Страница 20 из 31
Основной вклад в сокращение числа работников, занятых на «плохих» рабочих местах, внесло резкое уменьшение занятости в сельском хозяйстве. Об этом говорят оценки, получаемые при ранжировании рабочих мест по критериям как образования, так и заработной платы. В случае «хороших» рабочих мест ситуация менее однозначна. Критерий образования указывает на ведущую роль рыночных услуг и бюджетного сектора, критерий заработной платы – на ведущую роль рыночных услуг и строительства. Как ни странно, но деиндустриализация российской экономики (сокращение занятости в обрабатывающей промышленности) не имела значимых последствий с точки зрения изменений в структуре рабочих мест и не привела к ухудшению ее качества. При этом потери рабочих мест в данном секторе концентрировались почти исключительно в трех центральных квинтилях. В результате по отношению лишь к обрабатывающей промышленности можно говорить о поляризации рабочих мест (и то в слабой форме).
Важной частью нашей работы была оценка вероятностей попадания на «плохие» и «хорошие» рабочие места работников, принадлежащих к различным социально-демографическим группам. По критерию формального образования более высокие шансы на занятие «лучших» (наиболее квалифицированных) рабочих мест имеют женщины; лица зрелого возраста; состоящие в браке; живущие в городах; «старожилы» с большим специальным стажем; руководители и специалисты высшего уровня квалификации; работающие в таких видах экономической деятельности, как финансовые услуги, операции с недвижимостью и отрасли бюджетной сферы. К несколько иным результатам приводит ранжирование рабочих мест по критерию заработной платы. В этом случае более высокие шансы на занятие «лучших» (наиболее оплачиваемых рабочих мест) имеют мужчины; лица зрелого возраста; обладатели более высокого образования; состоящие в браке; городские жители; «старожилы» с большим специальным стажем; руководители, среднеквалифицированные рабочие и специалисты высшего уровня квалификации; работающие в таких видах экономической деятельности, как добыча полезных ископаемых, строительство, финансовые услуги и транспорт. Наличие значимых расхождений между двумя этими перечнями связано с тем, что в российской экономике продолжает существовать значительный массив высокооплачиваемых рабочих мест, не требующих высокого образования, или, в зеркальной формулировке, с тем, что в ней продолжает существовать большой массив рабочих мест, требующих высокого образования, но обеспечивающих при этом невысокую заработную плату.
Нам осталось обсудить ключевой концептуальный вопрос: за счет чего российской экономике удалось избежать тренда к поляризации рабочих мест, типичного для многих развитых и постсоциалистических экономик? Благодаря чему в российских условиях реализовался сценарий последовательного улучшения структуры рабочих мест с резким сокращением «худшего» и резким расширением «лучшего» ее сегментов? Но прежде необходимо ответить на вопрос: не могут ли полученные нами оценки быть артефактом, связанным с дефектами исходных данных, имевшихся в нашем распоряжении? Одно из возможных возражений касается расширения сегмента «хороших», другое – сжатия сегмента «плохих» рабочих мест.
Так, при ранжировании профессионально-отраслевых ячеек по критерию заработной платы мы оперировали оценками, построенными на данных по крупным и средним предприятиям. Но иерархии заработной платы в этом секторе и во всей экономике могут сильно отличаться. При сравнении данных ОЗПП с официальными данными (построенными с учетом сектора малых предприятий) мы сталкиваемся по меньшей мере с двумя случаями серьезных расхождений, когда официальные оценки средней заработной платы оказываются заметно ниже оценок по ОЗПП: это строительство и торговля. Кроме того, как официальные оценки, так и оценки по ОЗПП не охватывают неформальных работников, оплата которых, как правило, еще ниже, причем значительная их часть сосредоточена в тех же двух секторах. Не исключено, что вменяя всем работающим в торговле и строительстве более высокую заработную плату, которую получают занятые на крупных и средних предприятиях работники этих секторов, мы относим соответствующие профессионально-отраслевые ячейки к сегменту «лучших» рабочих мест. Результатом такой ошибочной адресации могут быть завышенные оценки прироста верхнего, пятого, квинтиля.
