Страница 29 из 43
— Отнес мамке на растопку...
— Та-ак, — проговорил Алешка. — На растопку... И что ж, она уже сожгла его?
— Не знаю, — ответил Петюнчик. — Я на плитку положил.
Алешку словно взрывом выбросило из сарая. Он метнулся к кухне и замер у двери. Мать, стоя у плиты, держала в руке конверт.
— Откуда это? — спросила она. — Без штемпелей... Адресовано в Асканию-Нову... Это писала Лена.
Алешка пожал плечами.
— Я схожу к ней, — сказала мать. — Может быть Петюнчик...
— Кузьма Петровичи и Лена уплыли на острова, — сказал Алешка.
— Да, да, я же видела... Неужели Петюнчик стащил письмо? Какой позор! Что же теперь будет? Понимаешь?
— Я-то понимаю, — Алешка взял из рук матери конверт.
— Ты у Лены не брал? Не помнишь?
— Вообще-то брал. Вчера, по-моему...
— Да, но где же само письмо? Позови-ка Петюнчика, — сказала мать. — Позови-ка!
Петюнчик сидел в сарае и ждал возвращения Алешки. Он боялся, что, если выйдет из сарая, брат потом не впустит его.
— Где моя картинка? — спросил Петюнчик, едва Алешка переступил порог.
Алешка сел перед ним на корточки, посмотрел в глаза, погладил по голове.
— Вот твоя картинка. Хочешь, я тебе еще таких картинок достану? Много-много. Разных.
— Хочу, — ответил Петюнчик.
— Но за это ты должен кое-что сделать, — сказал Алешка вкрадчиво.
— Что?
— Ты должен пойти сейчас к маме и сказать... Слушай внимательно! Скажешь ей, что письмо нашел в комнате на столе.
— Правильно, — обрадовался Петюнчик.
—Бумажки, которые были внутри, ты выбросил. Сделал из них самолетик, самолетик полетел и упал в колодец. А конверт взял себе, потому что понравилась картинка. Вот и все. Скажешь — получишь от меня кучу новеньких картинок. Как?.. И еще я тебе обязательно сделаю самокат.
— Петюнчик! — послышался голос матери.
—Ну, иди! — сказал Алешка. — Как только она спросит, где ты взял конверт, сразу и расскажи ей, как мы договорились. Иначе ни картинок, ни самоката не будет. Иди!
Петюнчик запутался в своем рассказе, разревелся и признался, что пустой конверт нашел в комнате на столе и что положил конверт на стол Алешка.
Хотя Степку и снесло течением в сторону, он без особого труда добрался до последнего острова. Выжал на берегу трусы, развязал пакет и оделся. Рубашку и брюки немного помялись, но зато были совершенно сухие.
Он причесался, посидел немного и пошел вглубь острова. Там на самом высоком месте, метрах в двухстах от заморного озерца, стояла сторожка. Сторожку закрывали тростники, буйно разросшиеся вокруг озера — оно хоть и было соленым, но не таким, как море: весной его наполняли талые воды, а летом питали дожди.
Из-за чаек Степка не надеялся подойти к сторожке незамеченным. С каждой минутой их становилось все больше. Они смелели и сновали уже над самой головой. Степка пригнулся и бегом пустился к тростникам. Очутившись в зарослях, он присел, затаился. Чайки покружили еще минуту-другую, вертя головами, и, успокоенные, расселись.
Степка понимал, что все это только игра. Увидят ли его издали или потом, когда он решится подойти к сторожке — так или иначе ему придется объяснить свое появление. Ему совсем не хотелось врать, но сказать правду он по-прежнему боялся: прогонит его Кузьма Петрович, а Лена станет смеяться. Может, и не прогонит, побоится, как бы со Степкой на обратном пути не приключилось чего: ветер крепчает, волна разгулялась пенная — утонуть можно. Останется лишь одно: посадить в лодку и целехоньким доставить к берегу. Кузьма Петрович не поленится сесть за весла.
Степка решил держаться поближе к тростникам, чтобы не тревожить чаек. Да куда там — не помогло. Так, в сопровождении их базарного крика, и появился перед сторожкой. Кузьма Петрович и Лена сидели на пороге и ждали его. Кузьма Петрович курил, а Лена грызла сухарь, макая его в кружку с водой.
— Здравствуйте, — сказал Степка и остановился шагах в пяти он них.
— Здравствуй, здравствуй, — ответил на приветствие Кузьма Петрович.
