А жизнь продолжается

На часах без четверти восемь.

Кинозал с новым цементным полом почти заполнен, можно было только порадоваться тому, какое живое участие люди принимают в семействе покойного Сольмунна. Креститель из Южного и Нильсен из Северного к этому времени отбыли, религиозное волнение слегка улеглось, и посмотреть «развлечение за деньги» неожиданно пришли многие из деревенских. Даже Осе пожаловала, даже Тобиас из Южного, тот привел жену и дочь Корнелию — и выложил целых три кроны.

И кого там еще только не было! Шустрая девчоночка Давидсена придумала раздавать афишки не в городе, где так и так уже вовсю орудовал лаборант, — она перехватывала деревенских по дороге из церкви и проводила среди них агитацию. Весьма хитроумно!

Само собой, здесь присутствовали все чиновники со своими супругами, дамы изучали программу и задавали вопросы, когда им было что-нибудь непонятно. «Цимбалы? — недоумевали они. — „Илиада“?» А им отвечают: «Должно быть, это музыкальная терминология».

Там сидела маленькая и тихая пасторша с голубиным лицом, которое то и дело заливала краска, там сидела в своем новом платье старая хозяйка, и все остальные домочадцы консула. И каждый билет был оплачен. А вот адвокат Петтерсен потребовал, чтобы его как председателя правления кино пропустили бесплатно. Слово за слово, лаборант вскипел, выскочил из билетной кассы, от возмущения он даже привстал на цыпочки, когда же Петтерсен с супругой взяли и без зазрения прошли в кинозал, он крикнул им вслед: «Вон идут единственные безбилетники!» Лаборант шутить не любил. Даже вдове Сольмунна с детьми и то он не позволил пройти бесплатно. «У нас контроль», — пояснил лаборант.

Все артисты были в сборе, они собрались в помещении за сценой. Каждому налили по рюмке того или другого, из бутылок, которые Вендт запасливо составил в углу. Изъяснялся он преимущественно по-французски.

Фру почтмейстерша Хаген проглядывала программу, дойдя до струнного квинтета, она вздрогнула, как будто ее ударило током.

— Боже мой, что это такое? — спросила она Хольма.

— Струнный квинтет с цимбалами, — отвечал Хольм.

Фру Хаген беспомощно рассмеялась:

— Но кто… кто же будет?..

— Я, — сказал Хольм.

— О-о, мне дурно! Ха-ха-ха! Вендт, он сошел с ума!

Публика уже с четверть часа как томилась скукой, господа сидели, посматривая на свои часы, и переговаривались между собой, мол, пора бы и начинать. Доктор Лунд держал свою жену за руку — под шалью.

На сцену вышел гармонист, деревенский парень лет двадцати. Привыкши играть на танцах, он держался как ни в чем не бывало. Посреди сцены стояли небольшой столик и два стула, он мигом сообразил, что ему делать, уселся и начал играть.

Песня, петая-перепетая в его околотке, звучит неплохо, и чем дальше, тем все лучше и лучше, два баса, и оба хорошие. Односельчане со вниманием слушали, как играет их гармонист. Когда он закончил, кое-кто из молодежи с жаром было ему захлопали, но, не встретив поддержки, стушевались и принагнули головы.

Парень немного выждал, глядя поверх рядов, и заиграл снова, на этот раз под аккомпанемент грампластинки. Вебер, красивая, ласкающая слух мелодия. Фру докторша Лунд, маленькая Эстер из Поллена, силилась скрыть, до чего она растрогана.

Это был первый номер.

Следующим выступил хозяин гостиницы Вендт со своею речью, которая не сказать чтобы удалась. Вместо того чтоб присесть к столу и начать рассказывать, он остался стоять, это раз. Он был во фраке и выглядел весьма импозантно, но только с задачей своей не справился. Вендт — и в роли знатока? По части рабочего движения, и воздержания, и сценического искусства, и морских перевозок? Вендт — в роли великого политика и профессора кислых щей? Разумеется, ни в одну из этих тем он не углублялся, но касаться касался и отпускал колкие замечания. Совсем уж никудышным его выступление не назовешь, иначе Вендт не был бы Вендтом, и, когда он время от времени забавно острил, судья с пастором не могли удержаться от смеха. Но только эдакие речи мог держать кто угодно, и Вендт своим художественным чутьем это понял. Проговорив с пятнадцать минут, он дал отбой и направился за кулисы. Заслышав жидкие хлопки, он обернулся к залу и вот так вот, пятясь задом, удалился со сцены. Хорошо, нашлись доброжелательные зрители, так что хозяина гостиницы Вендта проводили вполне пристойно.

