Тревожное небо

Теперь тут стояла тишина. Лишь несколько самолетов У-2, «Дуглас» и отечественный вариант того же типа Ли-2 сиротливо

Стояли в левом углу летного поля. Там же, немного подальше от них, находился четырехмоторный гигант ТБ-3 с широкими крыльями, покрытыми гофрированным дюралюминием, — ветеран, который уже к началу войны так устарел, что летчики переименовали его в «летающий гроб». Малокалиберные пулеметы, небольшая скорость полета, а также огромные размеры делали этот самолет легкой добычей для истребителей врага.

Я огляделся. Вокруг — ни души. Даже у гигантского ТБ-3, к которому я направился, никого не видно. Когда я дошел до него, на лестнице, приставленной к открытому входному люку, показались чьи-то ноги. Секунду другую спустя, увидев его черные кудри и смуглое лицо, я догадался, что попал куда надо и к кому надо.

Это был Чачикян Рубен Григорьевич, душа и руководитель испытаний этого самолетающего корабля, к кому меня направил Шевелев. Спустившись на землю, он заявил об этом и сам. Пока мы взаимно представлялись и Рубен Григорьевич старался выговорить мое не совсем обычное имя-отчество, с самолета спустился стройный мужчина в коричневом кожаном пальто. На голубых углах его воротника блестели два красных прямоугольника. Майор. Следовательно, это майор Федоров, о котором говорил Мне Марк Иванович.'

— Как здорово, что вы прибыли, — обрадовался майор, пожимая мне руку. — Будем знакомы, майор Федоров. — И тут же добавил:

— Меня назначили заместителем командира полка в действующую армию. Уже сегодня я должен быть на месте.

Судя по всему, майора здесь уже ничто больше не интересовало.

— Товарищ Чачикян введет вас в курс дела. Да ничего особенного тут и нет. Самолет и моторы в порядке. Сейчас их заведут, сами убедитесь.

— Ну что-ж, до свидания, — протянул Чачикян Федорову руку. Попрощавшись и со мной, майор поспешил уйти.

— Поднимемся, — пригласил меня Чачикян, когда один из моторов уже заработал.

ТБ-3 — громадный корабль с просторной кабиной летчиков. Сидения пилотов находились наверху, рядом и между ними было еще достаточно места, чтобы из «Моосельпрома», как авиаторы тогда называли большущую кабину штурмана в самом носу самолета, добраться до радиста и борттехника. Но так как кабина пилотов крыши не имела и от встречного потока воздуха в полете их защищал лишь небольшой стеклянный козырек, то воздух высасывался через кабину — снизу вверх — с такой силой, что висящий на шее у летчика планшет с картами во время полета плавал рядом с ним в воздухе, так сказать в невесомости. Свежего воздуха было там более чем достаточно и потеть нам тоже не часто приходилось, разве что перед полетом, еще на земле, когда погода жаркая, а летчики упакованы с ног до головы во все меховое…. Теперь работали с ровным рокотом уже все четыре мотора. Пока борттехник Виктор Мосеев прогревал моторы, конструктор прочитал мне длинную лекцию по теории. Честно говоря, я никогда не увлекался радиотехникой и знал только, что приемник может принимать передачи на разных волнах и, если перегорела лампочка, то приемник работать не будет.

А тут такая лекция, полная премудростей. Кое-что я все же понял. Главное, что я с удовлетворением отметил, это то, что все это сложное устройство можно выключить. Для этого на пульте ручек управления газом была установлена еще одна большая, выкрашенная в ярко-красный цвет ручка. Следовательно, если автоматика выкинет какой-либо фортель, не совместимый с моим представлением по управлению самолетом, я смогу дернуть эту красную ручку на себя и начать управлять самолетом обычным способом.

— Можно опробовать моторы, — стараясь перекричать шум двигателей и наклонившись к моему уху, говорит Мосеев.

Чачикян сидел на месте второго пилота. Когда каждый из моторов был проверен на полных оборотах, он сказал:

— Первый полет совершим вместе, чтобы ознакомиться с самолетом, — и, наклонившись вниз, прокричал что-то борттехнику. Тот согласно кивнул. И не успел я еще слова вымолвить, как с удивлением увидел, что тормозные колодки отодвинулись от гигантских колес и самолет покатился.