Отметим, однако, что, во-первых, это возражение не касается оценок, получаемых при ранжировании рабочих мест по критерию образования. Во-вторых, оно не дает оснований сомневаться в наличии глубокого провала в нижнем, первом, квинтиле. Наконец, в-третьих, даже при исключении вклада торговли и строительства мы все равно получаем для верхнего квинтиля заметный, хотя и не столь драматичный, прирост – примерно на 4 п.п. Таким образом, вывод о прогрессирующем улучшении структуры рабочих мест в любом случае остается в силе.
Другое возражение связано с наблюдавшимся на протяжении всего пореформенного периода активным притоком на российский рынок труда временных трудовых мигрантов (прежде всего из стран бывшего СССР). Как правило, приезжающие в Россию временные мигранты имеют низкое образование и низкую производительность. Иными словами, основная их часть оседает на наименее квалифицированных и наименее оплачиваемых рабочих местах. Но данные ОНПЗ, на которых основаны наши расчеты, строятся без учета таких работников. Если активный отток российских граждан с «худших» рабочих мест, о котором свидетельствуют эти данные, компенсировался столь же или даже более активным притоком на них трудовых мигрантов, то наш вывод о провале в нижнем, первом, квинтиле может оказаться статистической иллюзией.
К сожалению, заслуживающих доверия данных о масштабах трудовой миграции в Россию не существует, поскольку значительная ее часть является нелегальной. По более или менее реалистичным оценкам, в 2012 г. на российском рынке труда могло единовременно находиться порядка 4–4,5 млн мигрантов (таковы официальные оценки Росстата), что эквивалентно 6–7% от общей численности занятых. Если предположить, что за 20002012 гг. их количество утроилось (что, скорее всего, преувеличение) и все они были сосредоточены исключительно в сегменте «худших» рабочих мест (что также безусловное преувеличение), то тогда наши оценки сокращения нижнего квинтиля следовало бы уменьшить с 7–8 п.п. до примерно 3 п.п. Как можно видеть, даже в этом случае вывод о провале в первом квинтиле сохраняет свою силу.
На наш взгляд, несмотря на все недостатки, присущие используемым нами данным, можно с уверенностью говорить об отсутствии признаков поляризации структуры рабочих мест на российском рынке труда. В российском случае явно доминировала тенденция к ее последовательному улучшению. Каковы же возможные драйверы этих структурных сдвигов?
Главная причина резкого сжатия сегмента «худших» рабочих мест достаточно очевидна: это реструктуризация российского сельского хозяйства. Основная масса рабочих мест в этом секторе относится к числу наименее квалифицированных и наименее оплачиваемых. Но в 2000–2012 гг. в результате активной реструктуризации занятость в нем резко сократилась – как абсолютно, так и относительно, – что стало основной причиной глубокого провала в нижнем, первом, квинтиле рабочих мест.
В том же направлении действовал еще один важный фактор – растущая интеграция российской экономики в мировой рынок. Как и в развитых странах, в России глобализация вела к сокращению (по меньшей мере, относительному) производства в торгуемых секторах, продукция которых вытеснялась импортом, и к расширению производства в неторгуемых секторах. Как следствие, занятость в крупнейших торгуемых секторах – сельском хозяйстве и обрабатывающей промышленности – быстро снижалась.
Сложнее ответить на вопрос, что стало причиной «разбухания» верхнего квинтиля. Здесь можно указать на действие нескольких возможных факторов.
Во-первых, в 2000-е годы стремительно росли доходы российского населения. Так, годовые темпы прироста реальной заработной платы доходили в этот период до 10–15 %! Бурный рост реальных доходов мог вызвать переориентацию потребительского спроса на более качественные товары и услуги, производимые на высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих местах. «Хорошие» рабочие места могли активно создаваться в ответ на подобные изменения в структуре потребительского спроса.