А жизнь продолжается

В виду дворовых построек он зажег свою сигару, снаружи она успела уже размякнуть, стало быть, хватит ее надолго. Он расстегнул пиджак и зашел во двор. Никого, пусто, а заглядывать в чужие окна, как некоторые, он не будет. Он легонько похлопал себя по ноге прогулочной тростью. Пиджак у него посажен на подкладку из блестящего шелка, поэтому ему важно было стать против ветра, к тому же разлетающиеся полы позволяли видеть торчавший из внутреннего кармана пухлый бумажник. Старик, подделывающийся под юнца, он похвалялся тем, что у него было, и не желал признавать, что ему чего-то недостает.

Да куда же они все подевались? Даже если они сидели и ели, пора бы им уже подняться из-за стола и оказать ему должный прием. Но ничего, он войдет и без приглашения.

Все семейство собралось за столом.

— Ангелы за трапезой! — сказал он досадливо.

Корнелия встала и уступила ему свой стул, и правильно, не хватало еще, чтобы он стоял! Тобиас держался холодновато, наверное, обиделся из-за того, что ему не удалось вчера пристроить свою овчину.

— Утро вечера мудренее, — произнес Август, — поэтому мне желательно знать, довольны ли вы сегодня вчерашней сделкой?

— Да-а, — отозвался Тобиас. — Ну да.

Жена тоже вроде как поддакнула.

— Вы должны радоваться, что продали овец вчера.

— А что так?

— Потому что сегодня моя цена двадцать крон.

— Ну надо же!

— А завтра, по всей вероятности, я дам только восемнадцать.

— Как же это может быть? — спросил Тобиас.

Август качнул головой:

— Резкое падение стоимости овец на всем земном шаре.

— Да ну!

— Австралия выбросила на мировой рынок весь годовой приплод.

— Значит, вы больше не будете покупать овец? — неожиданно спросила Корнелия.

Август улыбнулся:

— Ты так думаешь, Корнелия? Нет, буду, и еще как! Меня так просто не остановишь. И для начала я куплю десять тысяч голов.

Корнелия не всплеснула руками и не осела на пол, нет, она, видно, не поняла, что он ей сказал, такие масштабы были выше ее разумения.

— Мне бы хотелось вам кое-что показать, — сказал Август, извлекая из кармана бумажник. — А именно несколько телеграмм от моих агентов в Азии и Америке!

Но чтобы добраться до телеграмм, ему пришлось вынуть сперва толстенные пачки ассигнаций, занимавших в бумажнике два отделения.

— Господи… — выдохнула Корнелия. — Это все деньги?

— Тысячные купюры, — ответил он. — Ты, похоже, никогда раньше таких и не видела? Глянь, какие большие! Прочти сама, тут все по-норвежски.

Все семейство столпилось вокруг и стало рассматривать ассигнацию. Тысяча цифрами, тысяча буквами, тысяча на лицевой стороне, тысяча на оборотной, тысяча вверху, и внизу, и в каждом углу.

— Да вот же они! — сказал Август, найдя телеграммы, подозрительно напоминавшие лотерейные билеты. — Вот глядите, тут все расписано по часам, вчера в десять утра стоимость овец в земле Иудейской упала до шестнадцати тысяч пятисот двенадцати, в переводе на деньги Пилата и Каиафы это будет чуть больше шестнадцати крон. Да ты и сама бы могла прочесть, только на иностранных языках ты, конечно, читать не умеешь. Но если хочешь, Корнелия, я мог бы тебя научить.

— Да на что мне это? — возразила Корнелия.

Ну надо же ему было так втрескаться, что он позабыл всякий стыд. Когда ее рука оказалась подле, его охватил сладостный трепет, вислые усы его стали подрагивать. Если б он себя видел со стороны, он мог бы еще спастись, но здесь не было зеркала. Дальше — пуще, он гнул свое, бахвалился, лез из кожи вон. И, улучив момент, схватил ее за руку. Между прочим, с самыми благими намерениями: ему захотелось положить ей на ладонь крупную ассигнацию и сжать ее, у нее такая щуплая, узенькая ладошка, верно, оттого, что она плохо питалась и у нее маловато силенок, а на кончиках пальцев — трещинки.

— Что это значит? — сердито спросила она и отдернула руку.

— И в самом деле, что! — повторил он за ней, издав от растерянности глупый смешок. И опять же, если б он видел себя в этот момент, он мог бы еще спастись, усы у него подрагивали, уголки рта повлажнели. — Я что, обжег тебя? — выдавил он наконец.

