Страница 68 из 88
Пока шла торжественная церемония встречи, мы переоблачились в сапоги и шинели. Большинство экипажа оставалось на месте готовить корабль к следующему, самому серьезному этапу — перелету через «большую лужу», как называют океан англичане. Нам же со штурманами пришлось опять ехать в Лондон, чтобы уточнить все детали предстоявшего маршрута.
Подкатила целая вереница автомашин, на которых предстояло перебраться в Данди, где уже с неделю специальный поезд ожидал прибытия правительственной делегации из Москвы.
Теперь, когда все треволнения остались позади, мне страшно захотелось есть. Я вспомнил оставшуюся нетронутой, так аппетитно журчащую на горячей сковородке яичницу… Но здесь, в Англии, время было для еды абсолютно неподходящим: ранний завтрак уже прошел, а до ленча еще далеко. Когда устроились в поезде, меня стало сильно клонить ко сну. Но заснув, можно было остаться и без ленча… И так, и этак — все плохо! Почистился. Побрился. Справившись со своим несложным туалетом, пошел искать спутников. Нашел всех, чинно рассевшихся на мягких креслах в салон-вагоне.
Наконец стрелки часов показали время ленча — одиннадцать часов. Открылась дверь, и пожилой, облаченный в короткие штаны и ливрею с начищенными до блеска пуговицами, не то официант, не то камердинер, с глубоким церемонным поклоном пригласил всех нас покушать.
На второй завтрак — ленч — было подано традиционное английское блюдо: жареный бекон с яйцом. Вкусно!
Моим соседом справа оказался помощник министра иностранных дел Вильсон, довольно прилично владевший русским языком. Во время завтрака он рассказывал нам о достопримечательностях, мимо которых мчался наш поезд.
Вдруг вагон качнуло, и поезд резко снизил ход. За окном засверкала поверхность залива Ферт оф Фарт, через который мы совсем недавно уже пролетали.
Поезд шел теперь по большому мосту, перекинутому через залив не по прямой, как обычно, а с глубоким изгибом в сторону берега.
— Для чего установлено бесчисленное количество свай, усеявших гладь залива, поля, луга и все побережье? — поинтересовался кто-то из членов нашей делегации.
Всмотревшись внимательней, и я увидел тысячи вбитых в землю и торчащих над ней на метр-полтора вертикальных столбов.
— Это — преграда против вражеских самолетов и планеров, которые могут использовать ровные места побережья для приземления. Даже дно залива, через который мы сейчас едем, ровное и твердое, может быть хорошим аэродромом в часы отлива, — охотно объяснил мистер Вильсон.
Наступила пауза, и я решил задать вопрос, который давно вертелся у меня на языке. Уже в прошлый приезд нас поражало несметное количество каменных, солидного размера — метра полтора в ширину и столько же в высоту — оград, возведенных на полях и лугах, на опушках рощ и рощиц, оплетавших, как паутина, буквально всю страну. Теперь, рассказав об этом улыбающемуся мистеру, я спросил:
— Не кажется ли Вам, что слишком много дорогой земли используется совершенно бесполезно?
Мистер Вильсон, продолжая любезно улыбаться, уклонился от ответа.
Позавтракав, все разошлись по своим купе. Я тут же заснул, лишь приклонив голову к подушке.
Разоспался до того, что, услышав чей-то непонятный мне голос, долго не мог сообразить, где я и что кругом происходит. Наконец, придя в себя, увидел того же сверкающего позументами англичанина в ливрее. Однако объяснения его на английском языке я никак не мог уразуметь. Наконец, кое-как до меня дошло: меня приглашали обедать!
Обед был таким же чисто английским, как и завтрак. Супа не было, на второе и рыба, и мясо, а на десерт неизменные (как мы обнаружили после) кофе и сыр. Я, как и многие другие, люблю и то и другое, но… даже обаятельнейшая из женщин, теряет долю своей привлекательности, если на нее смотреть беспрерывно.
В салоне нас караулили фото — и кинорепортеры. Пришлось им позировать то группой, то в одиночку.
Поезд подходил к Лондону. На одной из маленьких станций к нам сел посол Иван Михайлович Майский.
Минут через десять поезд остановился на небольшом полустанке. Нам сообщили: дальше поедем на автомашинах. Шел мелкий, похожий на осенний, дождь. Холодный ветер гулял под крышей перрона. Встречающих было много. Среди них выделялся темными усиками Антони Идеи, министр иностранных дел Англии, знакомый нам по портретам в газетах.
