Страница 5 из 39
Честно говоря, я подозревал, что Скелетон все это выдумал. Про сетчатку, значит, и прочие дела. Может, и не робот локомотив тормозил, а Скелетон — робота. Но пойди проверь! Заглядывать в прищуренные глаза Скелетона было ничуть не легче, чем в циклопий глаз несущегося на тебя прожектора. Словом, парни Скелетону верили, и приходилось кидать жребий, прятать радостные лица, а после подталкивать «счастливца» наверх, ободряя дешевыми остротами. Я и сам два раза выходил на железнодорожное полотно, поднимал руки и стоял, глядя, как на меня несется и тормозит оскаленная забралом морда локомотива. Сказать, что это неприятно, значит ничего не сказать. Не все, кстати, выдерживали. Дуст и Хома в свое время откровенно кексанули. Дуст с полотна в последние секунды как рыбка сиганул, а Хома сразу пошел в отказ, признался, что у него головокружение в такие моменты и он наверняка упадет. Ну а упавшего локомотив может и не заметить. Налетит и размажет по полотну. Такую вот придумал отмазку. И прокатило! Ну не убийцы же мы, чтобы кого-то принуждать насильно.
— Тошиба!
Мой приятель вопросительно глянул на Скелетона, и я тоже слегка напрягся. Скорее по привычке. Никто уже давно над Тошибой не посмеивался. Но рефлексы — они и есть рефлексы. Пережиток дремучего прошлого…
— У тебя флейта с собой?
Тошиба кивнул и, не дожидаясь продолжения, извлек из-за пазухи флейту. Он уже знал, что попросит Скелетон. Да и все знали. Скелетон называл ее Бродяжьей мелодией, а сам Тошиба и названия не знал. Только было в ней что-то от индийских затяжных перепевов, от океанических ветров и тоскливого привкуса дорожной пыли. Стоило ему заиграть, и, закрыв глаза, я видел степь — с отчетливо закругленным горизонтом, с вьющейся под солнцем желтой дорогой, с обморочно бирюзовым небом, ласково охраняющим Землю от черного космоса. Пела флейта, и ноги сами собой терлись подошвами о прогретую землю. Я оставался на месте, и я куда-то шагал. Музыка обволакивала стропами парашюта, тянула ввысь и вдаль — к переменчивым облакам, к тайнам, что прятались за горизонтом…
Мятыш, бегавший вокруг, нервно присел, снова привстал, опять сел и, точно волчонок, заслышавший призывный вой, не выдержал, тоненько подхватив предложенный мотив. Никто и не просил его, без того знали, все случится само собой:
Тошиба играл, Мятыш жалостно растягивал слова, а я привычно жмурился. И отчетливо понимал, что без Тошибы, без Мятыша давно бы сбежал из Ковчега куда глаза глядят. Смешное дело, все думали, что это я взял под защиту Тошибу, — на самом же деле все обстояло ровным счетом наоборот.
Хотя поначалу, когда он впервые появился у нас месяца три назад — полноватый, застенчивый, неуклюжий, этакий белый голубок среди юрких и битых сизарей — доставалось ему крепко. Кто-то просто посмеивался над ним, кто-то откровенно шпынял, третьи не замечали, принимая за пустое место. Даже премудрый Гольян и тот провоцировал каждый день. В суп сахар подмешивал, в одежду клопов лесных подбрасывал. Но с Гольяном-то как раз понятно — он больше придуривался. Всех новеньких брали поначалу на прицел. То ли от глупости, то ли из любопытства. Потому как случайных ребят в Ковчег не приводили, а значит, и ждать от новичка можно было чего угодно. От меня вот так ничего и не дождались, а другие способности пытались применять, огрызались потешно, чем изрядно развлекали всю верхушку Ковчега. Я думаю, это у них было актом самоутверждения. Лишний раз закрепляли свою силу, свое бесспорное лидерство. Хотя… попадись им кудесник посильнее, наверное, и с ним бы разногласий не возникло. Перевели бы в касту избранных — поближе к Скелетону, и все дела.