Она ничего не ответила.

— Я вовсе этого не хотел!

— Не пойму, чего вам от меня надо, — сказала она.

— Я и сам не пойму, — ответил он коротко.

Взяв себя в руки, он сложил деньги и лотерейные билеты и убрал бумажник в карман пиджака. Пиджак подбит шелком, шелк блестит и шуршит, на кармане вышивка — интересно, обратила ли она внимание на нарядную подкладку или решила, что это хлопок?

— Ну и денег у вас, прямо видимо-невидимо! — вырвалось у Тобиаса.

— Видимо-невидимо? — ответил Август. — Нет, этого я утверждать не стану. Но если ты думаешь, что эта малость и есть все мое состояние, то ты ошибаешься. Вот и все, что я могу тебе сказать.

Но для Корнелии слова его были пустым звуком. Скажи он «миллион», она все равно бы подумала, что он говорит про песок на берегу моря из библейской истории.

Корнелия ушла к себе.

Ее братишка, шустрый Маттис, сидел в углу горницы и нажимал клавиши на старой гармони. В молодости Август слыл великим искусником по этой части, он мастерски играл народные песни, а вдобавок еще и пел. Но когда это было, пожалуй, лет сорок тому назад, у него и голоса-то не стало, и пальцы задеревенели.

— Дай-ка мне! — сказал он.

Старый гармонист и знаток дела прошелся по клавишам, тронул басы и задумался. Нет, пальцы его не могли уже перебегать вверх и вниз, туда и обратно, как в дни его молодости, и тогда он решил попробовать сыграть протяжную песню «Девушка из Барселоны».

Черт возьми, получилось, в горнице зазвучала небесная музыка, и было то великое чудо.

Выскочив из своей комнаты, Корнелия так и застыла, похоже, музыка застигла ее врасплох.

— Вы и играть умеете! — сказала она.

Август снисходительно:

— На этой гармошке… да нет! Как тебя звать? — обратился он к мальчику. — Маттис? Хорошо, а ну-ка покажи мне, что ты умеешь.

Маттис и так и сяк, и ничего не сумел.

— Оно и неудивительно, — произнес Август. — На этаком ящике! Послушай, Маттис, что я тебе скажу: если ты завтра в двенадцать часов придешь в Сегельфосскую лавку и скажешь, кто тебя послал, то тебя там будет ждать новая, настоящая гармоника!

Маттис вытаращил глаза.

— А спасибо где? — сказала Корнелия.

Маттис, оробевший и безмерно счастливый, протянул Августу свою ручонку.

— Гм! Ну, Маттис, вот это подарок так подарок! — сказал Тобиас и вышел из горницы. Чуть погодя за ним последовала и жена.

— Сыграйте еще немножечко! — попросила Корнелия.

Август все так же снисходительно:

— На этой гармошке?.. Нет уж, пускай на ней упражняются ребятишки, а я в последнее время играю исключительно на пианино и на органе.

— Чего только вы не умеете! — сказала она.

Он понял это так, что она прониклась к нему уважением, что он вырос в ее глазах. Десять тысяч овец и миллион крон были выше ее понимания, а вот красиво сыгранная песня взяла за сердце.

— Что, Маттис, тебе, поди, сегодня и не заснуть, — сказала она. — Такой тебя ждет завтра подарок.

Август:

— А ты, Корнелия, получила бы еще и не такой подарок, если бы захотела.

— Я? В честь чего же это?

— Иди сядь-ка ко мне на колени, тогда скажу.

— Нет, — заупрямилась она.

— Стало быть, не хочешь?

— Нет.

Тогда он заговорил в открытую. Как оно и подобало настоящему мужчине:

— Ну а если я сейчас, не сходя с места, предложу тебе все, что у меня есть и чем я владею, и попрошу стать моей, Корнелия, что ты на это скажешь?

Она побледнела:

— Что это вы такое говорите? Вы спятили?

— Нет, не спятил, — ответил он. — Я говорю то, что думаю.

— Стать вашей женой? — вскричала она.

— А что тут такого невозможного?

— Да все, — сказала она. — Этого не будет!

Молчание.

— Неужели, — с большим достоинством заговорил Август, — тебе безразлично, кто станет твоим спутником жизни: я или какой-нибудь сопливый деревенский мальчишка? Я б купил тебе десять усадеб, ты бы ходила у меня в бархате и драгоценностях, да тебя было бы не узнать!