Лена промолчала. Лицо ее не выражало ни удивления, ни ехидства — оно было презрительно спокойным.
— Что скажешь? — спросил Кузьма Петрович.
— Вот... — замялся Степка. — Пришел к вам. Я тогда... опоздал к шести... Будильник у нас... Поздно лег, читал... Простите.
Кузьма Петрович кашлянул, воткнул в песок окурок, придавил ногой, посмотрел на Степку исподлобья, тихонько раскачиваясь всем корпусом, будто кто-то подталкивал его в спину.
— Вплавь добирался? — спросил наконец он.
— Да.
— А почему сухой? Успел высушить?
— Я вот в этом, — Степка вынул из кармана целлофановый пакет.
— Сообразительный. Молодец. Ну и что будем делать дальше?
Степка дернул плечами.
— Записку родителям оставил?
«Какую?» — хотел было спросить Степка и потупил глаза.
— Так оставил или не оставил? — повысил голос Кузьма Петрович. — Только без вранья!
— Оставил, — ответил Степка, не поднимая глаз.
— То-то же! — сердито заговорил Кузьма Петрович, почесывая коротко подстриженные усы. — «Простите, опоздал, будильник...» Ты это брось! За такие штучки я тебя под ружьем домой доставлю. Дипломат! — он встал, взял из рук Лены кружку, выплеснул из нее воду и пошел в сторожку. Лена по-прежнему увлеченно грызла сухарь и не замечала Степку.
— Выпей воды, — сказал Кузьма Петрович, появляясь в дверях с кружкой в руке. — Да подойди же, не укушу. Вон губы как запеклись.
Степке показалось, что Кузьма Петрович улыбнулся — вздрогнули морщинки возле уголков слегка прищуренных глаз.
Степка подошел, взял кружку, отпил несколько глотков.
— Надо было сразу сказать: «Родители не отпустили, а я удрал и оставил записку». Оставил или не оставил? — снова спросил Кузьма Петрович.
— Оставил. Честное слово.
— И правильно сделал, — он взял из рук Степки кружку и протянул ее Лене. — Макай свою кость... Да, хотел я тебя отругать как следует, — заговорил Кузьма Петрович снова со Степкой, — но не мастер я. Да что с вас взять — дети! Хотя — как рассудить... Короче — разговор на эту тему прекращаем. Располагайся, как удобнее, и живи. Если, конечно, за тобой отец не приплывет.
Степка улыбнулся.
— Думаешь, не приплывет? — спросил Кузьма Петрович.
— Он плавать не умеет.
— Вот человек. Живет у моря, а плавать не умеет. Однако не мне его судить. Отец — это во! — Кузьма Петрович поднял кверху указательный палец. — Понял?
— Понял, — кивнул Степка.
— Есть хочешь? — спросила Лена.
Степка поглядел на нее повеселевшими глазами: во-первых, потому что с Кузьмой Петровичем все было улажено, а во-вторых, потому что Лена наконец заговорила с ним.
— Она еще спрашивает! — возмутился Кузьма Петрович. — Человек два километра по воде да три по песку отмахал! Корми его да посытнее. А я пойду на кефаль побалуюсь. Правда, ветер посвежел, может, заштормит... Увидим. — Он перекинул через плечо сеть с круглыми свинцовыми грузилками — такую сеть мечут на стайку кефали прямо с берега — и не торопясь пошел к морю.
— А знаешь, я рада, что ты пришел, — сказала Лена. — Испугался, когда отец спросил про записку?
— Испугался, — признался Степка. — Как он догадался?
— По глазам. У тебя глаза были виноватые и бегали туда сюда... А потом вот еще что: он решил, раз никто из твоих родителей не пришел вчера, значит, тебя не пустили. Иначе бы мать прибежала, стала бы про все расспрашивать: какую одежду взять, сколько сахару, сколько масла... Разве не так?
— Так. Действительно. Как я не подумал об этом? Твой отец — психолог, да?
— И хороший повар. Сейчас убедишься. Пойдем, я тебя жареной камбалой накормлю.
Алешке тоже хотелось есть. Но вернуться домой он не мог. Вообще-то мог, но поесть ему все равно не дали бы. Не в прямом смысле, конечно. Просто из-за разговоров, которые там пойдут, как только он явится, ему кусок в горло не полезет. Эх, Петюнчик, Петюнчик!.. Впрочем, Алешка сам во всем виноват. На Петюнчика валить нечего — дурачок он еще.