Адамово Яблоко

– А что вы думаете о смысле жизни? – спросила Таня.

Отец невольно рассмеялся.

– Но это так важно! – горячо воскликнула она. – Это такой вопрос… Человек должен об этом задумываться! Хотя, я согласна, звучит смешно… Вот я считаю, что люди живут для творчества, для духовного созидания. Мне просто не с кем поговорить об этом, я даже раньше думала, что у нас нету культурных, по-настоящему тонких и духовных людей, пока не узнала Максима. Потому что он очень начитанный, и я все время чувствую с ним пробелы своего образования, хотя раньше я просто задирала нос… А теперь понимаю, что это вы сыграли такую роль в его воспитании. Нет, я вас не превозношу! Но это же сразу понятно, что вы исключительный человек, по вашим манерам и по всему!..

Он прервал ее жестом, продолжая смеяться.

– Танечка, остановитесь, пожалуйста… Я хочу выпить за вас, вашу красоту и очарование. За твой вкус, Максим.

– И за твой, папа.

Отцовский педик вскинул на Максима прозрачные глаза, изумрудно-зеленые, как вода в глубоком бассейне.

– Я про портвейн, – пояснил Максим.

В следующую минуту с двух сторон к столу подступили официанты. Юноша поднес сигарету к губам, и отец открыл зажигалку, дал ему прикурить, словно женщине, привычным жестом.

За мельканием рук официантов, переменявших блюда, за звоном тарелок и ножей пламя зажигалки так ярко осветило их обращенные друг к другу лица, как если бы над их головами пролился дождь из серы и огня. И Максим вдруг подумал, что отношения этих двоих должны быть глубже и сложнее, чем могло показаться на первый взгляд.

– Я понимаю, что меня, конечно, тут все посчитали занудой и синим чулком, – заявила Таня, обмахивая разгоряченное лицо салфеткой. – Но я больше не буду говорить на серьезные темы. Начну болтать разные пустяки, как положено блондинке… У меня как раз есть история про портвейн. Когда я поступала в училище, мы на собеседовании должны были читать басню и отрывок, а я вышла и так растерялась… А в приемной комиссии были почему-то одни мужчины, то есть преподаватели, как вы сейчас. И тоже все смотрят на меня и вдруг спрашивают: назовите, какие вы знаете сорта портвейна? Я что-то там пролепетала: «Три семерки», кажется… А самый старенький педагог, Владимир Самойлович, он у нас потом вел сценическую речь, говорит: «Девочка, а какой у тебя размер бюстгальтера?» А у меня уже тогда был четвертый… Я ответила, и они меня сразу отпустили. Думаю – всё, завалилась! А потом выходят и объявляют: принята. Я до сих пор не знаю, что они – поспорили между собой или хотели пошутить… И на самом деле портвейн – прелесть!

– А сейчас у тебя какой размер? – неожиданно спросил отцовский Ганимед.

Максим с интересом ждал момента, когда эта Олимпия раскроет рот.

– А у тебя? – с внезапной находчивостью парировала Таня.

– Хочешь померить?

– Игорь! – деланно изумился отец.

Тот захлопал ресницами.

– А что такого? Я тоже про смысл жизни.

– У кого в чем, – Таня передразнила юношу, похоже моргая глазами исподлобья.

Отвечая ей улыбкой, он приподнял и опустил плечи.

– Кстати, а почему бы нам не вернуться к нашей плодотворной дискуссии? – предложил Максим. – Для Тани смысл жизни – в творчестве, для твоего друга – в размере, а для тебя, папа?

– Боюсь, не закончится ли эта плодотворная дискуссия тем, что мне придется вас троих выносить отсюда на плечах?

– А мы больше не будем пить, – решила Таня. – Мы будем танцевать. Я так люблю эту мелодию! Георгий Максимович! Можно мне вас пригласить?

Отец галантно извинился.

– Простите, Танечка, я уже забыл, как это делается. Вот Максим вам составит пару.

– Ну я очень прошу! Только один раз!

– Я составлю пару, – вызвался вдруг Ганимед.

Отец воззрился на него, как пророк Валаам на ослицу. Таня тоже распахнула глаза, но парень уверенно поднялся, подошел, протянул ей руку.

– Я тоже люблю эту музыку.

