У царских врат

Фрэкенъ встаетъ и подходитъ къ нему. Что съ тобой сегодня, Карстенъ?

Іервенъ. Что? Со мной ничего. Ступай и садись на свое мѣсто, Натали.

Фрэкенъ улыбается и идетъ назадъ на свое мѣсто.

Іервенъ къ Карено. Вообще, не слѣдовало бы желать думать и писать для людей. Къ чему? Идеаломъ должна быть жизнь прирожденнаго идіота въ дѣвственномъ лѣсу — сидѣть и голодать и не имѣть настолько разума, чтобы подняться.

Карено. Ты это говоришь?

Іервенъ. Подумай, время бы шло, земля вертѣлась, — по-моему, пожалуйста, вертись себѣ сколько угодно, хе-хе-хе, — а я не подарилъ бы ни одной мысли ея дурацкому движенію. Я говорю, мысли? Ни одного даже проблеска ея, слышите? Мой мозгъ покоился бы, какъ слѣпорожденный.

Карено. Да, да!

Іервенъ. Никто не былъ бы человѣкомъ, но — предметомъ, вещью. Если бы кто-нибудь остановилъ меня на улицѣ и спросилъ про дорогу, мнѣ хотѣлось бы, чтобы я могъ ему отвѣтить: "я не знаю. Спроси у другого газоваго фонаря".

Фрэкенъ. Карстенъ, ты усталъ отъ работы.

Іервенъ продолжаетъ. Во всякомъ случаѣ, я хочу отказаться отъ мышленія. И ты тоже долженъ это сдѣлать, Карено; я тебѣ это откровенно совѣтую. Надо жить на этой проклятой землѣ Іафета и еще мыслить за другихъ. Что людямъ дѣлать съ мышленіемъ, скажи пожалуйста? Развѣ они и безъ этого не могутъ сажать картофель и писать картины? Ни отъ кого ничего не будемъ ожидать. Оглянись кругомъ на всю область. Въ ней живетъ два милліона людей, и всѣхъ ихъ зовутъ Олэ.

Бондесенъ. Сегодня вечеромъ онъ въ своей сферѣ.

Фрэкенъ. Мнѣ кажется, я это понимаю.

Фру Карено, покачивая головой. Я, къ сожалѣнію — нѣтъ.

Бондесенъ. Я тоже, слава Богу.

Фру Карено. Мы съ вами будемъ лучше разговаривать о чемъ-нибудь болѣе понятномъ.

Бондесенъ. Напримѣръ, о томъ, что я близокъ къ тому, чтобы сдѣлать вамъ признаніе, сударыня.

Фру Карено. Ахъ, нѣтъ; вы этого не должны. Говоритъ намѣренно громко. Вы не должны дѣлать признанія.

Бондесенъ. Но это только…

Фру Карено, улыбаясь. Фу, стыдитесь; отодвиньтесь-ка немного.

Бондесенъ. Вы меня не поняли; это очень невинное признаніе.

Фру Карено. Правда?

Бондесенъ. Я хотѣлъ вамъ сознаться, что я васъ тоже не совсѣмъ хорошо понимаю. Не больше, чѣмъ Іервена. Въ васъ есть что-то, что поражало меня все время, пока мы разговаривали.

Фру Карено. Да?

Бондесенъ. Когда вы смѣетесь и веселы, вы становитесь совсѣмъ, совсѣмъ молоденькой…

Фру Карено. Ну?

Бондесенъ. Но иногда вы точно задумываетесь о чемъ-то, и тогда вы такъ странно оглядываетесь… по всей комнатѣ. Я не знаю, чего вы ищете взглядомъ…

Фру Карено внимательно. Дальше!

Бондесенъ. Да, и тогда вы словно готовы заплакать.

Фру Карено сидитъ неподвижно, взволнованно встаетъ и отходитъ.

Фрэкенъ къ Іервену. Ты усталъ, Карстенъ?

Iepвенъ покачиваетъ головой.

Фрэкенъ. Ты очень блѣденъ.

Iepвенъ качаетъ головой.

Карено обнимаетъ жену. Ну, Элина, о чемъ ты замечталась?

Фру Карено коротко. Ни о чемъ. Идетъ назадъ къ Бондесену, принуждая себя. Нѣтъ, вы не должны больше такъ говорить, я ушла въ уголъ и покатывалась отъ смѣха надъ этимъ.

Бондесенъ. Жаль, что не здѣсь.

Фру Карено. Почему это?

Бондесенъ. Я бы увидѣлъ ваши бѣлые зубки.

Фру Kapено, улыбаясь. Вы находите, что у меня такіе бѣлые зубы?

Iepвенъ. Я знаю, что ты задумалъ, Карено. Ты хочешь отвести въ сторону Бондесена и спросить, что со мной сегодня вечеромъ. Не пьянъ ли я попросту.

Карено остался стоять. Нѣтъ, я никогда и не…

Іервенъ. Я ничего не пилъ, я только разгорячился.

