, поистине трагичной исторической судьбой сознания, драматичностью его отношений с знанием и самим собой. «Естественное сознание, – поясняет свою идею Гегель, – окажется лишь понятием знания или нереальным знанием. Но так как оно, напротив, непосредственно считает реальным знанием себя, то этот путь имеет для него негативное значение, и то, что составляет реализацию понятия, для него, напротив, имеет значение потери себя самого; ибо оно теряет на этом пути свою истину. Вот почему на этот путь можно смотреть как на путь сомнения (Zweifel), или, точнее, как на путь отчаяния (Verzweiflung); на нем совершается как раз не то, чтó принято понимать под сомнением, т.е. расшатывание той или иной предполагаемой истины, за которым вновь следует соответствующее исчезновение сомнения и возвращение к первой истине, так что в конце существо дела принимается таким, как прежде. А этот путь есть сознательное проникновение в неистинность являющегося знания, для которого самое реальное – это то, что поистине есть скорее лишь нереализованное понятие» 45.
Таким образом, читатель «Феноменологии…» – он же зритель, следящий за феноменологической драмой, – должен быть готов «увидеть» сомнение, отчаяние являющегося духа, его самомнение; зритель познакомится со способностью духа жить псевдореальностями и упускать из виду реальность истинную и т.д. Он не должен забывать, что эти и подобные страдания, внутренние противоречия, напряженная диалектика духа – его собственная судьба. Феноменолог говорит с ним и о нем 46. И все в феноменологии, в том числе «нереальное сознание», должно предстать в полноте форм – это будет «галерея форм», череда «гештальтов»[16], которая сродни «медлительному движению» и «последовательному ряду духов» (в кавычках выражения Гегеля), накопленному самой историей. Читатель приглашается не только прочитать текст, но пережить, «осовременить» его для себя 47. Недаром Гегель пользуется образом Голгофы – им и завершается «Феноменология…»: «Цель, абсолютное знание, или дух, знающий себя в качестве духа, должен пройти путь воспоминания о духах, как они существуют в нем самом и как они осуществляют организацию своего царства. Сохранение их [в памяти], если рассматривать со стороны их свободного наличного бытия, являющегося в форме случайности, есть история, со стороны же их организации, постигнутой в понятии, – наука о являющемся знании; обе стороны вместе – история, постигнутая в понятии, – и составляют воспоминание абсолютного духа и его Голгофу, действительность, истину и достоверность его престола, без которого он был бы безжизненным и одиноким; лишь –
16
Мы считаем возможным и целесообразным употреблять в процессе изложения «Феноменологии…» слово «гештальт» (Gestalt – в оригинале), потому что оно более определенно, чем имеющийся в переводе термин «формообразование», связано с попыткой Гегеля подчеркнуть зримое, доступное интеллектуальному усмотрению вступление явлений духа на сцену феноменологии. Для понимания текста читателю, однако, полезно оставить в стороне иные, негегелевские толкования гештальта.