Страница 20 из 28
– Устрицы закончились, но есть мидии королевские, запеченные на гриле. И обратите внимание – мы обновили карту вин.
– Да, давайте сразу решим вопрос с вином, – обратился ко всем ним отец. – Есть какие-нибудь пожелания?
– Вино, конечно, на твой вкус, папа.
– Я смотрю, у вас появился приличный портвейн. Если никто не возражает, в такую погоду…
– Портвейн? – как эхо выдохнула Таня.
Отец остановил на ней взгляд.
– Конечно, Танечка, последнее слово за вами. Хотя вот что – мы с Игорем выпьем портвейна, а вы тогда выбирайте.
– Нет, я тоже как все, – она мотнула головой. – Я люблю джин с тоником, но за едой его не пьют.
– И я выпью портвейна, папа, – кивнул Максим. – Не страшно, что после двух абсентов? Не станем зелеными, как старушки Пикассо?
– Тогда на горячее я бы посоветовал перепелку по-венециански, – подсказал официант. – Там две перепелочки и оригинальный соус.
– Попробуем перепелок?
– Ой, да, – кивнула Таня. – Я даже никогда их не ела.
– Так вы были в клубе? – спросил отец, когда официант отошел с заказом. – И что там?
– Очень весело, – краснея, ответила Таня. – Мы танцевали. Правда, стало немножко душно… Но мне нравится, когда много народу, такой карнавал. Я люблю танцевать. Хотя вкусно покушать тоже люблю, а здесь очень красиво.
– Здесь неплохая кухня и приятная живая музыка.
– Да, играют выразительно. Особенно саксофон, такой мягкий, не форсирует. Даже на латинских вещах.
Отец снова поднял брови.
– Вам нравится джаз?
– Да, конечно, – она тряхнула волосами. – Я выступаю с джазовой программой. Я певица.
– Как приятно. Что вы исполняете?
– Ну, в основном стандарт… Коктейль-джаз, классика – Армстронг, песни из фильмов… все популярные вещи. Вообще-то, у меня два образования – музыкальное и актерское. Я закончила сначала музучилище, а потом театральное.
Отец, по-видимому, произвел на Таню впечатление, и, справившись с робостью, она ударилась в кокетство. Максим решил вмешаться.
– И много ты выиграл в казино, папа?
– Не то чтобы много, но странность в том…
Принесли и подали портвейн, отец попробовал, взглянул на пробку, сделал знак официанту разливать.
– Странность в том, что мне как-то в последнее время катастрофически везет. Постоянно выигрываю, даже на бильярде. От этого немного не по себе.
Таня завороженно следила за его манипуляциями, как неофит за ходом священных обрядов. Он поднял рюмку.
– Ну что ж, за знакомство… очень приятное для меня.
Таня выпила до дна и воскликнула:
– Как вкусно! Я всегда думала, что портвейн такая гадость…
Юноша, который только поднес рюмку к красиво изогнутым губам, насмешливо фыркнул.
– Кстати, вот Игорь отчасти ваш коллега, Танечка. Тоже имеет отношение к актерскому цеху. Он у нас модель.
– Правда? – обрадовалась та. – У меня много подруг моделей. Они в «Альмагесте» работают, который недавно открылся. Макс, ты же тоже их знаешь… Ой, я вспомнила, они же про вас рассказывали, Георгий Максимович! Вы там директор!
Отец посмотрел на нее с терпеливым недоумением, как сморят на плохо воспитанного ребенка.
– Ой, я глупость сказала, извините… У меня просто в голове все перепуталось. Ну да, конечно, вы же директор какой-то строительной компании!.. Вы, наверное, думаете, что я ужасная дурочка…
Она замолчала, бросив на Максима умоляющий взгляд. Тот пришел на выручку.
– Знаешь, папа, как раз перед твоим появлением мы вели довольно любопытный спор. О том, в какой степени искусство является продуктом потребления и должен ли художник учитывать мнение публики, либо же его задача – целиком сосредоточиться на творческом процессе? Что ты думаешь по этому поводу?
Отец с радостью переменил предмет разговора.
