Дневник убийцы

Время не пощадило дом, и «респектабельным» его можно было назвать с большой натяжкой. Несомненно, важную роль в этом сыграло соседство с Тендерлойном[1], где снимали комнаты клубные девицы, часто для мимолетных свиданий.

Но здесь было уютно и достаточно чисто, хотя обстановка была несколько спартанской. На первое время Энцио это устроило. Он согласился снять комнату на полгода.

Маччиони любил прогулки, но теперь приятное совмещалось с полезным. По его мнению, ничто так не помогало «почувствовать» город, его архитектуру, запахи и ритм. А для него было чрезвычайно важно как можно скорее ощутить биение сердца и трепет души этого города.

В конце улицы он свернул на юг на Шестую авеню и шел по ней, пока не добрался до Двадцать девятой улицы, сердца Тендерлойна. Была середина дня, район опустел, но Энцио слышал, что после «ужина», в восемь вечера, здесь оживали многочисленные клубы. На Бродвее, всего в нескольких кварталах отсюда, несмотря на то что большинство его концертных залов еще несколько часов должны были оставаться закрытыми, жизнь кипела в полную силу. Там было достаточно магазинов, ресторанов и любительских театров, гарантировавших оживление в любое время.

Поначалу Маччиони не понравилась сеточная планировка улиц. Просто в ней не было очарования извилистых и плавных линий итальянских городов. Казалось, что разом обнажены все городские тайны, нет никаких поворотов и сюрпризов. Но ориентироваться было легко, и в данный момент это идеально подходило для целей итальянца. Без труда можно было добраться до сердца города и быстро постичь его секреты.

Энцио отправился на юг, до Бауэри, а потом нанял двухколесный экипаж и проехал последние полмили до пивоварни Маклофлина на Перл-стрит. Он знал, что этот самый близкий к докам Ист-Ривер и печально знаменитый Четвертый район был раем для банд головорезов. В своем роскошном наряде Маччиони рисковал стать их добычей, так что он предусмотрительно припарковал свой экипаж в двадцати ярдах, но сделал это лишь потому, что не хотел привлекать внимания.

Щедро расплатившись с кучером, чтобы тот обождал его десять минут, сицилиец стал наблюдать за рабочими пивоварни, клерками и парочкой подростков, возможно, посыльных или ополченцев «уличной армии» Майкла Тирни, но нигде не заметил самого Тирни. Из газет, на снимках которых этот человек красовался наравне с местной элитой и городскими функционерами, Энцио было известно, как он выглядит. Гораздо труднее оказалось высмотреть Лайама Монэхэна, новую правую руку Тирни. У Маччиони было лишь словесное описание, но соответствующий этому портрету клерк в пиджаке и очках показался ему слишком маленьким и худым для Монэхэна.

Зато ему посчастливилось увидеть Джозефа Ардженти. Маччиони быстро прошел мимо последних нескольких домов к полицейскому участку на Малберри-стрит лишь для того, чтобы погрузиться в местную атмосферу. Это все еще был район банд и уличных грабителей, но именно здесь преобладали итальянские иммигранты, которых он уже видел в городе, и Энцио почувствовал себя почти как дома. Некоторые вывески напоминали Неаполь или Рим.

Почти напротив полицейского участка располагалось кафе. Не успел Маччиони допить второй капучино, как появился Ардженти в сопровождении двоих, шедших чуть позади него. Было ясно видно, что это лидер: Джозеф был невысок ростом, но жилист и насторожен, а его слова и жесты – спокойны и уверенны. В общем, человек, не привыкший к возражениям – по крайней мере, от тех, кто в тот момент был с ним рядом.

После того как Ардженти забрался в полицейский экипаж вместе с коллегами, Маччиони выждал несколько минут, допил кофе и вышел на улицу.

До ванной Луиза не добежала. Сделав три шага, она рухнула на пол, заливаясь рвотой, но теперь ей даже не хватило сил прикрыть рот рукой. Она просто лежала, беспомощно моргая, пытаясь разглядеть смотревших на нее отца и служанку Нэнси.

– Простите, – вяло произнесла девушка, закашлявшись и снова извергая только что проглоченную еду.

