Страница 62 из 74
Геринга усадили в открытый джип, и рядом с ним сели трое солдат с автоматами. Дорогой, улыбаясь, Геринг слазал им:
- Только хорошенько следите за мной!
Он еще считал возможным шутить с теми, кого приказывал убивать не только на поле боя, но и пленных, раненых, в концентрационных лагерях.
В отличие от своих чрезвычайно "корректных и деликатных" генералов, американские солдаты вовсе не намерены были обмениваться шутками с Герингом. Они видели в этом наглеце того, кем он был на самом деле. Они везли под стражей убийцу в маршальском мундире, преступника, проклинаемого миллионами людей.
Никто из них не собирался пожимать ему руку. В ответ на улыбку Геринга один из солдат толкнул его прикладом в жирный бок, а другой, сплюнув на дорогу, кратко ответил, но словами, которые на языках всех народов считаются нецензурными...
Случай в горах
Через две недели после поимки Геринга в том же районе, неподалеку от Берхтесгадена, по живописной горной дороге мчался джип с четырьмя американскими летчиками.
Был чудный майский день. Солнце нагрело воздух, высокие сосны, тянувшиеся вдоль дороги, купались в его лучах, и кора их отливала желтоватым янтарным блеском. С гор тянуло ветром. Он приносил из глубоких распадков и ущелий, покрытых зеленым бархатом лесов, запахи земли, цветов.
Сидевший рядом с шофером майор Генри Блит, сняв фуражку, разрешал ветру трепать во все стороны его темные волосы, обдувать лицо и грудь. Он мечтал вслух о том, как хорошо было бы приехать в этот тихий горный уголок, чтобы в мирное время провести здесь отпуск с женой и детьми.
- Я бы с удовольствием пожил в таком гнездышке, - сказал он, показывая на видневшийся у дороги одноэтажный домик с небольшой застекленной террасой.
- И я бы не прочь, - сказал капитан Гут Робертсон, И солдат Говард Ханлей усмехнулся, слушая товарищей, а глаза его говорили о том, что мирный крестьянский домик, спрятавшийся в тени высоких сосен, напомнил и ему о чем-то приятном.
Когда джип поравнялся с домом, летчики увидели на крыльце худощавого старика с непокрытой головой. Он задумчиво смотрел куда-то вдаль, поглаживая свой подбородок, обрамленный короткой пепельно-седой бородой.
- Какой здесь, чистый горный воздух! - заметил Блит. - Старики в этих горах, наверно, живут по сто лет.
- А этот еще и мечтатель, он проживет больше, - добавил Робертсон.
Он первый услышал мелодичный звон колокольчиков на шее коровы, гулявшей между деревьями за домом.
Блиту захотелось выпить парного молока, и летчики вошли в дом, где встретили хозяйку-старуху, которая и вынесла им кружки с холодным, прямо из погреба, приятно холодящим зубы вкусным молоком.
У майора Блита было отличное настроение. Он громко разговаривал по-английски, но иногда вставлял в свою речь еврейские фразы. Блит заметил, что в Германии его многие понимали, когда он говорил по-еврейски.
Вслед за летчиками в комнату вошел тот самый старик, что сидел на крыльце, и Блит, желая быть обходительным с хозяевами, весело спросил крестьянина:
- Как дела, отец?
- Хорошо, хорошо, - быстро ответил старик, не глядя в лицо Блиту.
- Вы крестьянин? - спросил майор.
- Нет, я не хозяин дома, я только художник, приехал сюда поработать на природе.
- Ах вот как! Вы не очень похожи на художника.
Но чудесная идея, тут такие места! - сказал Блит, с еще большим любопытством разглядывая утомленное лицо старика. Он был одет слишком просто для художника и, пожалуй, слишком небрежно для крестьянина.
- Сколько вам лет? - поинтересовался Блит.
- Пятьдесят девять, - пробурчал старик.
"Выглядит старше", - подумал майор и тут же спросил у художника то, что он обычно спрашивал у всех немцев, с которыми ему приходилось хоть немного беседовать на досуге:
- Как вы относитесь к нацистам?
- Я художник, - ответил старик, - и только. В политике ничего не понимаю.
- Как же так? Художник, а не видели, что творится вокруг? - удивился Блит. Он до сих пор не мог примириться с мыслью, что фашисты могли одурманить честных, думающих людей, каких он немало встречал в Германии.
