Страница 6 из 19
Попутно можно заметить, что «хитроумный», как эквивалент в переводе с испанского ingenioso, принимается с большой натяжкой. Уж кто-кто Дон Кихот – выдумщик, взбалмошный фантазер или, как говорят сегодня, параноик, но только не хитроумный. Вероятно, неадекватность возникла в связи с тем, что в России роман впервые появился на французском языке, и, хотя писатель Константин Масальский уверял, будто перевел с оригинала, знания им испанской реальности неглубоки и ему частенько приходилось обращаться к французскому переводу. Но это просто так, по ходу дела. Разумеется, суть не в этом.
За почти четыре века после выхода романа в свет стало уже клише говорить, будто писатель написал пародию на рыцарство и человеческую восторженность. К сожалению, сам Сервантес о своих подлинных намерениях никому не рассказывал. Трудно догадаться об авторских намерениях, сколь ни прислушивайся к беседам при луне Дон Кихота с его верным оруженосцем Санчо Пансой, наполненным мудростью и глупостью, глубокомыслием и явной чепухой. Видимо, речь идет о довольно нередком в литературе случае, когда из-под пера автора выходит нечто большее, чем его задумка.
О чем роман в первую голову? О сплетениях реального с идеальным, действительного с желаемым. Главный герой как бы говорит всеми своими действиями: можно восхищаться рыцарским благородством и отвагой, ценить в человеке доброту и бескорыстие, но при этом надо твердо стоять на земле и помнить, что самые высокие душевные порывы, если они далеки от действительности, все исказят, а попытки добиться справедливости принесут лишь новую несправедливость.
Здесь не стоит забывать, что перед своей кончиной дон Алонсо Кихано признал бредом случившееся с ним, пришел к выводу о пагубности чтения рыцарских романов и даже запретил своей племяннице выходить замуж за человека, который имел пристрастие к ним. Идальго посчитал эти романы глупыми, мерзкими и лживыми. Единственное, что его огорчало, так это невозможность исправить свою ошибку и взяться за чтение умных книг…
Сколько разных мнений можно услышать о «Дон Кихоте». Достоевский увидел в романе самую верную и глубокую картину жизни, самые верные о ней суждения. «Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения, – отметил он в своем дневнике. – Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: что вы поняли за вашу жизнь на Земле и что об ней заключили? – то человек мог бы молча подать «Дон Кихота». Вот мое заключение о жизни и – можете ли вы за него меня судить?»
Белинский называл Дон Кихота благородным и умным человеком, который всей душой предан любимой идее, хотя и совершенно неосуществимой. По мнению критика, на стезе странствующего рыцаря (кабальеро анданте) тот действует нелепо и глупо, но в обыденной обстановке о вещах мирских рассуждает мудро; его же осознание перед смертью своих заблуждений невольно наводит на мысль о печальной судьбе человечества. «Каждый человек есть немножко Дон Кихот, – заметил Белинский, – и более всего люди с пламенным воображением, благородным сердцем, даже сильною волею и с умом, но без рассудка и такта действительности».
Гоголь считал Сервантеса своим вдохновителем к написанию «Мертвых душ». Тургенева Дон Кихот тронул до слез своей чистотой и святой простотой. Герцен говорил о «донкихотах революции», называл богатого на выдумки испанского идальго «одним из самых трагических типов людей, переживших свой идеал». Мережковский обнаружил в романе мысль о том, что счастливым может быть только мечтатель, безумец и невежда, потому как реальная действительность отвратительна.
Писарев и Добролюбов признали в Дон Кихоте исключительно смешную, нелепую фигуру, чья отличительная черта – непонимание ни того, за что он берется, ни того, что из этого может получиться. Несладко прозвучало и заключение Горького: «О гармонической личности люди мечтали на протяжении многих лет, сотни художников слова и философов, но самое честное и высокое, что было придумано, оказалось смешным – это Дон Кихот».
Русская театральная сцена явилась свидетелем семи инсценировок романа только в первой половине ХХ века – с разными и подчас весьма далекими от Сервантеса интерпретациями. В общем-то, мало похожим на оригинал стал и выпущенный в 1955 году на экран фильм Козинцева по сценарию Шварца с участием Черкасова, где не проглядывалось даже намека на нелепость поступков Дон Кихота.
Роман и его автор вызвали живой отклик на Западе. Вольтер и Томас Манн отметили влияние на Сервантеса Эразма в том, что касается гуманности и справедливости.
Байрон поставил Сервантесу в вину его насмешки над рыцарством. Флобер выбрал «Дон Кихота» одной из своих любимейших книг. Рихард Штраус сочинил симфоническую поэму «Дон Кихот – фантастический вариант на тему рыцарского характера». По либретто Мариуса Петипа поставлен балетный спектакль. Массне специально для Шаляпина написал оперную музыку.
Для самих испанцев роман и его автор стали неувядаемой темой бесконечных публикаций и дебатов. В своем трактате «Испанская идеология» философ Анхель Ганивет почувствовал в Дон Кихоте дух испанского народа, творение этим народом нравственного идеала справедливости. Мигель де Унамуно водрузил «Дон Кихота» на пьедестал выше самого Сервантеса, который, мол, и сам не сознавал, что написал трагическую комедию всего человечества, а одновременно библию испанского народа с главным героем – символом национального характера. Философ возвел в культ кихотизм как национальную религию рационального абсурда и назвал ее «по сути сумасшествием». По его убеждению, Дон Кихот как бы олицетворяет мысль о том, что человек ценнее любых теорий и философских учений. Другой философ, Хосе Ортега-и – Гассет, признал, что открытая Сервантесом «испанская тайна» есть не что иное, как и беда самого Дон Кихота, а заключается она в его недостаточной образованности.
В общем, одни испанцы называли совсем не хитроумного идальго сумасбродом, другие уподобляли его Иисусу Христу. И это никак не убавляло их гордости тем, что «Дон Кихот» написан именно их соотечественником.
Почти два века застоя в социально-экономическом развитии испанского государства образовали огромную прореху в просвещении народа. Если в Западной Европе XVIII век прошел под знаком просветительства и научных исследований, то Испания в этом отношении протопталась на месте. Французские энциклопедисты посмеивались: из книг в этой стране выходят только рыцарские романы, любовная лирика и схоластические трактаты, как будто действует «тайный враг человеческого разума».
Наглядный пример – старейший в Европе Саламанкский университет. Начиная с ХII века славился он своими профессорами теологии, которые давали советы коронованным особам по многим вопросам, подсказывали, как достойно реагировать на папские энциклики и прочее в этом роде. Спустя три столетия интеллектуальная жизнь университета пришла в упадок, точные и естественные науки оказались в загоне.
Публицист Мариано Хосе де Лара хорошо осознавал плачевное состояние культуры и образования у себя на родине. После выхода нескольких номеров его сатирических журналов цензура запретила их дальнейшее издание. Называя себя ироническим скептиком, он продолжал критически отзываться об испанском «провинциальном мышлении» и о тех простодушных болтунах с «незатронутыми умами», которые составляли питательную среду анахронизма. В своих соотечественниках Лара обнаруживал авторитарный менталитет и полагал, что только лень воображения мешает им разобраться по-настоящему в происходящем. По его мнению, испанская литература отражала ретроградные религиозные и политические идеи, примат же содержания над формой можно признать только за Сервантесом и Кеведо. «Стремление содействовать благополучию родины заставляло меня высказывать горькие мысли», – заметил Лара незадолго до того, как покончил собой. Прожил он всего двадцать восемь лет.