Страница 37 из 88
Прибыв по железной дороге в Красноярск, мы приняли там самолет и полетели в Игарку.
Двухмоторная серебристая летающая лодка покачивалась на широкой глади могучего Енисея, прямо против города. Механики Костя Сугробов и Володя Ковалев колдовали над моторами. Мой старый друг штурман Саша Штепенко разложил огромную, с простыню, карту на полу своей кабины и мудрил над нею с линейкой и транспортиром. Самая что ни есть «черная» работа, — накачать в крылья самолета более пяти тонн бензина, — как и всегда, досталась нам, летчикам, и радисту Васе Богданову.
Полет предстоял длительный: надо было выяснить ледовую обстановку в центральной части Северного морского пути. А это означало, что требуется облететь Карское море, обогнуть с севера Новосибирские острова, посмотреть, что делается в море Лаптевых… Правда, мы могли свою задачу выполнить, не «вытягивая» последних километров: общую картину льдов можно было составить и не заглядывая во все уголки, но… стало известно, ^то экипаж самолета Ивана Черевичного провел в полете над льдами Северного Ледовитого океана сутки с лишним…
Этого наш штурман не мог стерпеть. Если смог Черевичный, сможем и мы! Поэтому и была дана команда — заправиться бензином по самые пробки…
Только после обеда, часам к пяти, все было готово и можно стартовать. Завели моторы, выбрали якоря.
Пробежав добрую милю по острым гребешкам речных волн, тяжело нагруженный самолет нехотя оторвался от воды и без разворота, продолжая идти по прямой с набором высоты, направился на север.
— Ну, Женька, — теперь жми пока один, а я посплю малость. Как начнутся льды, разбудишь, — и командир исчез в кормовой рубке.
Спать, однако, ему пришлось недолго. Уже по пути к Диксону под нами стали появляться грязные поля ломаного, не успевшего» еще растаять речного льда. Вслед за ними засверкали на ярком солнце коренные льды полярного бассейна, чистые и белые, как снег. Вскоре все видимое нами пространство оказалось закрытым сплошным льдом, лишь редко-редко ето прорезывали черные зигзагообразные полыньи чистой воды.
— Летчики, смотрите, как медведи чешут… — заглянул кнам в кабину Штепенко.
По белоснежной ледяной равнине справа, чуть впереди нас, катились три серовато-желтых комка: медведица с двумя медвежатами. Я подвернул немного правее, чтобы пройти над ними. Было хорошо видно, как с нашим приближением медведица остановилась, приникла ко льду и, оскалившись, смотрела на самолет. Малыши тесно прижались к ее бокам.
Погода стояла отличная. Внизу ослепительно блестела белая бескрайняя ледяная равнина. Пришлось одеть темные очки. Черные полыньи и разводья встречались все реже и реже. Вскоре они исчезли совсем. Лед 10 баллов. Коренной. Паковый.
С борта самолета время от времени уходили сводки о состоянии льда, которые отстукивал в эфир наш радист Вася Богданов.
— Штурман, — окликнул Штепенко командир. — Ведь где-то здесь должны быть корабли?
— Они здесь, — поднял голову невозмутимый Штепенко, — впереди и левее нашего курса.
— Дай-ка курс, посмотрим, что там у них делается.
— Курс 307, — незамедлительно сообщил Штепенко.
Через десяток минут появились три темных точки. Водопьянов, кивнув мне, чтобы я взял управление на себя, пошел в штурманскую кабину.
— Снижайся. Будем сбрасывать на корабли вымпел с картой ледяной обстановки.
— Война! — закричал радист не своим голосом, перебивая командира. — Началась война!
— Что ты мелешь? рассердился Водопьянов. Какая еще там война?
— Слушайте сами! — Богданов снял с головы наушники.
— Включи на все телефоны!
«… фашистские войска вероломно напали на нашу Родину… бомбили Киев, Харьков, Вильнюс…» — звучал в наушниках голос диктора.
Сомнений не оставалось. Началась война…
Экипаж умолк. Молчал командир, держа наушники, молчал Богданов, склонившись к рации… Кажется, приумолк и гул моторов. Это не обычное военное столкновение. Это война, война за само наше существование, за существование всей нашей страны, наших родных и близких…
— Готовьте вымпел к сбросу, — вывел нас из оцепенения голос командира.
Ледокол с двумя пароходами был уже далеко позади. Я повернул самолет обратно.