Максиму с его места открывался весь уже почти пустой зал ресторана, разделенный эстрадой и круглой площадкой для танцев. Отец повернулся к столу боком, закурил. Официанты по его знаку начали убирать тарелки.

– Надеюсь, она не обиделась? Еще раз хочу отдать должное твоему вкусу – красивая девушка. И с характером.

– Спасибо, – кивнул Максим, глядя, как парень, обняв партнершу левой рукой, прижав к ее округлому свое стройное бедро, легко ведет ее в танце – раз-два, раз-два…

– Как ты, осваиваешься в новой должности? – спросил отец. – Если есть вопросы, я всегда готов помочь. Рад, что ты в команде.

Он говорил, то и дело возвращаясь взглядом к танцующей паре, рассеянно постукивая по столу портсигаром – раз-два, раз-два. Под лучом прожектора белое платье Тани и рубашка Ганимеда ослепительно сияли. Наблюдая, как они вышагивают по черно-белым вермееровским квадратам пола, Максим тоже вдруг почувствовал что-то, похожее на ревность.

– Он у тебя профессиональный танцор?

– Нет, – ответил отец рассеянно. – Я сам не ожидал.

– Ему ведь еще нет восемнадцати, мне сказали? Наверное, дорого тебе обходится?

Отец помолчал, потом спросил:

– Он тебе так неприятен?

– С чего ты взял? Напротив, даже забавно. Потом, о вкусах не спорят… Аве, Цезарь, аут бене – аут нихиль.

Отец поднял рюмку.

– Будь здоров.

Адамово яблоко двигалось под кожей, когда он глотал, – возвратно-поступательное движение, как в сексе – раз-два, раз-два…

Наконец Таня, обмахиваясь руками, упала на стул.

Ганимед, тоже раскрасневшийся, с испариной на лбу и подбородке, сел и налил ей и себе минеральной воды.

– Георгий Максимович, я хочу вам пожаловаться, – Таня наставила на юношу указующий пальчик. – Вот тут он все молчит и улыбается, а там меня нарочно сбивал с ритма глупыми шутками и дразнил… А я как корова на льду, пока привыкла, что его налево тянет… Воображаю, как это выглядело!

– Выглядело великолепно, Танечка.

Максим полюбопытствовал:

– И как же он тебя сбивал с ритма?

– А вот пускай сам повторит, что он мне там говорил! Почем два литра силикона и так далее…

– Ну что ж, больше не будем его приглашать в порядочное общество, раз не умеет себя вести, – произнес отец тем же тоном, каким отчитывал Максима в детстве: внимательно, насмешливо.

Было вдвойне неприятно – вспоминать эту его манеру и слышать тот же тон и слова в обращении к другому, постороннему, который отвечает на укор улыбкой и быстрым виноватым взглядом. В эту минуту Максим в полной мере ощутил, как отвратителен ему этот налаженный между ними беспроволочный телеграф взглядов, мимолетных касаний, приоткрытых губ. Ему вдруг захотелось стукнуть по столу ладонью, как делал дед, и крикнуть: «Прекратите этот цирк!»

Увидав, как к их столику подвозят тележку с чайной посудой и небольшим тортом, Таня забыла о своих обидах.

– Ой, мамочки, это в меня уже не влезет!

Отец поднял брови.

– Мы разве заказывали десерт?

Кому-то где-то Бог послал кусочек торта. Хотя грозился вместо дождя послать на них град, палящий огонь на землю их…

– Это комплимент от ресторана, – пояснил официант. – Наш фирменный торт «Маскарад». Для самой красивой пары вечера.

Максим посмотрел на отца:

– Ну что ж, снимем маски. Интересно, кто это самая красивая пара – мы или вы?

Таня хлопнула его по руке.

– Не примазывайся к нашей с Игорем славе!

– Нужно было мне идти в танцы вместо тенниса, – заметил Максим желчно. – Имел бы сейчас свой кусок торта.

– Ладно, с тобой я поделюсь. А вот Георгию Максимовичу не дадим. За то что он отказался танцевать…

Отец кивнул:

– Это справедливо.

– Что вы! – всерьез испугалась Таня. – Я же пошутила! Возьмите…

– Да нет уж, провинился – так останусь без десерта.

– Папа просто не любит сладкого, – пояснил Максим, отодвигая тарелку. – И я, кстати, тоже.

– Смотря какого сладкого, – пробормотал на это отцовский педик и непристойным движением языка слизнул крем с верхней губы.