Чачикян заметил мое удивление.

— Все в порядке, — крикнул он мне в самое ухо, — нас ведут на старт по радио из командного пункта.

Корабль, как норовистый конь, вдруг резко наддал ходу, но тут же снова убавил скорость. Амплитуда оборотов моторов колебалась на много резче и была слишком велика по сравнению с нормальной. Моторы то ревели на полных оборотах, то убавляли обороты настолько, что становились видны вращающиеся винты.

Похоже было, однако, что вся эта конструкция, установленная на самолете для управления им по радио, вполне соответствовала своему назначению. В начале взлетной полосы машина остановилась (правда, я не удержался и немного помог этому, нажав на тормоза). Согласно инструкции, моторы опробовали еще раз (также с помощью средств радиоуправления), и самолет пошел на взлет.

Начало взлета, на мой взгляд, не сулило 'ничего хорошего. Казалось, что за штурвалом находится человек, очень слабо разбирающийся в технике пилотирования, но все же, стискивая зубы, отчаянно старающийся подчинить непослушный летательный аппарат своей воле… Сначала крутой поворот налево, затем еще круче вправо, снова налево, да так, что левое колесо сошло

с бетонной полосы на траву. Опять поворот направо… налево

Еще раз направо… и, наконец, когда самолет уже набрал значительную скорость, его хвост подбросило вверх так резко и намного, что у меня под сердцем похолодело — сейчас винты начнут крошить бетон взлетной полосы… Моя рука сама по себе потянулась к спасительной красной ручке.

В тот же миг ладонь Чачикяна успокаивающе легла на мою руку, и, одновременно, фюзеляж самолета сам принял нормальное положение. Еще миг… и мы уже в воздухе.

Признаюсь честно: по моему лбу струился горячий пот, ибо в течение всего взлета я мысленно всеми силами старался помочь радиотехнике укротить взбесившийся самолет.

Подобный взлет был для меня новостью. Я подумал, что если бы я когда-нибудь позволил себе такой «цирк» на взлете, мне пришлось бы потом совершать десятки полетов с инструктором по технике пилотирования или с командиром, прежде чем меня снова допустили бы к самостоятельным полетам.

В воздухе самолет вел себя значительно спокойнее и хорошо набирал высоту. Обычно первый разворот делался на высоте 150–200 метров. На этот раз, бросив взгляд на высотомер, я увидел, что мы поднялись уже почти до 500 метров. Ладно, пусть. Кто знает, что может натворить во время разворота радиооператор, управлявший самолетом с земли? А лишняя высота — всегда союзник летчика.

Мои сомнения оказались обоснованными. Перед разворотом самолет резко и неожиданно опустил нос, накренившись одновременно значительно больше, чем требовалось. Через несколько мгновений нос поднялся и самолет стал разворачиваться, но так медленно, что начал скользить на левое крыло. Когда мы потеряли скольжением метров пятьдесят — шестьдесят высоты, я снова схватился за красную ручку. И опять на мою руку легла успокаивающая ладонь Чачикяна. Хвала небесам! Опасный крен самолета начал уменьшаться. Я почувствовал это по тому, как струя воздуха слева, угрожавшая свернуть мне голову набок, понемногу ослабевала, а затем исчезла совсем.

С грехом пополам были совершены второй, третий и, наконец, четвертый развороты, которые мало чем отличались от первого. Корабль вышел на посадочную прямую, но так далеко от аэродрома, что его бетонная полоса едва виднелась впереди на горизонте.

Мои нервы были напряжены до предела. А еще предстояло совершить посадку. И я принял твердое решение: если в ходе посадки снова начнутся «цирковые» номера, немедленно выключу радиоуправление. Не хватало еще чтобы снести на посадке шасси и наш четырехмоторный гигант плюхнется фюзеляжем на бетон!

Моторы теперь работали ровно, спокойно и, что еще удивительнее, все параметры полета держались в пределах нормы: скорость, прямолинейность движения к началу бетонки, строго горизонтальное положение широченнейших крыльев… Но на всякий случай я положил правую руку на красную ручку, левую — на штурвал.