Страница 9 из 48
— А где во время взрыва был Новиков, председатель райисполкома?
— В Солнечных Горках. Ну да, он нас привел в подвал, и примерно в это же время туда пришел этот железнодорожник.
— Спасибо. Извините, что побеспокоили.
И вот снова дорога, но ночь уже сгустилась, и шофёр вел машину осторожней.
— Вы поняли? — тихо спросил Курбатов у Брянцева.
— Я понял, что вы хотели узнать, но не понял еще, что мы узнали. Если этот железнодорожник пришел в подвал один, стало быть, он знал адрес.
Примерно за неделю до того как генерал передал Курбатову новое задание, на «Электрик» приехал Позднышев — видный инженер-энергетик. Здесь налаживали производство выключателей для высоковольтной сети, сконструированных им, и работники завода нуждались в его помощи.
Позднышев снял номер в гостинице, но, казалось, жил на заводе. Там ему отвели кабинет— маленькую комнатку, единственным своим окном выходившую на крыши сборочных цехов, а дверью — в коридор. В кабинете он бывал редко и всегда с новыми друзьями — инженерами, большей частью молодыми.
Молодежь к нему льнула. Позднышев обладал неистощимым запасом добродушия и веселья и был очень талантлив, а молодежь всегда тянется ко всему талантливому.
Тем временем на ГЭС шло расследование аварии генератора. Позднышев не состоял в комиссии, но не мог не заинтересоваться делом, тем более что обследовавшие так и не могли сказать последнего слова: генератор разбит, а в документации никакой ошибки нет. Сошлись только на одном: инженер Воронова вела монтаж генератора правильно. Катя вздохнула с облегчением, но на душе у нее — и не только у нее — остался неприятный осадок. Кто же всё-таки виноват в аварии?
Козюкин — тот лишь снисходительно улыбался:
— Заседали, заседали… Чаи гоняли, бумагу портили и нервы себе и другим, а результатов нет?
Встретив Воронову, Козюкин еще издали протянул ей обе руки:
— Здравствуйте, племя младое, — раздавался сверху его баритон: он был выше Кати чуть не на две головы. — Вас-то, во всяком случае, можно поздравить, и… простите мне, Христа ради, мои мыслишки, что это вы напартачили. Каюсь, каюсь, Екатерина Павловна.
Катя освободила свою руку из его двух: рукопожатие оказалось чересчур долгим.
— Вы так убедительно говорили тогда, на летучке, — ответила она, — что я даже сама готова была поверить…
— И плакали, Екатерина Павловна, знаю… Ну, виноват, виноват, еще раз простите… Вы куда? К себе? — Он собирался взять ее под руку.
— Нет, в цех.
— A-а, ну, нам не по пути. Кланяюсь, Екатерина Павловна.
По дороге в цех Катя снова заглянула к Позднышеву: взять сделанные в синьке чертежи. Позднышев обрадовался ее приходу:
— Ну что, Катюша, у вас сегодня гора с плеч свалилась?
— Всё равно с завода пятно не смыто. Всё равно, быть может, кто-то из нас виноват.
Дверь тихонько отворилась. Вошел главный бухгалтер Войшвилов, седеющий, чуть сутулый старик. Он спросил насчет какой-то накладной, потом, взглянув на оживленное лицо Кати, с улыбкой спросил:
— Радуетесь?
Катя смутилась. Позднышев сунул трубку в карман и вышел в коридор, сказав Кате:
— Я в цех, скоро вернусь.
Бухгалтера он пропустил вперед. В коридоре старик обернулся к Позднышеву:
— Что, довольна дивчина?
— А как же ей не быть довольной?
Бухгалтер потер переносицу:
— Да, комиссии проверяли тщательно. Ошибки быть не может.
Позднышев замедлил шаг, громко хрустнул пальцами:
— Я, по правде, недоволен расследованием. Слишком поверхностно всё-таки.
Старик тревожно заглянул Позднышеву в лицо. Инженер продолжал:
— Конечно, поверхностно. Как-никак, этот генератор — вещь новая, сложная. Тем более, скоро на крупнейшие стройки будем работать. Вдруг чего-нибудь недоучли, не научились. Расчеты надо посмотреть. Хоть Козюкин и большой авторитет, но…
При упоминании имени Козюкина лицо бухгалтера внезапно побелело. Но Позднышев не искал глазами собеседника. Он смотрел на свои похрустывающие пальцы, погруженный в размышления.
— Вы не видели Козюкина? Где он? Хочу сам разобраться, что к чему… Да я, собственно-то говоря, уже начал.
