Падение Иерусалима

И вот однажды, в дождливую непогожую ночь, когда на улицах не было ни души, группа людей с белыми, как у прокажённых, лицами — такого цвета бывают выросшие в полной темноте корни — покинули подземелье, где остались лишь трупы умерших от голода, и через отверстие под стеной выбрались наружу. Больных, и среди них Итиэля и Марка, они несли с собой на носилках. Никто не препятствовал их бегству, ибо римляне ушли из этой части разрушенного города и разбили лагерь среди башен поблизости от горы Сион, где уцелевшие евреи ещё продолжали оказывать сопротивление.

К утру они уже были на дороге в Иерихон; местность здесь и всегда-то пустынная, а теперь не было заметно даже и признаков жизни. Питаясь корнями и остатками сохранившейся у них пищи, они добрались до Иерихона; от города остались лишь развалины, где бродили несколько голодных людей. Оттуда они направились в свою деревню, почти целиком сожжённую. Но в склонах холма уцелело несколько пещер, которые использовались ими под кладовые, и в этих тайниках сохранились кое-какие запасы зерна и вина.

Здесь они поселились и сразу же принялись засевать поля, которые не могли уничтожить ни римляне, ни грабители; кое-как дотянули они до первого урожая, на их счастье, довольно обильного.

В этом сухом здоровом воздухе Марк, человек от природы очень сильный, быстро поправлялся. Как только он пришёл в себя и узнал Нехушту, он спросил у неё, что случилось. Она рассказала; её предположение о том, что Мириам нет в живых, повергло его в глубокую скорбь. Ессеи относились к нему с добротой, но дали понять, что он — их пленник. Но даже если бы они и отпустили его, при всём желании он не мог бы уйти, ибо, казалось бы, лёгкая рана оказалась достаточно тяжёлой: копьё или меч, пробив коленную чашечку, выпустили из неё всю смазку, поэтому эта рана заживала очень медленно, и много недель Марк не мог передвигаться без костыля. Долгими часами просиживал он на берегу Иордана, оплакивая прошлое и не питая никаких надежд относительно будущего.

Так, в полном одиночестве, под присмотром Нехушты, которая стала к этому времени очень мрачной и старой, Марк прожил четыре мучительно долгих месяца. Со временем, поднабравшись сил, он стал, прихрамывая, спускаться в деревню, где ессеи уже отстраивали некоторые дома; там он сидел в саду дома, где некогда жила Мириам. Сад густо разросся, но среди гранатовых деревьев всё ещё стоял навес, который она использовала под мастерскую; под этим навесом валялись незаконченные мраморные статуи, среди них и его собственная, начатая ещё до того мраморного бюста, который Нерон назвал божественным и велел выставить в храме. Это печальное сейчас место навевало на Марка множество воспоминаний, и он любил его, потому что все эти воспоминания были о Мириам.

Даже сюда доходили слухи, что после полного разрушения Иерусалима Тит перебросил свою армию то ли в Кесарию, то ли в Верит и проводил зиму в непрерывных празднествах, устраивая игры в амфитеатрах. Для этих игр он использовал множество пленных евреев, вынужденных сражаться друг с другом или, по жестокому римскому обычаю, против хищных зверей. Но сообщить ему о себе Марк не мог, не мог он и бежать, ибо ещё плохо себя чувствовал. А если бы и мог, то всё равно не бежал бы, боясь навлечь гибель на ессеев, которые неизменно проявляли к нему доброту и спасли ему жизнь. К тому же для римского солдата, тем более начальника высокого ранга, считалось большим позором попасть в плен; и эта мысль также останавливала Марка. Как сказал Галл Мириам, ни один римлянин не должен сдаваться в плен живым. Оставалось только терпеливо, превозмогая боль в сердце, ждать, что пошлёт ему судьба. Будь он совершенно уверен, что Мириам погибла, он, опозоренный солдат и пленник, покончил бы с собой. Никто из ессеев — за исключением Нехушты — не сомневался в её смерти, и только Марк испытывал сильные сомнения, какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему, что Мириам жива. Поэтому Марк и продолжал жить среди ессеев, пока к нему не вернулись здоровье и сила; так, видимо, было предназначено самой судьбой. А затем наступило время действовать.