Был вызван врач семьи Берентонов, доктор Квигли, который с первых минут понял, что бессилен помочь Луизе. По симптомам, сбивчиво описанным Нэнси, которая пробежала три квартала до его хирургического кабинета, он предположил самое страшное и поэтому взял с собой ассистента, Бенедикта.

Закончив медицинскую школу всего четыре месяца тому назад, Бенедикт годился только в посыльные, или для стерилизации инструментов, или для приготовления лекарств под строжайшим контролем. Квигли нацарапал ему записку.

– Бенедикт, бегом с этой запиской до первого экипажа или велосипедиста; заплати им, чтобы срочно доставили это доктору Сорвенсену в госпитале «Бельвю».

В этой больнице у Сорвенсена была прочная репутация специалиста по гораздо более сложным случаям, от отравлений до редких тропических заболеваний. Его ассистент, доктор Типли, был гораздо более опытен, чем Бенедикт, однако спустя сорок минут интенсивных анализов Сорвенсену тоже пришлось, со смешанным чувством разочарования и бессилия, выбросить на ринг полотенце и воспользоваться своим ассистентом как простым посыльным.

– Думаю, надо прибегнуть к услугам доктора Джеймсона, – сказал он.

Почти три месяца тому назад в «Бельвю» появилась записка Финли Джеймсона о схожих случаях. И, подобно доктору Квигли, Сорвенсен не мог оставить без наблюдения свою пациентку, пока не придет Джеймсон.

Типли повел бровью.

– Мне казалось, что услуги Джеймсона требуются лишь на вскрытии, после случившегося.

Его начальник резко развернулся, заметив на пороге спальни Джосайю Берентона. Не зная, когда тот подошел и что успел услышать, доктор грозно взглянул на своего помощника.

– Должно быть, вы пропустили его последний доклад, из которого следует, что огромный опыт в этом деле необычайно обогатил его медицинские знания.

Когда Бенедикт ушел, Сорвенсен отвел взгляд от тревожных глаз Джосайи и снова стал разглядывать его дочь, которая слабо дышала и едва подавала признаки жизни. Если честно, то он был недалек от правды. В последнем докладе Джеймсона отмечалось, что чем скорее его вызвать после наступления смерти, тем лучше, поскольку, что бы ни поразило этих бедных девушек – за четыре месяца четыре жертвы, – обнаружить отраву в крови было почти невозможно.

– Надеюсь, чем раньше исследовать, тем больше шансов выявить причину, – сказал Сорвенсен.

Кроме того, объединив усилия, они с Джеймсоном могли бы спасти девушку. Но врача преследовала мерзкая мысль о том, что если его коллега задержится, пациентка умрет. Он чувствовал на спине пристальный, ждущий ответа, взгляд Джосайи Берентона: «Что с ней случилось? Неужели нельзя ничего сделать, пока не явился этот Джеймсон?» Но если к приезду второго врача она будет мертва, несмотря на странность того, что он вызвал Финли Джеймсона, пока она жива, получится, что он бессознательно следовал последней инструкции патологоанатома. Этот пронизывающий взгляд в спину становился просто невыносимым для Сорвенсена.

Глава 2

Когда девушка на сцене скинула третью вуаль, Элли Каллен скосила глаза на Финли Джеймсона.

– Что вы о ней думаете? – иронично изогнула она бровь. – И о самом представлении, конечно?

– Ты права. Она очень хорошенькая. – Темноволосая артистка на сцене, чья кожа отливала оливково-кофейным тоном, была просто шикарна, но в присутствии Элли ее спутнику не хотелось выглядеть слишком увлеченным и сентиментальным. – Выступление принимается хорошо, это верно. И ты права в отношении постановки. Ее артистичность смягчает рискованные моменты и придает действу больше изысканности.

Джеймсон догадался, что актриса была итальянкой или испанкой, но грим делал ее более темнокожей, в индийском или арабском стиле, чтобы больше соответствовать образу Саломеи. Сильно подведенные уголки глаз также придавали ей более экзотический вид.

По одобрительным звукам со стороны почти целиком мужской аудитории было понятно, что ее страстное, экзотическое выступление возымело желаемый эффект.

1

Тендерлойн – район на Манхэттене.