Ну а Тошиба на провокации не повелся. Не умел он выстраивать экраны и гипнотизировать взглядом. И вещи передвигать не мог, и искрами из ладоней не сыпал. Про драку на кулаках я уже не говорю. Но вот выслушивать и сочувствовать он, оказывается, умел лучше многих. Потому что уже на третий или четвертый день что-то он мне такое сказал…
Нет, я даже не понял поначалу. Я как раз по телефону пытался созвониться, да там все тетушки с певучими голосами подключались — этакие роботы-полуроботы с готовыми текстами. А плохо мне было, хоть волком вой. В очередной раз накатило. То есть видел — ребята кругом, тепло, сытно, уютно, чего вроде бы надо? А вот словно дыру кто в груди пробил, и воздух — сколько ни набирай — все наружу уходит. Душно, тошно и страшно. Чуть не до дрожи. Стоишь где-нибудь в закутке и понимаешь, что ты один — совершенно один — на всем белом свете. И никому на хрен не нужен. Ну вот нисколечко! Друзья — оно, конечно, неплохо, но с ними ты точно одной стороной лица разговариваешь. Этакой полумаской. А перед самим собой маску ведь не наденешь. Все просто и неприкрыто. Короче, стоял, подрагивал изнутри, зубами скрежетал и гадал, что лучше — головой об стену вдарить или на Каймана с кулаками броситься. А тут шаги по коридору — как раз мимо закутка. Но только не мимо, а прямиком ко мне. Я и не увидел сперва, кто это. Только меня словно одеялом горячим накрыло. Выглянул наружу, а там этот тип стоит. Честное слово, сначала чуть не ударил его. Мне ведь много приходилось в Ковчеге драться, так что с этими делами у меня долго не задерживалось. Только я на глаза Тошибы напоролся. Он так на меня глядел — чуть не плакал. И я вдруг понял, что это ведь он МЕНЯ жалеет! И пришел специально ко мне. Чтобы помочь и утешить. У меня даже в голове помутилось. Тепло от Тошибы в этот момент прямо обалденное исходило. Мне словно дыру в груди пробкой заткнули. Я и задыхаться почти перестал. А Тошиба шагнул ко мне, за руку взял и что-то такое принялся говорить. Я его через слово понимал. Да вроде как и не нужны были слова — и так все было предельно ясно. Он ведь не просто жалел, он лечил! Латал мои ржавые внутренности, выскребал горечь и яд, что скопились за долгие месяцы. Но главное, что с того самого дня мне действительно стало легче. И Тошибу я окончательно взял под свое крыло. Дуста из-за него дважды побил, Чебура затолкал на чердак и запер. Даже Гольяну пригрозил, что стулом огрею, если он будет доставать парня. Кажется, только Скелетон все сообразил сходу. Не зря он у нас вожаком был — просекал такие вещи на раз. А когда Тошиба еще и на флейте заиграл, последние вопросы отпали. Музыки у нас до него не знали. Ну, то есть слушали какой-то эфирный бред, но разве ж это музыка? А Тошиба играл сам! — безо всяких нот. Мог импровизировать, а мог и на заказ сыграть. Даже Хобот приходил к нам в палату послушать его исполнение. Практичный Гольян тут же предложил переименовать Тошибу в Музыканта, да только к старому прозвищу уже попривыкли, поздно было что-либо менять…
Словом, дружок мой, Тошиба, играл на флейте, Мятыш пел, а парни слушали, пораскрыв рты. Только Скелетон не забывал о главном — расположившись в сторонке, деловито и неспешно обгрызал соломинки, подбирая одну короткую и семь длинных. А может, мудрил с этими самыми соломинками — мухлевал умело. Он ведь был настоящий вождь, а вождям без мухлежа управлять трудно…
Жребий на этот раз вытянул Гольян. Как только короткая соломинка вынырнула на свет, парни разом выдохнули. Не то чтобы очень тряслись и боялись, но все же… Ну а Гольян был парнем твердолобым — мог и стену головой прошибить, если нужно. Так что никто за него и не волновался даже. Добравшись до железки, мы залегли возле насыпи и почти сразу же загудели, завыли рельсины. Удачно, стало быть, подгадали. Гольян лихо выскочил на железнодорожное полотно, а я поспешил отвернуться. Знал ведь, что Гольян тормознет эту махину грамотно и хладнокровно, а все равно не хотел смотреть. И Тошиба тоже опустил глаза в землю. Хотя ему-то в первый раз, может, было бы и полезно.