Куда уходит кумуткан

Аюна в свою очередь была хранителем холбого — маленького колокольчика с конной трости шамана. Она говорила, что нужно позвонить в него и произнести правильные слова, тогда на помощь придут добрые духи. Они укрепят стены штаба, сокроют его от глаз врага, а взрослых уведут в сторону, если те вдруг заинтересуются «Бурханом».

Держать карту в «Бурхане» Саша отказывался и всегда забирал домой. О её существовании и об открытии нового штаба было объявлено на Первом совете всех штабов. Он прошёл в Алькатрасе. Вожди впервые собрались вместе, чтобы договориться об основных правилах войны. После долгих споров, едва не закончившихся дракой, объявили Великое уложение. Договорились, что на штабы нельзя нападать после десяти вечера, когда большинство ребят расходятся по домам. Нельзя воевать и в будние дни до часу дня, когда все сидят в школах. Хранителем Уложения назначили Артёма из «Сопки», больше известного как Бобёр. Он завёл тетрадь, куда внёс названия всех штабов, а также указал их фишки.

Тем же вечером Максиму устроили посвящение в вожди. Церемонию вёл Бобёр. По древнему обычаю Максим прошёл проверку «на пацана» и получил благословение вождей. Он встал посреди песочницы в окружении ребят. Вытянул правую руку тыльной стороной вверх. Бобёр достал из кармана сигаретный окурок. Оторвал от него папиросную бумажку, размером с горошину. Положил её Максиму на запястье и поджёг. Бумажка начала тлеть. Эта часть испытания называлась «проверкой на стукача». Максим сдавил зубы. Боль прожигала кожу, колючей пульсацией расходилась до плеча. Сёма из «Минас Моргула», Прохор из «VX2», Леший из «Эдораса», Зорикто из «Баргузина», Джаник из «Сопки» и Митя из «Паслёна» — вожди основных штабов Солнечного — стояли вокруг Максима плотным кольцом. Обняв друг друга за плечи, сдавленно ухали:

— Пацан! Пацан! Пацан!

Бумажка продолжала тлеть. Над ней выкручивалась струйка серого дыма. Максим уже не чувствовал боли. Он и сам пришёптывал:

— Пацан. Пацан. Пацан.

Тление закончилось.

— Не стукач, — признали все.

Пришло время второго испытания. Бобёр смахнул пепел с руки Максима. Достал из кармана пластиковую палочку от чупа-чупса. Поджёг её. Крутил в пальцах, ожидая, когда она как следует разгорится. Затем поднёс к Максиму. Капнул расплавленной пластмассой в ту самую точку, где только что тлела бумажка. Боль резко вернулась. Максим вздрогнул, но удержал руку. Прошло несколько секунд. Пластмасса остыла, и Бобёр звонко ударил по запястью Максима. Следом ударил каждый из вождей. Это означало рождение нового вождя.

С этой минуты штаб «Бурхан» был окончательно признан врагом, с которым можно воевать и которому незазорно проиграть. Покраснение на руке не сходило несколько дней. На ожоге вздулся мутный волдырь, но Максим гордился им, знал, что на его месте появится шрам, который в Солнечном называли «пацанской меткой». Такая была у каждого вождя.

Сидя в «Бурхане» на тронной покрышке, Максим разглядывал свою метку, вспоминал тот день, когда прошёл посвящение, и слушал Аюну.

— Ты с ума сошла! — воскликнул Саша, когда узнал, зачем Аюна объявила красную тревогу.

— Помолчал бы, если трусишь! — возмутилась она.

— Ничего я не трушу.

— Вот и помолчи.

Саша скривился, но больше ничего не сказал. Снял запотевшие очки и принялся тереть их платком.

План Аюны, который она назвала «Смерть Саурону», в самом деле, грозил большими опасностями. Но Аюна знала, что Максим и Саша не откажутся от него. Возможность ослабить штаб мордорцев была слишком соблазнительной.

Саурон жив

— Ну что, согласны? — не унималась Аюна.

— Подожди, — Максим потуже затянул шарф. В штабе было холодно, несмотря на то, что они осенью замазали щели клеем, облепили фанеру новым слоем картона. — Расскажи ещё раз, что там с Сёмой.

Аюна замерла и прислушалась:

— Хвоста не было?

— Чего? — не понял Саша.

— Не чего, а кого. Кто-нибудь шёл за вами?

— Нет.

— Давай про Сёму! — Максим чувствовал, что замерзает. Надо было надеть свитер.

Сёма. Вождь «Минас Моргула». Толстый, ходивший вперевалочку, мальчишка. На самом деле его звали Сумбер, но весь двор называл его Сёмой. У него были тёмные, спелые щёки, над которыми чернели узкие бойницы глаз. Вздыбленная чёлка до половины прикрывала лоб, в остальном голова была бритой. Во рту у него всегда болтался кулак жевательной резинки.

