Заколдованный пес

"Падай", - прогудел металлический голос, - "падай на лицо свое перед прекрасной и ужасной властительницей Фаранзем, Госпожой Огня!"

- Ты, значит, с огнем баловался, - ужасная властительница говорила звонким молодым голосом, и в ее тоне не было вопроса. Поэтому Мах не стал отвечать.

- А ты знаешь вообще, что за это полагается?

- Нет, госпожа, не знаю, - пробубнил Мах, потому что все ещё лежал, прижатый к ковру крепкой хваткой стражника.

- Да вы отпустите его, - сердито сказала владычица Огня, - что он там бормочет... Я ни слова не разберу.

- Я, госпожа, приезжий, - как можно более внятно повторил Мах, как только его отпустили. - Сожалею, если сделал что не так.

- Не так????

- Госпожа!

А госпожа уже и приблизиться изволила, и крепкими пальцами неожиданно больно ухватила Маха за подбородок.

- Ты, говорят, огонь с руки запускал? Это что?

-Я просто играл, госпожа, - отвечал Мах. Щеки жгло, будто у этой женщины, совсем ещё юной, в пальцах тоже жил огонь. Голова у Маха плавно шла кругом - то ли дым в курильницах был ему не по силам, то ли этот странный жар, становившийся все сильнее. Он старался смотреть в одну точку, но точкой этой оказывались все время черные глаза госпожи Фаранзем, черные с глубоким красноватым отблеском внутри, очень черные, а лицо у нее золотисто-смуглое, а кудри густые, темно-рыжие, а глаза... глаза... черные глаза...

-...накажу! - будто плетью хлестнула. Мах опомнился. Даже пока он был в ее власти, выучка отца Антония работала - потихоньку он окружил часть разума защитной стеной, и теперь только подбавлял в нее льда и снега, белого, серебряного и голубого - против алого, черного и золотого снаружи.

- Отведите его... в сад!

В сад. В ее сад. В садах не пытают, не мучают, для этого есть подземелья и каменные мешки, а это и вправду был сад. С ручьями, травами, цветами и дорожками. С тенями от яблонь на земле и траве.

И она там была.

Ну, сказала, теперь можешь играть, сколько вздумается.

Полный сад. Полный сад огня.

Так началась для Маха странная жизнь - невидимки. Сделаться в одночасье возлюбленным сказочной принцессы - вроде бы, куда уж лучше. Но принцесса была сказочная разве что по крайней удаленности от родины Маха, а так - живая женщина, и характер у нее был тяжелый, и, что еще хуже - Мах довольно быстро выяснил, что он тут, может, и любимое утешение прекрасной и ужасной госпожи Фаранзем, но вообще-то просто пленник.

И что она не просто своенравная, с крепкой волей - а сродни ему, обученная, - понял тоже. Потому что если при попытке пересечь невидимую границу подкашиваются ноги, немеет язык, воздух не двигается в легких ни туда, ни сюда - это уже не в воле дело, а в неволе. В неволе и в том, что люди попроще называют чарами. Да и Мах, в общем, тоже это так называл.

У любого чародея есть свой, часто идущий изнутри, от самой сути, излюбленный образ действий. Способов наложить ограничение на вход или выход Мах и сам знал десятка полтора, но путь, которым пошла черноокая Фаранзем, был воистину жестокий и простой. Лютое, старое, нутряное колдовство - из тех времен, когда у людей не было ни физики, ни математики, а только почти звериное чутье. Мах почувствовал себя так, будто он переходит бездонную пропасть по натянутой паутинной нити, а в руках у него вместо доброго шеста вялая былинка. Ловушка была крепкая, простая и очень надежная - каждое утро, когда повелительница огня, довольная, уходила от него, делало преграду плотнее и крепче, а о том, как бы могло обернуться, останься она недовольной, Мах и думать пока не хотел. Да там и думать было нечего: уж если голова ищет на свое седалище приключений, то острый кол найдется и голове, и седалищу... Между тем надо было искать выход... надо было, но утробные чары Фаранзем были настолько непривычны для Маха, что его тошнило и качало слабостью при одной мысли о них. Как если бы он всю жизнь разрабатывал тонкие и безвредные краски в чистой и светлой лаборатории и вдруг попал в красильню древних времен - пурпур-то пурпуром, но какая же адская вонь! Колдовство Фаранзем было как тот пурпур - завораживающее и отталкивающее, и Мах поневоле медлил к нему прикасаться.

