Страница 31 из 88
Я остался без напарника. Саша Штепенко, хотя по должности и был штурманом, обладал недюжинными знаниями и опытом по радиоделу, электротехнике и теперь охотно начал вместе с радистом собирать и монтировать всю эту нежную и сложную аппаратуру.
Работали от темна до темна. На наше счастье, уже пришел июнь, и светлого времени стало хоть отбавляй.
Наступил день, когда Глеб Косухин заявил, что завернул последнюю гайку и, улыбаясь, показал нам нанизанную на проволоку связку небольших болтов.
— Вот и все, что осталось на «запчасти», — пошутил он, — восемь болтиков. Это, должно быть, на случай аварийного ремонта лодки.
Матвей Ильич посмотрел на часы:
— Давайте, ребята, спустим американку на воду.
Полюбовавшись на покачивающуюся на небольшой волне серебристую птицу, отправились обедать. Заказав по случаю окончания работ по бутылке пива «Полярное», мы принялись за борщ. Кто-то из нас подошел к окну: не терпелось еще разок взглянуть на дело своих рук.
— Товарищи! У ней хвост задрался! — крикнул он на весь зал. Действительно, хвост самолета поднялся вверх, а носовая часть сидела глубоко в воде.
Бортмеханик побежал к дежурному диспетчеру порта. Вскоре Косухин подошел на пожарном катере к борту самолета и, мельком заглянув в передний люк, сообщил:
— Заливает…
В две струи начал катер выкачивать из корпуса лодки воду. Косухин, все время следивший за уровнем воды внутри крикнул нам:
— Почти не снижается, надо еще помпу.
— Готовь концы, потянем на берег, — решил командир.
С помощью лебедки мы вытянули нашу лодку на берег. Из-под второго редана хлестала толстая струя воды.
— Вот тебе и «запчасти», — покачал головой бортмеханик, — сами проворонили…
На днище есть тонкая дюралевая накладка, закрывающая отверстие. Она была закрашена так щедро, что краска залила и отверстие для винтов… Вот эти восемь винтов и остались лишними.
Нам повезло. Вода не успела дойти до жизненных частей оборудования, все электрорадиохозяйство осталось сухим. Нужно было опробовать собранный самолет. Ни Козлов, ни я на таком самолете никогда не летали. По строгим наставлениям, существующим в летном деле, летчик может полететь на новом типе самолета только после соответствующей тренировки под руководством опытного инструктора. Но в Советском Союзе такой самолет появился впервые, и инструкторов, естественно, быть не могло. Все надежды мы возлагали на командира. Обо мне и речи нет, я вообще не летал на морских самолетах.
Глеб Косухин смотрит на задумчиво потирающего щеку Матвея и заявляет:
— Наше дело сделано. Самолет готов. Теперь твой черед. И не забывай, пожалуйста, что вода мягка до тех пор, пока ты о нее не ударился…
Торжественно заняли все свои места. Опробовали еще раз моторы, проверили смену шага винтов и подняли якорь. Матвей не торопился. Вырулив на широкую гладь «маркизовой лужи», наш командир сделал несколько поворотов то положе, то покруче. Впереди — простор, разбегайся хоть до самого Кронштадта.
И вот мы бежим. Моторы воют на самой высокой ноте. Лодка, разрезая мелкую волну, задирает нос кверху, вот-вот вылезет на редан… Матвей сбрасывает обороты моторов, и лодка, с шумом разбрызгивая воду, грузно оседает. Командир не торопится поднимать ее в воздух. Он хочет сперва почувствовать, как она себя ведет в сравнении с другими самолетами.
Пробежали еще раз, потом еще… еще… С каждым разом пробежки делались все продолжительнее. И где-то на четвертой или пятой пробежке совершенно незаметно мы очутились в воздухе.
— Поплавки убрать? — наклоняется к Козлову улыбающийся Макаров.
— Не надо, полетаем так.
Полетав над заливом и островами минут сорок, командир отдает кивком головы штурвал мне.
Самолет, как и все. Управляется легко, повинуясь малейшему движению штурвала и педалей. Усилий на штурвале — никаких, а если и появляются при изменении режима моторов, то они легко снимаются триммерами.
