Страница 16 из 31
На этот раз я подавил восклицание изумления и только спросил:
— А этот опыт удался вполне?
Директор немного замялся.
— Теургия — наука молодая… Получилась какая-то неправильность в органах дыхания… Короче, объект не может говорить.
«Ну, для Нинон не в этом главное!» — подумал я.
Директор отдернул занавески и осветил клетку.
Посредине клетки на ложе было простерто существо. Несомненно, то была женщина. Тело ее было закутано в какую-то зеленоватую материю вроде савана. Ног не было видно. Но зато выступали две руки — изящества и нежности изумительной. Ах, если теургия чем-либо может гордиться, то восстановлением этих двух рук: такой чистоты линий, такого совершенства форм я не знаю ни у одной античной статуи! А при всем том это были руки живого существа, живой женщины…
Но лицо… Нинон, когда ее осветили, тоже спала. Было несомненно, что перед нами лицо молодой женщины, и вместе с тем свежая кожа была стянута чудовищными морщинами. И было что-то до ужаса отвратительное в этом сочетании молодого тела и старческих морщин! Была ли красива спящая? Нет, даже забывая ее морщины, нельзя было забыть мертвенности, больше того — трупности ее лица. То была не восковая маска, не лицо только что умершей красавицы, но мумия. Чудесно сохраненная и все же пролежавшая целые столетия. Хотелось закрыть глаза, чтобы не видать этого унижения красоты!
Но директор не замечал моих впечатлений. Напротив, он ликовал все более и более.
— Хотите поговорить с ней? — спросил он меня. — Она не может нам отвечать, но все слышит.
Взяв телефон, он спросил по-французски:
— Здравствуйте, мадам де Ланкло!
Лежащая женщина открыла глаза — мутные, вялые. Мгновение она смотрела на нас, потом медленно, видимо, с трудом подняла свою очаровательную ручку и поднесла ее ко рту.
— Что это? — спросил я. — Она жалуется, что не может говорить?
— Нет, — возразил ассистент, — она просит есть.
Я готов был бежать из института. Мне казалось, что я видел достаточно. Но директор теперь уже сам не отпускал меня.
— А наш третий объект? Вы не хотите взглянуть на него? О, это один из самых смелых экспериментов!
Необходимо было согласиться. Я подошел к клетке № 3. На ней была надпись: «Иуда Искариот[2]. I век н. э.».
Директор задыхался от торжества:
— Подумайте, какой триумф науки! Нас отделяют две тысячи лет, и восстановление достигнуто, достигнуто!
Занавески сдернуты, клетка освещена. Перед нами черноватая груда вещества, в которой лишь с трудом можно различить человеческое лицо, руки, туловище, ноги… Эта груда колышется, двигается, трепещет.
— Восстановление несовершенно, — торопится заявить директор, — но ведь две тысячи лет!
Он передает мне трубку телефона. Я подношу к уху и слышу не то стон, не то хрип.
— Что это? Он тоже просит есть?
— Нет. Он так целые дни стонет, когда в сознании, непонятно почему. Может быть, что-либо неправильно восстановлено во внутренних органах. К тому же ведь биография Иуды нам известна далеко не во всех подробностях…
Я не слушаю дальше. Я почти бегу из лаборатории. Скорее, скорее на волю, к живым людям!
Когда я прощался, благодарил директора и ассистента за их любезность и предупредительность и выражал, как того требовала вежливость, свое изумление и свой восторг перед великим торжеством науки, оба члена института наслаждались моими словами как должной данью. Если бы я зажег ладан и воскурил благоухание перед директором, как перед иконой, он, вероятно, не удивился бы, но на самое прощание я сказал:
— Однако у вас в институте недостает одного отдела.
— Какого? Мы всегда готовы расширять наше дело. О, оно только еще начинается! Перед ним грандиозные перспективы!
— Несомненно, несомненно. Поэтому-то и необходим тот отдел, о котором я говорю.
— Какой же это отдел?