Не мешкая, все расселись по автомобилям и уехали. Только наш, по неизвестным для нас причинам, продолжал стоять на месте. Прошло минут двадцать.
— Слушай, Сергей Михайлович, — обратился наш вечный непоседа Штепенко к Романову, — опроси у шофера, почему мы тут стоим? Ведь все наши уже давно уехали.
Сергей Романов, наш единственный «знаток» английского языка, попытался довести до шофера смысл заданного вопроса. Тог слушал Сергея с величайшим терпением и улыбкой на широком добродушном лице. Когда Романов умолк, шофер начал в свою очередь чем-то вразумлять Романова и всех нас. Из его пространных объяснений я понял только, что ждать нам придется всего лишь «оне момент».
— Какой тут «момент», — начал злиться я, — мы рассиживаем тут уже добрых полчаса.
К нашей машине приблизился чуть ли не вприпрыжку весьма энергичного вида джентльмен. На почти понятном русском языке он начал нас убеждать, что мы действительно отправимся в «оне момент». Но и этот «момент» растянулся еще минут на двадцать. Находиться на чужбине, оторванным от своих, — мало ли что может стрястись… За один момент могут тут сварить такую кашу, что потом за всю жизнь не расхлебать!
Наконец, когда наше терпение подходило к крайнему пределу, этот энергичный джентльмен вновь появился на горизонте. Свалившись на сиденье рядом с шофером, он махнул рукой, и мы сорвались с места. И тут началась езда! Мотор нашего «бьюика» взвыл до самых высоких нот, мы поглощали милю за милей с такой быстротой, что порой, затаив дыханье, ждали: перевернемся на повороте кверху колесами или на этот раз пронесет… Стрелка спидометра, вскочив на цифру 120, так и застыла. А ведь он показывал не километры, а мили! Почти та же скорость, как на самолете. Бешеная гонка продолжалась до самого Миллионайте-стрит, до ворот советского посольства.
День клонился уже к вечеру, но в столовой посольства нас угостили настоящим русским обедом, с борщом вначале и клюквенным киселем на десерт.
Теперь можно было отправляться в гостиницу, на этот раз в «Пикадилли», на улицу, славившуюся в те годы всем чем угодно, кроме человеческой добродетели…
Выспавшись еще в поезде, я с интересом осмотрел отведенные мне апартаменты. Именно апартаменты, а не номер гостиницы. Передняя, гостиная, столовая, кабинет, спальня, еще кабинет-будуар, еще спальня, две ванных с громадными зеркалами на стенах… Белый мрамор, позолоченная мебель, обитая ситцем времени Людовиков… надцатых, на полу толстые ковры. На стенах живопись: охота, лошади, еще раз охота, натюрморт из охотничьих трофеев. И как везде в Англии, громадный, отделанный отполированными плитами мрамора камин и ведро с углем и дровами для растопки. Хорошо, что все это за счет короля…
Ванные заставили вспомнить одно из помещений Екатерины II: куда ни повернись, отовсюду видишь сам себя в зеркалах в первозданном виде…
Кое-что из всех этих «излишеств» было безусловно весьма приятным. После генерального осмотра своих временных владений принять горячую ванну было совсем неплохо, а юркнуть оттуда под прохладные, шуршащие, голландского полотна простыни еще лучше.
Утром раскрыл глаза — непроглядная темнота. Рано? Однако, щелкнув выключателем, обнаружил, что время подходит к восьми часам. Затемнение. Все окна закрыты толстыми занавесками, как и у нас в Москве. Далеко не лишняя предосторожность, если вспомнить виденное еще в прошлый раз в Сити. Правда, теперь на Лондон геринговские молодчики уже не летают, им сейчас не до Англии. Воздушный флот фашистов скован на многотысячекилометровом фронте, от Черного до Баренцова моря, так что наши союзники могли свободно предаваться заботам о шелковых чулках и цветной капусте… Должно быть до них дошло и значение декабрьского разгрома под Москвой, где, несмотря на зиму и мороз, земля под ногами сотен тысяч фашистских вояк так перегрелась, что им пришлось драпать к западу на сотни километров. Операция «Морской лев»{16} лежала под сукном.
16
«Морской лев» — название плана вторжения в Англию.