Полетав попеременно часа два, идем на посадку. Я отдаю штурвал Козлову… Солнце уже подошло к закату и здорово нам мешает. Матвей Ильич подворачивает чуть левее, и теперь солнце слепит глаза только мне. Самолет несется некоторое время над самыми гребешками мелких волн, затем мягко приводняется. Слышно, как вода шуршит под тонкой дюралевой обшивкой. Шорох делается все громче и громче, нос лодки задирается кверху и, наконец, с шумом машина оседает вниз. Все! Первая посадка произведена. Бортмеханик показывает Козлову большой палец: отлично!
— Молодцы, летчики, — кричит он, улыбаясь во весь рот.
Вечером, собравшись в ресторане гостиницы «Астория» на ужин, обсуждаем маршрут полета на Москву. Из столицы должна начаться наша арктическая навигация.
Штурман предлагает лететь, как всегда, прямо, вдоль Октябрьской железной дороги.
— Не будет дела, — категорически заявляет Козлов, — выигрываем час, а потерять можем, ой-ой как много!
Я его понимаю. Не так уж облетан самолет, чтобы лететь весь путь на морском самолете над сушей. Прав командир, лучше лететь лишний час, но над водой. А воды хватает. Сперва вверх по Неве, затем над Ладогой, Онежским озером, Рыбинским морем и вдоль канала Москва-Волга на Химкинское водохранилище.
Погода июньская теплая и солнечная. Временами, когда мы пересекаем границы суши и воды, нас основательно встряхивают резкие восходящие потоки нагретого над землей воздуха, которые и по сей день еще почему-то называют «воздушными ямами».
Я с любопытством рассматриваю новые для меня места. Особенно мне нравится Онежское озеро с высокими берегами, поросшими лесом, и десятками островов, проливов и бухт. На севере Рыбинского моря из воды торчит вершина колокольни. Стараюсь сообразить, какой городок или деревня были здесь десяток лет тому назад, но вспомнить так и не могу. Вот уже под нами шлюзы и насосные станции канала Москва-Волга. В сизой дымке впереди нас раскинулись на десятки километров магистрали и улицы Москвы. Оставляем их слева. Проходим над Тушинским аэродромом, делаем круг над Химками и низко проходим мостом через канал. Еще несколько минут, и самолет мягко режет килем спокойную гладь Химкинского водохранилища.
Штепенко высовывается из переднего люка и широко улыбается. Потом что-то кричит и показывает рукой на противоположный берег, против речного порта. Матвей Ильич тихо, на самых малых оборотах моторов рулит в этом направлении и метрах в двухстах от берега командует:
— Выключить моторы! Отдать якорь!
С шумом поднимая каскад брызг, падает на дно якорь. Штепенко — «главный боцман» — лихо отдает заранее сложенные витки якорного каната и ждет, пока якорь «возьмет».
Самолет потихоньку опускается под ветер, натягивая якорный канат.
— Якорь взял, — сообщает Штепенко, установив это по одному ему известным признакам.
— Порядок, — одобряет командир.
Пока Косухин с бортмехаником Макаровым занимаются моторами, мы с Борисом Ануфриевым вытаскиваем клипербот и начинаем качать в него воздух.
— Хорошо бы баллончик сжатого воздуха, — замечает Борис, когда нас начинает одолевать пот.
— Еще чего захотел, — смеется Макаров. — А так, смотришь, и жирок сгонишь.
Наконец клипербот готов, и мы отправляемся на берег.
— А знаете, ребята, — с хитринкой в серых глазах начинает Косухин серьезным тоном, — бухточка тут подходящая… А так как мы первые тут заякорились, назовем-ка ее заливом Матвея…
Козлов что-то хмыкает себе под нос, мы улыбаемся. Саша Штепенко, чуть подумав, изрекает:
— А ничего, звучит подходяще. Бухточка эта и сейчас еще «залив Матвея».
Несколько дней уходит на сборы. Получаем «неприкосновенный» и «прикосновенный» запасы продуктов, запаянные в жестяные коробки, запасаемся примусами, кастрюлями, сковородками1 и прочими принадлежностями кухни, пакуем спальные мешки и меховые комбинезоны, унты и рукавицы.
Окружающие нас пловцы, малые и старые, с удивлением расспрашивают, зачем нам такая теплая одежда, ведь сейчас лето.
— Там, где мы завтра будем, прохладновато, — хитрит Борис Ануфриев.