Карено. Но, милый, никто и не думаетъ, что ты пьянъ.

Iepвенъ, улыбаясь. Конечно, нѣтъ. Разумѣется. Подойди же, старый дружище, и поговоримъ. Выходитъ, что ты не хочешь побесѣдовать со мной, мнѣ такъ кажется.

Карено идетъ къ нему, смѣется. Я не хочу?.. Послушайте, господинъ Бондесенъ, — не выпилъ ли онъ, дѣйствительно, немножко?

Іервенъ. Ни капли. Но видишь, я такъ страшно радъ. Такъ безконечно счастливъ.

Карено. Мнѣ этого не кажется. Хотя тебѣ не отъ чего, собственно, печалиться.

Іервенъ. Конечно, нѣтъ. Впрочемъ, не будемъ говорить объ этомъ… Что, профессоръ Гиллингъ не пытался вчера совратить тебя немножко?

Карено, улыбаясь. Онъ давалъ мнѣ хорошіе совѣты. Парочку добрыхъ совѣтовъ, какъ онъ выразился.

Іервенъ. Да, я знаю добрые совѣты профессора Гиллинга. Если онъ съ ними является, то только затѣмъ, чтобы поколебать въ другомъ то или другое хорошее намѣреніе. Вотъ и все.

Карено. Слышишь, Элина, Іервенъ думаетъ то же, что и я.

Іервенъ возбужденно. Вообразить, что этого человѣка раздули въ человѣка одухотвореннаго! Онъ роется и вычитываетъ разныя полезныя книги и говоритъ: "Вотъ это превосходно; отсюда можно почерпнуть много разумнаго". А когда онъ напишетъ книгу, то говоритъ: "Изъ какой еще книги могу я почерпнуть что-нибудь разумное?" И онъ читаетъ слѣдующую… Нѣтъ, одухотворенность — не прилежаніе. Одухотворенность — это искра, это Богъ.

Фрэкенъ восторженно. Слушайте, какъ онъ сказалъ! Искра! Богъ!

Бондесенъ. Ты несправедливъ къ профессору Гиллингу. Онъ и за границей составилъ себѣ громкое имя.

Іервенъ. Совершенно вѣрно. То-есть громкаго имени у него нѣтъ. Смотритъ на Бондесена. Да ты-то что, чортъ возьми, въ этомъ понимаешь?

Фру Карено, качая головой. Опять онъ ругается.

Бондесенъ. Я не держусь съ нимъ однихъ взглядовъ, въ политикѣ, разумѣется. Но мнѣ часто приходилось упоминать о немъ въ газетѣ. Напримѣръ, когда онъ женился во второй разъ, я сообщилъ заранѣе о мѣстѣ и времени бракосочетанія. Такъ что, когда молодые вышли изъ магистрата, ихъ уже ждала и привѣтствовала довольно большая толпа народа. О, да, все-таки профессору Гиллингу мы кое-чѣмъ да обязаны.

Іервенъ смотритъ на Карено и улыбается. Онъ такъ дѣйствительно думаетъ; я убѣжденъ, онъ такъ думаетъ.

Фру Карено къ Бондесену. Это было очень мило съ вашей стороны. Публика дѣйствительно стояла и привѣтствовала ихъ?

Бондесенъ. Да. Потому что профессоръ Гиллингъ всѣмъ извѣстенъ.

Іервенъ. Да, ты правъ, Бондесенъ. Если бы газеты не занялись имъ, когда онъ вступилъ въ критическій возрастъ, онъ былъ бы и теперь неизвѣстенъ. Но пришли другіе, явился ты; вы писали о немъ замѣтки, напоминали о немъ, выставляли его, раздували его, не смолкали ни на минуту. И вотъ онъ — великій ученый.

Бондесенъ. Я нахожу, что всеобщее уваженіе, которымъ пользуется профессоръ Гиллингъ, должно бы заставить тебя нѣсколько не довѣрять своему мнѣнію.

Іервенъ. Нѣтъ, совершенно напротивъ. Это заставляетъ меня не довѣрять его мнѣнію о себѣ.

Карено киваетъ головой.

Бондесенъ. Это изумительно.

Фру Карено. Да, это изумительно.

Іервенъ. Пока умственно богато одаренный человѣкъ высоко держитъ голову и не гнетъ спины, о немъ или замалчиваютъ или нападаютъ на него. Но какъ только онъ начинаетъ сдаваться, опускаетъ голову и чувствуетъ себя побѣжденнымъ, тогда общественное мнѣніе мѣняется; тогда пресса становится сочувственной, благорасположенной; къ нему относятся великодушно, въ немъ отыскиваютъ заслуги. И вотъ создается всеобщее уваженіе.

Фрэкенъ, увлеченная. Нѣтъ, какъ онъ хорошо заговорилъ. Это стоитъ послушать. Идетъ къ письменному столу и становится рядомъ съ Карено.

Бондесенъ. Это, право, смѣшно: я долженъ защищать человѣка, который совсѣмъ не принадлежитъ къ моей партіи.