— Значит, Сёма, — начала Аюна. — Я вчера придумала, как его ослабить. А заодно ослабить весь «Минас Моргул». То есть я уже давно придумала, но раньше у меня не было ширэ.

— Чего? — перебил Саша.

— Ширэ. Шаманский ящик. Мне папа подарил на Новый год.

— Ты не говорила.

— А ты не спрашивал.

— Как я могу спрашивать о том, чего не знаю?

— Да помолчите вы! — не выдержал Максим. — Аюн, говори нормально.

— Как я могу говорить и молчать одновременно?

— Началось, — Саша закатил глаза.

— Ох, Людвиг, напросишься ты у меня, — Аюна нахмурилась. Она всегда называла Сашу по фамилии, если злилась на него.

— Что ты предлагаешь? — Максим скрестил руки и дрожал. — Говори скорее, я тут мёрзну.

— Одеваться надо теплее, — огрызнулась Аюна.

— Аюн… — умоляюще протянул Максим.

— Ладно.

У Аюны было светлое, чуть вытянутое лицо. Щёки — по-бурятски налитые, красивые. Из-под меховой шапки с помпонами выбивались прядки густых чёрных волос.

— Так вот, ширэ. У папы есть такой же, только у него большой. Он там держит шаманские костюмы, маски, бубны хэсэ, конные трости морин хорьбо, хур[18] и всё такое. У меня ничего этого нет. В моём ширэ только мешочек чабреца, онгоны[19], две шкурки белых мышей и несколько угольков с жертвоприношения.

— Не густо, — прошептал Саша.

— Ошибаешься, очкарик, — тут же ответила Аюна.

— Не называй меня так!

— А я и не называю.

— Только что назвала!

— Тебе послышалось.

— Прекратите! — шикнул Максим. Он теперь похлопывал себя по бокам и чуть раскачивался.

— Этого вполне достаточно, — продолжила Аюна. — Защитный обряд я, конечно, не проведу. Зато могу нарисовать зя.

— Какое ещё «зя»?

— Это как оберег, только наоборот. Он призывает несчастья. Зя, как крышка, накрывает семью, и боги не слышат ни их молитв, ни их обрядов. Понимаешь? Богам кажется, что в семье про них забыли, они обижаются и перестают помогать. Тогда на семью сваливаются всякие случайности, от которых раньше оберегали боги.

— Ты хочешь отомстить Сёме?

— Никому я не собираюсь мстить. Ничего ты не понял! Сёму накроет крышка…

— Это я понял.

— Ох, Людвиг, не нравишься ты мне.

— Да слушаю я, слушаю.

Аюна вздохнула, успокаивая себя.

— Зя спрячет Сёму от богов, и удача отвернётся от него. Может, он с Владиком поругается, и тот не будет им пульки покупать. Может, дворники вообще разберут их штаб. Ну или Нагибины переедут в другой район. Они вообще не отсюда.

— Да, они из Ниловки. Хорошо бы их туда забрали.

— Вот! — торжественно заявила Аюна. — Зя всё это устроит. Ну или не так явно. Может, у них там в «Минас Моргуле» эпидемия гриппа начнётся.

— Чудненько, — усмехнулся Саша.

— Ловко, — улыбнулся Максим. — Надо было раньше так сделать!

— Говорю же, раньше не могла.

— А как выглядит эта твоя зя?

— Она не моя. Это рисунок. Я уже всё сделала. Нужно начертить на мышиной шкурке человеческую фигуру — вниз головой. Я чертила угольком от жертвоприношения, чтобы зя стала ещё сильнее. А когда рисуешь голову, нужно закрыть глаза и представить самое страшное, что с тобой случалось. Представить так, чтоб страх вернулся, чтоб ты весь задрожал, чтоб эта дрожь сама нарисовала голову фигуры.

— Что же ты представила? — поинтересовался Саша.

Максим был уверен, что Аюна опять вспыхнет, скажет, что-то вроде «Не твоё дело, Людвиг!» Но вместо этого она вздохнула, пожала плечами, а потом заговорила — так, будто Саша ни о чём не спрашивал:

18

Хур — бурятский народный музыкальный инструмент. У него трапециевидная форма. Длинная шейка, как правило, украшена фигуркой конской головы. У хура — две струны из конского волоса. Издаёт распевные режущие звуки.

19

Онгон — фигурка, изображающая дух предка или родового хранителя. Онгон передавали из поколения в поколение, почитали в роду и прятали от чужих людей. Иногда онгон делали в виде свитка из берёсты или из выделанной кожи.