Гордая птичка Воробышек

— Кофе? И не думал даже, — он разворачивается и невозмутимо проходит мимо меня в душ. — Давай чай, Воробышек, — повелительно бросает через плечо, захлопывая дверь ванной комнаты перед самым носом увязавшегося за ним кота. Повышает голос так, чтобы я услышала его из-за двери. — Сделай, и будет тебе к университету личное такси, а к зачетной неделе — счастье!

— Счастье?! — я стою и оторопело моргаю вслед наглецу Люкову. Растерянно оглядываюсь на дверь, не зная, что и думать. Похоже, парень решил не стесняться на мой счет, и, раз уж я под рукой, использовать по «договоренности» по полной программе.

Что ж, сама виновата, винить в том некого.

Он прав. Со следующего понедельника начнется зачетная неделя — время сдачи долгов и обивания в поклонах порогов кабинетов, и без помощи Ильи мне не справиться. Одних чертежей за мной висит семь штук! И с мыслью, что я использую его не меньше, а может, и гораздо больше, покорно бреду на кухню и ставлю на плиту чайник. Готовлю кружки и разливаю в них кипяток.

Оладьи вышли отменные — пышные, теплые и хрустящие, рагу — вкусным и ароматным, мне не стыдно за свою стряпню. Люков не жаден, и я с удовольствием угощаюсь за его счет. Хрущу четвертым деруном, запущенным в сметану, попивая дорогой чай и изредка поглядывая на молчаливо завтракающего Илью, когда мой телефон внезапно содрогается в виброрежиме.

— Да, Тань, — негромко отзываюсь я, поднеся аппарат к уху. — Привет.

— Привет, Женька! — восклицает Крюкова, как всегда наплевав, что на дворе стоит раннее утро и время для крика не самое подходящее. — Ты где? Едешь уже? — громко интересуется. — Я так и знала, что ты с ночевкой дома останешься! Серебрянского к нам в комнату протащила, представляешь? Прямо под носом у вахтерши! Вот зараза! Я его великодушно простила, а он мне всю ночь спать не давал, в любви признавался, дурачок. Жень, ты хлеб купи, если что, а то мы весь сожрали! И масло сожрали, ага. И даже сухари! А чё так тихо вокруг? — девушка смеется, но вдруг настораживается. — Ты вообще в автобусе или где? Же-ень?! Ау! Жень!

На кухне Люкова так тихо, что голос Таньки отчетливо доносится из динамиков.

— Тань, я не в автобусе, — признаюсь подруге, — но скоро буду. Пожалуйста, Крюкова, — прошу, прикрыв телефон рукой, — говори тише, утро же!

Но только я прошу Таньку быть сдержанней, как она взрывается требовательным криком:

— Воробышек, немедленно отвечай, где ты! Слышишь, Женька, не молчи! Еще семи утра нет, где это ты торчишь?!

— Я, э-э, у одного знакомого, Тань, — закусываю губу и кошусь на Люкова, не зная, что сказать. Он отлично слышит разговор, продолжает неторопливо жевать, но в уголке его рта появляется кривая ухмылка.

— Где? — вопит Танька. — У какого еще знакомого? Не ври, Женька, я тебя знаю! Нет у тебя здесь никаких знакомых! Немедленно признавайся, где ты и что случилось? А то я сейчас к тебе домой позвоню, мне это все не нравится!

— Успокойся, Крюкова, — почти сержусь я. С Таньки ума станется переполошить мать и братьев. — Я у Люкова Ильи переночевала. Сейчас позавтракаю и скоро буду.

— У кого?! — глухо переспрашивает Танька, кажется, теряя дар речи.

— У Люкова, помнишь, я говорила — с четвертого курса. О-он мне с учебой помогал, — закрываю глаза и краснею как маков цвет. Господи, до чего глупая ситуация!

Танька на миг затихает, мне даже кажется, что девушка бросила трубку, но вдруг ее голос с новой силой врывается из динамика в тишину кухни:

— С какой еще учебой? Ты что, подруга, меня за простофилю держишь? Так я тебе и поверила! Воробышек, ну ты даешь! Признавайся, у тебя с ним что, было?! Было, да? — выкрикивает громко и почему-то радостно. — Очуметь! А я тебе, Женька, что говорила?! Совмести приятное с полезным! Хороший секс еще никому не вредил! Ну, и как наш бэдэсэмэшный красавчег? Не подкачал? А…

Но я уже не слушаю Таньку, а попросту отключаю телефон. Я знаю, мне не удастся спрятаться от ее вопросов, и вечером она скорее всего замучает меня выпытыванием подробностей, но сейчас, под вопросительным взглядом Люкова, я чувствую себя ужасно.