Бухгалтер вдруг заспешил:
— Мне — в отдел. До свидания, Никита Кузьмич.
Семенящими, частыми шажками он пошел по коридору, поглаживая на ходу седой «ежик».
В цехе Позднышев был недолго, около часа, и когда вернулся, Катя сказала ему, что его спрашивали по телефону. Кто? Она не знает. Позднышев пожал плечами и сел за чертежный стол.
— Глядите, Катюша, товарищи, подите сюда! Прессы мы будем устанавливать так, чтобы…
Его оборвал телефонный звонок. Еще продолжая объяснять, как будут установлены прессы, Позднышев снял трубку и кивнул инженерам, — обождите.
— Да? Да, я… Кто? Василий? Не может быть!
Он ругнулся, что плохо слышно: «Что это у тебя телефон позапрошлого века?» — спрашивал, как Василий очутился в городе и когда они встретятся.
— Сегодня?.. Хорошо. Где?.. — Тот что-то говорил, и Позднышев кивал — Да, знаю, знаю… Через час?.. Ладно, отдохну сегодня. — Он положил трубку и, улыбаясь, обернулся к инженерам:
— Друг звонил, — тоже электрик, уралец, замечательный человек. Ну, я поехал веселиться. Чтоб вы сегодня на заводе не торчали! Суббота, надо отдыхать и веселиться.
Но Катя ушла поздно. Она поднялась в конструкторское бюро, прошла к «рабочему месту», как любила она называть свой столик, и по пути закрыла дверцы шкафа. «Почему он открыт?» — на секунду удивилась она и тотчас забыла об этом, зажигая лампу.
Забыла потому, что увидела из окна: перед воротами, на улице, стоит Лавров.
Курбатов познакомил их неделю назад, они по началу не узнали друг друга, а потом Лавров, узнав Катю первым, почему-то смутился, даже порозовел:
— Это вы!
Что ж, они были давними знакомыми, и ничего удивительного не было в том, что Лавров ждал теперь Катю на улице.
В эту же субботу вечером Козюкин пришел в старый серый дом, фасадом выходивший не на улицу, а во двор, где один возле другого теснились сарайчики, поленницы дров, а над ними — ржавые голубятни. Нужная ему квартира была на шестом этаже, под самой крышей; на площадке было темно, и Козюкин, чертыхаясь про себя, долго чиркал спички, отыскивая кнопку звонка.
— Кто там? — спросили из-за двери.
— Я пришел по просьбе товарища Крупкина, — ответил Козюкин. — Это вы просили поставить вам телефон?
И, хотя Козюкин, в габардиновом плаще и зеленой шляпе с витой тесемкой, меньше всего походил на монтера, там, за дверью, звякнула цепочка и петли скрипнули.
Раздевшись не в прихожей, а в комнате, Козюкин поежился. Ему было холодно здесь, в неуютной, необжитой квартире. У него же дома кабинет был отделан под мореный дуб и висело несколько пейзажей, показывая которые, он любил небрежно кинуть гостю: «Куинджи»…
Человек, впустивший его, сидел теперь молча возле открытого окна и, казалось, наслаждался тишиной вечера. Козюкин усмехнулся и спросил иронически:
— Любуетесь?
— А что ж, — ответил Ратенау — он же Войшвилов, главный бухгалтер завода «Электрик». — Любуюсь. Разве не красиво?
Козюкин тоже подошел к окну. Прямо под ним начинались крыши соседних домов — море крыш, с трубами, флюгарками, антеннами.
— Да, действительно, пейзаж. Вы знаете, как об этом писал Блок?
— Надеюсь, вы пришли ко мне не затем, чтобы цитировать Блока?
— Почему же, — несколько обиженно произнес Козюкин. — Как говорят французы, каждый овощ подается в свое время.
Ратенау молчал.
— И всё-таки я вам процитирую: «Что на свете выше светлых чердаков, вижу трубы, крыши дальних кабаков».
Теперь усмехнулся Ратенау:
— Это верно: только кабаки вы и видите. Хотите самую что ни на есть российскую, а не французскую поговорку: кто о чем, а шелудивый — о бане.
Он с удовольствием увидел, как этот длинный, элегантный мужчина вдруг сделался словно ниже ростом, куда-то пропали мягкие плавные движения рук, рассчитанная улыбка. Ратенау даже показалось, что у гостя дрогнули и поползли вниз кончики губ, точь-в-точь как у обиженного подростка. Ратенау встал и закрыл окно. Шум города, звонки трамваев, музыка в парке — всё осталось по ту сторону окна; здесь, в комнате, стало совсем тихо, и слышно было, как на кухне урчит в плохо завернутом кране вода.