Оставив Тир, ессей Самуил, гонец Мириам, отправился в Иерусалим; прибыв туда, он обнаружил, что Священный город превратился в груды развалин, где гиены и стервятники пожирают бесчисленных мертвецов. Чтобы выполнить поручение Мириам, он целыми днями рыскал около старых Дамаскских ворот. Сам вход в пещеру он никак не мог отыскать, ибо тут валялись тысячи камней, под которыми шакалы вырыли себе норы, поэтому он так и не узнал, где вход, и не было никого, кто мог бы ему подсказать. И всё же Самуил продолжал поиски, надеясь, что в один прекрасный день появится какой-нибудь ессей и отведёт его в тайное убежище братьев. Но никто не показывался, ибо ессей давно уже покинули это место. В конце концов, заметив, что он всё время здесь рыщет, его задержал римский патруль. Когда его стали допрашивать, что он здесь делает, он ответил, что ищет съедобные травы, на что начальник патруля сказал, что они найдут ему и пищу, и какую-нибудь полезную работу. Вместе с толпами других пленников его заставили сносить крепостные стены, дабы Иерусалим никогда больше не был укреплённым городом. Здесь он трудился более четырёх месяцев, получая за свой труд лишь хлеб, а также многочисленные пинки и тычки, пока ему наконец не удалось бежать.

Среди пленников оказался один из членов общины; Самуил узнал от него, что все они вернулись на прежнее место, возле Иордана. Туда и направился Самуил, всё ещё сохранивший перстень Мириам. Благополучно добравшись до их поселения, он встретил самый радушный приём; всех ессеев очень обрадовало известие, что та, кого они звали своей Царицей, жива. Он спросил, нет ли среди них римского пленника по имени Марк, они ответили: да, он здесь, и тогда он сказал, что у него есть для этого римлянина послание. Его отвели в сад, где находилась мастерская Мириам, сказав, что там он его и найдёт.

Марк сидел под солнцем, с ним была и Нехушта. Разговаривали они о Мириам — это была почти единственная тема их бесед.

   — Что-то подсказывает мне, что она жива, хотя у меня и нет полной уверенности, — говорил Марк. — Просто не представляю себе, как она могла пережить ту ночь, когда Храм был спален.

   — Я тоже не представляю, — ответила Нехушта, — и всё же я почему-то верю, что она жива, как в глубине своей души веришь и ты. В своё время было предсказано, что ни один христианин не погибнет в этой войне.

   — Докажи, что это так, женщина; тогда, может быть, и я обращусь в христианскую веру, но я устал от всяких туманных пророчеств и предсказаний.

   — Ты станешь христианином лишь тогда, когда на тебя низойдёт благодать Божия, но не раньше, — сурово ответила Нехушта. — Этот свет рождается изнутри.

Кусты вдруг раздвинулись, перед ними предстал ессей Самуил.

   — Кого ты ищешь? — спросила Нехушта, не узнавшая его.

   — Благородного римлянина Марка, — ответил он, — у меня к нему послание. Это он?

   — Да, я, — ответил Марк. — Кто тебя послал?

   — Царица ессеев, Мириам, — ответил он.

И Марк и Нехушта вскочили на ноги.

   — Чем ты можешь удостоверить, что это так? — медленно, с трудом выговаривая слова, спросил Марк.

Самуил вытащил из-под одежды перстень и вручил его Марку.

   — Вы узнаете этот знак?

   — Узнаю. Второго такого перстня на свете нет. Есть ли у тебя ещё что-нибудь?

   — У меня было с собой письмо, но оно пропало. Римские солдаты сняли с меня одежду, в которую оно было зашито, и я так и не смог её отыскать. Но перстень, пока они меня обыскивали, я прятал во рту.

Марк горько застонал, но Нехушта быстро спросила:

   — Она велела что-нибудь передать на словах? Рассказывай же, да побыстрее!

Самуил рассказал всё, что ему было известно.

   — И сколько времени прошло с тех пор? — спросила Нехушта.

   — Месяцев пять. Сто двадцать дней я вместе с другими пленниками работал над сносом стен.

   — Пять месяцев? — повторил Марк. — Отправился ли домой Тит?