Ледовые поля сменялись широкими разводьями, время от времени встречались греющиеся на льду стада тюленей, изредка вновь попадались белые медведи, но все это не могло уже отвлечь нас от мысли о войне.
В Арктике я уже не первый год. Эта суровая и почти безлюдная земля, ее моря, ее тундры и льды стали для меня до боли дорогими и близкими. Это было мое рабочее место, мое место в жизни, мой дом… И вдруг у меня хотят это отнять! Н-е-е-т! Не бывать этому!
— А что, — слышим тихий голос Штепенко, — а что, если махнуть отсюда прямо в Москву?
Никто не ответил, хотя смысл сказанного был яснее ясного: в Москву, а оттуда — на фронт.
— Лечу в Москву, — решительно сказал командир. — Вернемся на Диксон, заправим самолет и кто хочет — со мной!
Через несколько часов наша летающая лодка, оставив за собой тысячи километров льда и воды, опустилась на рейде Диксона. Более суток продолжался этот последний полет, кардинально изменивший нашу жизнь.
Когда были уже выключены — моторы и отдан якорь, я повернулся к Водопьянову:
— Михаил Васильевич, возьмите меня с собой. Водопьянов положил руки на мои плечи:
— Хорошо, Женя. Летим вместе.
К вечеру 23 июня мы были уже в Москве. Водопьянов, посадив самолет, сразу же уехал куда-то. Дома я с нетерпением ждал звонка от него. Жена и дочь ходили хмурые, с красными глазами.
Телефон зазвенел уже за полночь. Штепенко, живший рядом, успел раньше меня взять трубку коммунального телефона. Послушав минутку, сказал:
— Хорошо, Михаил Васильевич! — и отдал трубку мне.
— Все в порядке, — услышал я бодрый голос Водопьянова, — получил добро в действующую авиацию. Завтра перегоните самолет на Иваньковское водохранилище, а послезавтра, когда вернетесь, поедем на завод принимать новые машины. Только не мешкайте, постарайтесь управиться.
Значит, вопрос решен! Летим на фронт!
С раннего утра занялись разгрузкой самолета, покачивающегося на Химкинском водохранилище. Добывали транспорт, грузили наше снаряжение, отвозили на другой конец Москвы, выгружали его… День промелькнул так, что забыли пообедать. Об этом вспомнили лишь к вечеру, перелетев на Иваньковское водохранилище.
Оформив сдачу самолета, пытались тут же вернуться в Москву. Но ничего не получилось: симпатичная черноглазая девушка-диспетчер заявила, что весь транспорт у нее «в расходе», нас могут подбросить только утром.
— Не проспите, выезд в 3 часа утра.
Ранним утром дребезжащая полуторка уже пылила вовсю, унося нас на юг. На востоке алела заря. Ярко цвели по сторонам от шоссе полевые цветы.
Утро было таким изумительно хорошим и мирным, и не хотелось верить, что где-то там, на западе, гремят орудия и льется кровь.
К нашей общей радости всех полярников включили в один полк, которым стал командовать полковник Викторин Иванович Лебедев. Полк вошел в дивизию ночных тяжелых бомбардировщиков, командиром которой был назначен Михаил Васильевич Водопьянов, а начальником штаба Марк Иванович Шевелев, тоже Герой Советского Союза, руководивший до этого Полярной авиацией. Личный состав дивизии: летчики и штурманы, инженеры и борттехники, радисты и воздушные стрелки — народ опытный, прибывший из частей ВВС, Гражданского воздушного флота, Полярной авиации, авиационных школ и научно-исследовательских институтов.
Приятным сюрпризом для меня было то, что заместителем командира полка оказался подполковник К. П. Егоров, мой давний командир по Ейской школе морских летчиков. Меня назначили командиром бомбардировщика. Со мной Саша Штепенко, Вася Богданов, другие ребята из экипажа «лодки». Незнакомые только стрелки.
На окраине заводского аэродрома, куда мы прибыли за самолетами, выстроились рядами мощные четырехмоторные гиганты ТБ-7. Сотни людей: механики, мотористы, оружейники, прибористы, радиотехники и электрики — облепили их, как муравьи, доделывая и доводя боевые машины. Наши технические руководители военные инженеры И. В. Марков, С. И. Ануров и Е. К. Стоман, с осунувшимися от недосыпания лицами, находились то вместе, то поодиночке всегда там, где что-то не ладилось, что-то не подходило. И как только они появлялись, сразу стало и «подходить» и «ладиться». Работа кипела дни и ночи, никто не считал часов, работали до тех пор, пока не валила с ног усталость.