- А знаете что, - сказал вдруг Блит, решив немного позабавиться над угрюмым художником, - вы очень похожи на Юлиуса Штрейхера.
Это была шутка, только шутка. Но тут произошло нечто поразительное. К удивлению Блита, старик опустил глаза. Лицо его окаменело.
- Откуда вы меня знаете? - тихо спросил он.
Блит оторопел. Старик воспринял его шутку всерьез. Американский майор видел в своей части портрет военного преступника Штрейхера, этот художник действительно был похож на матерого нациста, но мог ли Блит предполагать, что перед ним настоящий Штрейхер?
- Так вы Штрейхер?! - произнес Блит, от волнения едва переводя дыхание.
- Нет, нет, меня зовут Сайлер, - торопливо сказал старик, и было видно, что он старается направить свою оплошность. Но волнение, с которым ой" не мог справиться, выдавало его.
- Вы арестованы, - заявил Блит.
Лицо "художника" исказилось злобной гримасой. Он отошел от Блита и опустился на скамейку.
Блит, все еще не веря тому, что он поймал Штрейхера, широко раскрыв глаза, смотрела на этого человека в простой полосатой рубахе, бумажных брюках и в грубых стоптанных ботинках. Блит должен был признаться себе, что он никогда бы сам не заподозрил в этом старике одного из идейных вождей нацизма, кровавого наместника Гитлера во Франции, издателя грязной антисемитской газеты "Дер Штюрмер".
Почему же этот мнимый художник так просто выдал себя, попавшись на легкой шутке? И Блит мог объяснить себе это не чем иным, как только тем, что, подобно другим нацистским главарям, Штрейхер, надев на себя личину, художника, поселившись в этом тихом углу, все же не мог избавиться от постоянно мучавшего его страха. Не совесть, отягощенная страшными преступлениями, а именно животный страх преследовал Штрейхера. Каждый час, каждую минуту он боялся быть узнанным.
- Вы арестованы, - снова повторил Блит, - собирайтесь поскорее.
- Я хочу надеть другие башмаки, - сказал Штрейхер, поднимая голову. И в это мгновение Блит не узнал спокойного, усталого лица старого "художника". Глаза Штрейхера горели ненавистью. Из соседней комнаты вышла молодая красивая женщина, опустилась на колени перед Штрейхером, сняла с его ног старые башмаки и надела новые. Затем она, не говоря ни слова, ушла. Американские летчики так и не узнали, кто была эта женщина.
Прошло минут десять, и Штрейхер под конвоем покинул уютный домик в горах. К машине, тяжело волоча ноги, подошел человек, который еще несколько лет назад писал в своей газете:
"...Еврейская проблема еще не разрешена. Она не будет разрешена и тогда, когда последний еврей покинет Германию. Только когда все евреи мира будут уничтожены, эта проблема будет разрешена".
Военного преступника, давно уже разыскиваемого Международным трибуналом, посадили на заднее сиденье джипа между капитаном Гутом Робертсоном и солдатом Говардом Ханлеем. Машина отъехала от домика и запылила вновь по живописной дороге, то взбиравшейся на крутые склоны, то стремительно спускавшейся вниз к лощинам, опоясывая лесистые горы широкими кольцами поворотов.
Смерть Гиммлера
В то время, когда американские лётчики везли в тюрьму Юлиуса Штрейхера, а другой кровавый пес фашизма - палач Польши Ганс Франк лежал в лагерной больнице Берхтесгадена после неудачного самоубийства, в те дни, когда нацистский "философ" и рейхсминистр оккупированных восточных областей Розенберг был также уже обнаружен в немецком госпитале Фленсбурга, Генрих Гиммлер - самый чудовищный палач "третьего рейха" - все еще находился на свободе. Тот, кто сжег в газовых камерах не меньше десяти миллионов людей, свободно разгуливал по окрестностям Фленсбурга, коротал вечера в обществе двух своих адъютантов, Гротмана и Махера, и ночевал в квартире одной из своих любовниц.
Еще двадцатого мая один из эсэсовцев узнал Гиммлера на улице города, где находилось тогда так называемое "правительство Деница". Но, видимо, по каким-то причинам пребывание во Фленсбурге показалось Гиммлеру небезопасным, и вот на следующий день, двадцать первого мая, он очутился на английском контрольном пункте в Майнштете, вблизи Бремендорфа.