— Поставь чашку на стол, Воробышек. Если хочешь, возьми другую.

— А? — я поднимаю глаза на Илью, так и не отхлебнув чай. — Что?

— Ты положила в чай сметану и вряд ли сделала это намеренно. Не советую пить такую дрянь.

— Правда? — я кошусь в чашку, где плавают белые хлопья, и поспешно отставляю ее от себя. — Послушай, Люков, — говорю, рассматривая под своими пальцами тонкий перламутровый фаянс. — Ты же понимаешь, что все это ерунда?

— Ты о чем, Воробышек? — сухо спрашивает Илья. Он давно допил свой чай и опустошил тарелку, и теперь, откинувшись на спинку стула, с любопытством смотрит на меня.

— Ну, — тушуюсь я под его карим взглядом, заправляю за алеющее ухо непослушные прядки волос, — ты ведь все слышал.

Парень поднимает бровь.

— Слышал. И что?

А я продолжаю.

— Как-то по-глупому вышло. Я не хотела.

— Не в первый раз глупо, Воробышек, — замечает Илья. — В твои двадцать тебе уже пора научиться если не врать, то недоговаривать. Никто тебя за язык не тянул.

Не тянул, здесь он прав. Сама Таньке созналась, а теперь вот жди бури в стакане. Только вот искусству дипломатии мне учиться уже поздно.

— Девятнадцать, — говорю я и вздыхаю. Снимаю со стола посуду и отношу в мойку. Мою тарелки и чашки, расставляю по местам, после чего поворачиваюсь к Люкову и со словами: «Спасибо за завтрак, Илья, мне пора», — решительно направляюсь в прихожую.

Люков появляется в прихожей через минуту, когда я уже одета, а дорожная сумка висит на плече. Повязывает бандану, надевает часы, накидывает куртку. Молча отбирает у меня сумку, обдав запахом дорогого мужского парфюма. Вручает в руки свернутый свитком чертеж и открывает дверь.

— Доброе утро, Семеновна, — здоровается с соседкой, не глядя на высунутый в дверную щель морщинистый нос. — Как спалось? — хмуро интересуется. — Надеюсь, плохо. Мне сегодня подружка попалась на редкость заводная, всю ночь спуску не давала. Вот, еле выпроводил, — кивает на меня, застывшую статуей на площадке. Неожиданно обнимает за плечи, подталкивая к лифту. — Давай шевелись, Воробышек! Все равно на большее меня не хватит.

— Шалава! — летит сзади недовольный фырк. — Как есть, простигосподи! А ты — кобель! И куда только общественность смотрит!

— Что? И эта тоже? — неподдельно изумляется Люков, оглядывая меня с интересом. — А с виду вполне приличная девушка.

Когда мы уже садимся в машину, выруливаем со двора на широкую набережную и вливаемся в поток машин, он говорит, поймав в зеркале заднего вида мой искоса брошенный на него взгляд:

— Забей на разговор, Воробышек. На свете есть вещи куда важнее секса с бэдэсэмэшным красавчегом. Универ, например.

— Твою мать… — Бампер перестает следить за дорогой и таращит на меня глаза, как только я озвучиваю цифру за предстоящий бой. — Илюха, — присвистывает, дергает нервно кулаком под веснушчатым носом, — это ж до фига бабла! До фига! Черт! — бьет ладонями по рулю и, спохватившись, выравнивает виляющий зад модной тачки. — А риск такой, что лучше удавиться. Ну, ты и придурок, Люк! Смертник, б**дь!

— Пасть закрой, — советую я, но Рыжий не унимается.

— Слушай, я думал, после случая с Яшкой ты больше в серьезные игры не играешь. Так, развлекаешься слегка, но и только. Ты же чудом вернулся! Из-под крыла Шамана уходят единицы! Я за раскладом слежу, Илюха, ты не думай. Догадываюсь, чего тебе это стоило. Уйти удалось, и слава Богу, а теперь ты сам к нему лезешь. Какого?! Не понимаю. Нужны нехилые бабки — папашу своего подои! Старик спит и видит, как бы с тобой контакт наладить. Наверняка знает, кому Яшка обязан шеей. Сам-то, б**дь, в Европе парился, выхаживая сыночка, пока ты за наследника долги отдавал.

— Не все так просто, Бампер, — отрезаю я. — Мне и до Яшки поступали предложения. Если бы он языком обо мне не трепался между любопытными людьми, его бы на бабки не посадили — красиво и с расчетом. Но неприятно вышло, это да. Не люблю быть загнанным в угол, а Яшке это удалось. Впрочем, думаю, старик тоже приложил руку — не зря из страны умотал.