— Отдел приема прошений от тех лиц, которые заживо пожелают поставить условием, чтобы Теургический институт никогда не восстанавливал бы их своими методами. Я по крайней мере буду первым, кто подаст такое заявление. Убедительно прошу вас меня научными способами НЕ ВОСКРЕШАТЬ!
М. Емцев, Е. Парнов
ПОСЛЕДНЯЯ ДВЕРЬ
Техника — молодёжи №№ 2–3, 1964
Рис. Р. Авотина
Научно-фантастический рассказ[3]
Они вышли из машины.
— Вон Музыковка, — сказал шофер.
На зеленом холме, залитом солнцем, стояли одноэтажные и двухэтажные домики. Густые вишни и тополя бросали на белые стены призрачные фиолетовые тени.
Егоров попрощался с шофером и пошел вдоль оврага к мостику, через который проходила дорога на Музыковку.
— Василий дома? — спрашивал он через полчаса, остановившись у дома, на котором развевался красный флаг.
«— А вы кто будете? — спросила пожилая украинка.
— Скажите, Егоров. Егоров Саша приехал.
Женщина крикнула что-то в окно, и через минуту на крыльце появился молодой высокий парень в майке и легких спортивных брюках.
— Сашок! Здравствуй, дорогой! Заходь, будь ласка…
— Привет, марсианин, привет! — улыбаясь, сказал Егоров. — Не выдержала душенька? Сбежал до дому?
— Не выдержал, и не говори! Заехал с космодрома в академию, сдал документы и — здоровеньки булы! Ну, об этом после. Пойдем в дом. Будешь жить в мансарде вместе со мной, ладно? — сказал он. — Я бы дал тебе отдельную комнату, но у меня уже живет гость. Сегодня прилетел.
— Кто? — спросил Егоров.
— Из исследовательской группы Дисни, он вместе со мной работал на Марсе.
— Вот как! А откуда он?
— Из Южной Америки.
— Какого лешего ему от тебя нужно?
— Потом расскажу. А сейчас идем, я представлю тебя моим домашним.
Домашних оказалось двое: мать — та самая пожилая украинка, которую встретил Егоров, и сестра Василия Оксана — молодая дивчина, высокая, с карими глазами, очень похожая на брата. Пожимая руку Егорову, она сказала:
— Вася много раз говорил о вас, а вы вон який…
— Ну и как? — кокетливо спросил Егоров.
— Та ничего соби… — хитро прищурилась девушка.
— Оксана, не морочь Саше голову, — прервал ее Василий.
— А твой американец где? — спросил Егоров, когда они поднялись в комнату Василия.
— Спит, — ответил космонавт, потягиваясь. — Как приехал, так и завалился спать. Ты отдыхай, а я пойду, матери по хозяйству надо помочь.
Оставшись один, Егоров огляделся. Большая комната производила странное впечатление. Судя по вещам и мебели, кто-то очень смело объединил здесь лабораторию, библиотеку, космический музей, гостиную и спальню. Впрочем, последняя была представлена только узкой кроватью, покрытой тонким шерстяным одеялом. Над ней висели фотографии Василия. «Ни одного снимка с Марса, хотя Василий был там раз пять. Странно…» — подумал Егоров.
Распахнув широкую стеклянную дверь на балкон, он оказался в просторной, открытой с трех сторон галерее.
Перед ним лежало село — в сочных темно-зеленых пятнах деревьев. Где-то кричал петух, мычала корова.
Вдруг его внимание привлек шум шагов. Егоров обернулся и увидел в стекле отражение вошедшего.
— Василий, — раздался негромкий голос.
Что-то подсознательное заставило Егорова промолчать.
Он отчетливо видел лицо незнакомца, напряженное и внимательное. Не получив ответа, незнакомец осторожно шагнул в комнату. Вернее, просочился, настолько мягким и бесшумным было это движение. Закрыл за собой дверь. Остановился посредине и огляделся, шаря взглядом по стенам.
2
Один из апостолов мифического Христа.
3
Печатается в сокращенном виде.