Страница 56 из 88
Низко пригибаясь, Синицын снова двинулся по дну оврага.
Вскоре дошел до развалин деревни, куда уже приходил ночью. Местность вокруг была вся изрыта воронками от взрывов снарядов и мин. Среди торчавших печных труб стояли стены разрушенной церкви. Рядом — запущенный, со снесенными кронами фруктовый сад. Везде хаос и разрушение… У одной из яблонь увидел сложенное из веток и хвороста подобие шалаша. Синицын залез в это немудреное укрытие и снова превратился в слух.
То с одной, то с другой стороны возникала и вновь исчезала трескотня автоматов. Синицыну казалось, что стрельба приближается к нему. Неожиданно автомат застрочил совсем рядом. Забыв осторожность, майор раздвинул ветки. У стен развалившейся церкви мелькнули силуэты людей.
— Вот он! Вот он, гад! Бей его, — донеслась оттуда приправленная крепким словцом русская речь. Вслед раздалось несколько очередей, и пули защелкали над головой Синицына, сбивая листву и мелкие ветки.
— Товарищи! Здесь немцев нет, — закричал майор, убежденный, что это свои.
— А ну, выходи, кто там есть, — скомандовали ему. Синицын вылез.
— Давай оружие, — потянулся один к его кобуре, а другой наставил автомат. Майор успел разглядеть на их плечах красноармейские погоны и успокоился.
— Документы? — снова спросил первый, засовывая пистолет Синицына себе за пояс. Но тут раздался такой вой и треск, что все трое камнем кинулись на землю.
— Вот, гады, уже засекли, — буркнул боец по адресу вражеских минометчиков.
Со стороны развалин церкви раздалось несколько выстрелов, а затем протяжный свист.
— Нас зовут, — заявил боец, и все трое, плотно прижимаясь к земле, поползли под вой и трескучие разрывы мин к церкви.
Благополучно доползли до стены, за которой укрылись еще несколько бойцов во главе с сержантом.
— Это еще кто такой? — вскинул темные брови сержант.
— Сами не знаем, сидел там в саду… Синицын стал объяснять, как он туда попал, но сержант, не дождавшись конца его объяснений, скомандовал отход. Только отползли несколько десятков метров, как сбоку застрочил автомат.
— Фриц проклятый, — процедил сквозь зубы сосед справа и метнул через Синицына гранату. За развалинами грохнул взрыв, и автомат умолк.
— Отдай-ка пистолет-то, — попросил майор соседа. Тот, посмотрев ему в глаза, молча протянул оружие.
Укрываясь то в высокой траве, то за бугорками и кустиками, проползли благополучно метров двести.
— Вот и наши окопы, — сказал один из бойцов.
До них оставалось еще метров сто. Пули так и свистели кругом. Сержант, ползущий слева от Синицына, тихо охнул.
— Братцы, в ногу ударило.
Майор обхватил его левой рукой и пополз вперед. Через несколько минут после очередного близкого разрыва майор почувствовал, как обожгло его руку.
— Помогите командиру, — крикнул он, рассматривая свои окровавленные пальцы.
Двое бойцов подхватили сержанта. Синицын полз сам, опираясь на правую руку.
«Убить ведь запросто могут», — впервые мелькнула мысль, хотя за эту ночь он пережил множество таких возможностей. Но только теперь, когда спасительный окоп уже рукой подать, а кругом, не переставая, выли мины и визжали рикошетирующие пули, Синицыну казалось, что вот-вот его могут убить, убить здесь, перед самым окопом. Когда на него падали выброшенные разрывом комки земли, каждый раз казавшиеся ему осколками, он инстинктивно сжимался и втягивал голову в плечи.
Вот и окоп. Синицын свалился в него, привстал и, обнаружив поперечный ход, пошел по нему, согнувшись. Ход стал глубже, ч майор, по-прежнему сгибался и втягивая голову в плечи, побежал изо всех сил. Через несколько минут он очутился на ротном командном пункте — небольшом блиндаже, около которого уже суетились вернувшиеся вместе с ним бойцы, устраивая из плащ/палатки и винтовок носилки для сержанта. Синицыну перевязали окровавленные пальцы, а он, с наслаждением затягиваясь папиросой, рассказывал окружавшим его бойцам и офицерам все пережитое в эту трудную ночь.