Третьим номером поставили две грампластинки, потому что фру почтмейстерша Хаген разнервничалась и попросила отсрочки. Она единственная из них была профессионалом, и надо же, чтобы именно на нее напал страх. Когда же ей не помогла и маленькая отсрочка, устроители несколько растерялись.

— Давайте объявим первый антракт! — предложил Вендт, обосновавшийся с аптекарем в углу, где стояли бутылки.

— Я б сейчас спела, — сказала Гина из Рутена.

— Спой, Гина, ради Бога! — взмолилась фру почтмейстерша.

Но тогда и аптекарь тоже должен был выйти с гитарой на сцену, а он к этому был совсем не готов. Кроме того, у него болит палец, смотрите, как нарывает.

— Карел, ты бы не пошел, не подыграл Гине?

— Ладно, — сказал Карел, — ежели вы мне доверяете.

Зрители в зале ерзали и громко переговаривались. Но вот появилась Гина вместе со своим мужем, и все стихло. Они уселись по обе стороны столика.

Гину знали, она пела в церкви и на молениях. Сегодня она приоделась, на ней был зеленый лиф, стянутый на груди крючками, и выходная юбка, та самая, в которой она однажды носила сено и которую для такого случая позаимствовала опять. Наряд не из худших, он свидетельствовал о ее искренности, Гина и не думала выдавать себя за артистку, она и на сцене оставалась простой деревенской бабой, благослови ее Бог, она и так хороша, к тому же Вендт поднес ей перед выходом рюмочку, что явно пошло ей впрок.

Аптекарь Хольм сходил два-три раза в Рутен, хотел ее подучить, но Гина, похоже, не очень-то понимала, на кой ей все это, она поддакивала аптекарю и беспрестанно одергивала подол, как будто полотно кусало ей ноги. Выучить балладу, песнь о любви, она отказалась, ведь она же была новокрещеной, так что им ничего не оставалось, как приналечь на псалмы. Петь она не умела, но грудь и глотка у нее были дай Бог.

Карел стал натренькивать «Старинную утреннюю молитву», играть он толком не умел, а всего лишь подыгрывал, извлекал из убогой гитары звуки. Но тут вступила Гина, и гитара почитай что сошла на нет. Гина, храни ее Бог, словно бы вся отдалась своему огромному голосу, и гитара сошла на нет.

Один куплет, второй куплет, третий, а в псалме их девять. Гина пропела пять, она себя расточала. Тогда с передней скамьи поднялся пастор и, подавшись всем телом в сторону сцены, попросил ее перевести дух:

— Гина, побереги себя для следующего псалма! Так красиво не поет ни один человек!

— Да! — подтвердили зрители в разных концах зала и выразили свое одобрение.

Гина в ответ улыбнулась и спела две пастушьих песни. После чего они с мужем встали, как по команде, и покинули сцену.

Первый антракт.

Наступил черед фру почтмейстерши. Конечно же, она сыграла блестяще и заслужила дружные аплодисменты. Она вернулась со сцены счастливая, как малый ребенок.

— Я не думала, что у меня получится, — сказала она, смеясь и всхлипывая одновременно.

Между тем Вендт, хлопотавший над своими бутылками, дохлопотался до того, что напевал уже вслух.

— Замолчи! — сказал ему Хольм.

— Я репетирую, — ответил Вендт. — Ты что, не знаешь, что у меня французский номер?

— У нас у каждого свой номер, — обиженно возразил Хольм. — Ты забыл про мой струнный квинтет с цимбалами.

Фру почтмейстерша прыснула со смеху и поспешно прикрыла рукою рот.

Они заболтались, и зал снова начал проявлять нетерпение. Тогда они ухватились за «Илиаду», пускай гармонист исполнит «Илиаду».

— А что это такое? — спросил гармонист.

— Лучший твой марш, — сказал Хольм, — «Марш Бисмарка». С тобой пойдет Карел и будет вторить.

Карел стал отговариваться, дескать, как новокрещеному это ему негоже.