– Думаю, возможен и тот и другой вариант. История показывает, что создавать шедевры удавалось как вполне успешным, ангажированным авторам, так и реформаторам, не оцененным при жизни. Каждый художник ищет собственный язык, кто-то – через продолжение традиции, кто-то через ее слом.
– На самом деле мы говорили не совсем об этом, – возразила Таня. – Максим сказал, что искусство является предметом потребления, как и все остальные вещи в мире.
– Любое сущее существует для того, чтобы быть потребленным, – поправил Максим. – И сказал это не я, а Ролан Барт, кажется…
– И еще ты сказал, что культуру передает и сохраняет праздный класс, то есть люди, которые живут за счет труда других.
– В этом тоже есть смысл, – заметил отец. – Но сегодня это правило работает только для «большой культуры». Массы заказывают свою музыку.
– Мы как раз говорили не о массовой культуре, а о настоящем искусстве.
– Вы можете твердо определить границу между ними?
– Границу между ними определяют правила красоты и гармонии.
Отец посмотрел на нее и улыбнулся.
– Красота не считается ни с какими правилами… Это ее главная привилегия.
Таня порозовела и опустила глаза, видимо, приняв комплимент на свой счет.
– Я теперь понимаю, откуда у Максима такая эрудиция и ум. Это вы ему передали свое блестящее образование!
– У папы гораздо более блестящее образование, чем у меня, – возразил Максим, чувствуя, как в груди, где-то под ложечкой, собирается ревнивая злость. – Он учился в Сорбонне, а я всего лишь в Манчестерском университете.
– Обжегшись на молоке, дуешь на воду, – пожал плечами отец.
– Обжегшись на молоке, дорогого сына посадили на хлеб и воду.
– Ну, не я это решал.
– Это правда? – воскликнула Таня. – Вы учились в Сорбонне?
– Слушал лекции, всего один семестр. Потом я встретил маму Максима, и учебу пришлось забросить.
Глаза Татьяны мечтательно затуманились.
– Наверное, это было очень трудно в то время, еще при советской власти, попасть во Францию?
Отец кивнул отменно вежливо.
– Да, мне повезло. Фантастический случай, какой-то студенческий обмен на волне перестройки. Там был внук секретаря ЦК, племянник министра обороны. И меня в последний момент включили в группу. Правда, я был отличник, медалист, комсомольский выдвиженец. Активный, политически грамотный. Со мной провели беседу в горкоме комсомола… Впрочем, это давняя и не такая занимательная история.
Он обмакнул улитку в соус и отправил в рот.
– Нет, это очень интересно, – горячо возразила Таня. – Это же должно было совсем изменить ваши представления! Оказаться во Франции в годы железного занавеса, когда тут были запрещены самые обычные вещи… Вас же, наверное, там поразило абсолютно все! Я ни разу не была за границей, но я могу представить. Вам же, наверное, уже не захотелось возвращаться?
– А правда, папа, почему тогда ты не остался во Франции? – поддержал тему Максим, которому очень многое представлялось неясным в этой парижской одиссее отца. – Бабушка как-то намекала, что ты мог там отлично устроиться – жениться и все такое.
Отец продолжал изображать терпеливого и заботливого родителя при несносном избалованном недоросле.
– На это были свои причины. Я не мог бросить родных. Тогда казалось, что это безвозвратно. Потом, мне было двадцать лет. Человеку часто требуется немало времени, чтобы разобраться в себе.
– Ну допустим… А когда ты уже разобрался? – Выдерживая пристальный взгляд отца, Максим откинулся на стуле. – Я имею в виду, когда вы уже разошлись с матерью и все границы открылись… Почему ты тогда не уехал насовсем?
– Потому что как раз тогда в России появились большие возможности заработать.
– То есть – из-за денег?
– Именно.
– Но ведь деньги – не главное, – уже не так уверенно проговорила Таня. – Есть вещи, которые не купишь за деньги, – любовь, дружба… счастье…
– Не знаю, – пожал плечами отец. – Принято считать, что это так.
– А вы так не считаете?
Максим вдруг заметил, что отцовский приятель, к которому уже привыкли, как к предмету интерьера, тоже внимательно прислушивается к разговору.
– То есть мы вернулись к поискам смысла жизни?