Вскоре его отправили на командный пункт батальона, оттуда — на КП полка, и уже под вечер великий трудяга — самолет ПО-2 — отвез его на родной аэродром, откуда он лишь накануне взлетел для контроля бомбометания своего полка. А друзья его остались там, за линией фронта, попали в плен и лишь много лет спустя, скитаясь по лагерям — сперва немецким, а затем по устроенным союзниками лагерям «перемещенных лиц», — вернулись на Родину.
…На волоске
Вечер как и все предыдущие: снуют бензозаправщики и тягачи, спокойно и деловито, молча и без суеты идет подвеска бомб.
Летчики и штурманы сидят в штабе за длинным столом. Штурман полка уточняет последние детали предстоящего бомбометания.
До вылета оставалось еще минут двадцать, когда ко мне подошел комиссар эскадрильи, стройный и щеголеватый Володя Николаев.
— Эндель Карлович, мне разрешили пойти с тобой на задание.
— Тогда собирайся, скоро поеду на аэродром, — ответил я и прибавил:
— Конечно, Петро будет недоволен.
Комиссар наш, Владимир Васильевич Николаев, отличный знаток человеческих душ, умевший разбираться в бесконечных проявлениях психологии людей, был не только политработником, но и хорошим летчиком. Он мог вести самолет в любых условиях погоды. Но если он шел на боевое задание, то постоянный летчик из экипажа должен был остаться на земле. Сегодня такая участь постигла Петра Масалева, который не всегда молча переносил такую «несправедливость».
.. Подъехали к кораблям. Навстречу нам спешил Владимир Андреевич Андреев, инженер эскадрильи, и доложил о готовности материальной части к бою. Вслед за ним докладывал борттехник Дмитриев.
— Товарищ подполковник! Корабль готов к вылету. Боевая нагрузка: четыре тонны, две в люках, две — под крыльями. Подвеску бомб проверяет инженер по вооружению полка.
Когда проверяющий, молча козырнув, отошел, я подал команду:
— По местам! Вторым пилотом летит с нами батальонный комиссар товарищ Николаев, — объявил я экипажу и, наблюдая краешком глаза за Масалевым, видел, как поникли его плечи и тень недовольства надвинулась на лицо.
Поднявшись по двухметровой дюралевой лестнице чере# штурманскую к себе на «верхотуру», проверил управление, показания приборов моторной лрутшы. Одев шлемофон, включил СПУ{12}.
— Доложить о готовности.
Штурман, бортмеханик, радист и все пять стрелков во главе со стрелком-бомбардиром Иваном Федорищенко доложили о готовности себя и своего «хозяйства» к бою.
Над полем с шипением взвилась ракета и лопнула высоко зелеными брызгами.
— Запустить моторы!
Моторы зарокотали ровно и успокаивающе.
Мотористы убрали из-под колес колодки, и мы покатили старт. Еще раз проверили работу моторов. Все в норме: сучка, ни задоринки».
Руководитель полетов, командир соседнего полка — подполковник Абрамов, разрешает взлет.
— Идем на взлет! — говорю громко.
Медленно, словно нехотя, разбегается тяжело нагруженный корабль по бетону. Скорость нарастает с каждой секундой… 80… 90… 100… 120. И, чуть накрутив на себя колесико триммера руля глубины, поднимаемся в воздух.
— Поднять шасси! — и через несколько секунд слышится один, потом другой щелчок. Одновременно на приборной доске тухнут загоревшиеся было красные лампочки.
Теперь пора осмотреться вокруг… С ужасом вижу, что за крайним правым мотором тянется шлейф густого дыма. Тут же доносится в наушниках крик правого подшассийного стрелка Ярцева:
— Горит четвертый мотор!
Взгляд на высотомер: сорок метров… Мда-а! Скучно…
— Эндель, ты не волнуйся, не волнуйся, — слышу голос Николаева. Комиссар тут явно не нашел «главной кнопки». Хорошенькое дело, не волнуйся, когда, образно говоря, летишь на пороховой бочке, у которой загорелась клепка… Четыре бомбы по тонне, одиннадцать тонн бензина, а высота сорок метров! Но волноваться, собственно, некогда, надо было действовать и немедля.
12
Самолетное переговорное устройство.