Он не мог покинуть своего недобровольного заточения, но по саду и дворцу ходили слуги, садовники, бегали какие-то дети (все они свободно пересекали границу, на которой Мах только что в обморок не валился). Кроме того, дальний слух работал, и даже дальнее зрение, которое он осторожно и с немалым для себя риском привязал к одной из гребенок госпожи Фаранзем, позволяло ему иногда видеть, как она управляется с делами. Знание было неутешительное - у огненной ведьмы как будто не было слабостей, а те, которые были, только крепче запирали Маха в тюрьме, в случае надобности решения красавица принимала быстро. В общем, рука у правительницы была твердая и совсем не женская. Царицей, правда, она не считалась, царем был ее брат, но он с год назад исчез без вести - отправился на охоту и растаял, как дым от костра - ни тела не нашли, ни следа его, как будто и впрямь росой улетел. Так что прекрасная Фаранзем правила его именем, но - Маху это было ясно - сама будто все чего-то ждала. Без страха, но так, как ждут зимы летом - будет? Ну, когда-то будет. Но будет, и непременно.

Странной жизнью жил Мах при дворце царей Айдана - молчаливой и бурной. Ни о чем он обычно не разговаривал со своей любовницей, но так как оба они были наблюдательны и искусны в добывании сведений из таких источников, что обывателю и в голову не пришло бы ими воспользоваться - выходило, будто вокруг них кипит воздух, и тростник выбалтывает секреты, и облака пишут светом и тенью... Мах от этой многослойной игры уже сильно изнемог, а выхода толкового все не находил, когда в город на десяти больших военных кораблях явилось посольство.

Послом была царская дочь из дальней страны - невеста исчезнувшего Бари, молодого царя. Она и приплыла-то, снедаемая тревогой, потому что от обещанного ей жениха не было ни слуху, ни духу. Пленный волшебник смотрел в ручей и, хоть нечетко, но видел, как две женщины разговаривали - обе молодые, обе прекрасные, и видел, как застыло лицо Фаранзем, все - сочувствие - да тут и семи пядей во лбу не надо было, чтобы понять - врет, врет, не без вести он пропал, и уж правительнице-то точно известно, что произошло... И, сквозь рябь на воде, совсем уже тенью - серая, словно серебряная лобастая голова, золотые глаза, детский голосок: "Бали, ешь, Бали!".

"Выйти все-таки", - думал Мах, - "и добраться до кораблей". Это, конечно, будет рискованно и непросто, но уж дальше тянуть нельзя. Высокоумные преподаватели Заоблачной Школы учили Маха многому, но вот способов выжить при столкновении с женской магией никто ему, конечно, не преподавал. Поэтому Мах как отгородил себе по наитию с первой минуты внутренний закуток - так и прятался в нем от бдительного ока Фаранзем, а наружу выпускал ровно столько, сколько надо было для того, чтобы она не заскучала, и оно, конечно, помогало, но не в эту ночь, когда приезжая принцесса, наплакавшись, забылась сном на своем корабле. Ведьма долго не приходила, а когда пришла - от нее пахло яблоками. Такой сладкий запах, Мах чуял его даже в убежище. И сама Фаранзем была как будто под хмельком - мурлыкала, когтей и огня не показывала, и в полусне сладко шептала что-то про яблочки и про то, что дети, дети... бегают по всему дворцу, ну да ничего, это ненадолго...

А утром Мах, который еле дождался ухода правительницы, чтобы попытать счастья и выбраться из плена, увидел, как по галерее вдоль сада бежит, пришлепывая на ходу красными туфельками, та девочка, которую он увидел в самый первый день.