Старт

— Я познакомил товарищей с моим исследованием случаев, когда игрок неизбежно делает нарушение… А завтра или нет — послезавтра я обещал представить полное изложение дневного режима для членов национальной сборной. Подъем в 6.30 утра. А не как некоторые — в десять…

Старик с укором посмотрел на сына.

— Что ж ты выдаешь меня? — засмеялся тот.

— Дико… — тихо произнес Малинов, он больше не мог терпеть. — Можно тебя на минуту?..

Отец и сын молча шли по улице. Старик едва поспевал за сыном, с трудом переводя дыхание, то и дело покашливал, пытался заглянуть сыну в лицо, но Дико с каким-то злобным упорством отворачивался.

— Я не пойду домой! — резко бросил он.

— А… а куда же ты пойдешь?

Дико не ответил, только еще больше нахмурился. Потом внезапно остановился и с вызовом произнес:

— Хочешь знать, о чем мы говорили с Малиновым? Выгоняют меня из сборной — вот что!..

Пелин Диков от удивления приоткрыл рот.

— Да, да! Можешь прочесть об этом в сегодняшнем «Спорте» — я оставил его на серванте!..

— Не может быть!.. Так вот в чем дело…

— Разве ты не видел? Они никак не могли решиться сказать мне об этом!.. — Дико презрительно фыркнул. — Во всяком случае, я знаю, кто это сделал, — Савов, больше некому.

Старик всем своим видом выразил удивление.

— Я знаю, что ты скажешь! — вскипел Дико. — Маринчо парень хороший, честный… И я так думал, и в этом была моя ошибка!.. Похоже, он давно задумал выжить меня — ты ведь знаешь, Петрунов его брат?

— А ты не спросил тренеров за что? Все-таки они должны были… А может быть, из-за того случая на таможне? Я постарался все уладить, но кто знает?.. Может быть, им передали?

— Глупости! Будто я один вожу!

Некоторое время они молча глядели друг на друга. Старик никак не мог поверить в то, что его сын уже не входит в сборную. Постепенно его лицо потемнело, щеки запылали, голова слегка закружилась. Давление…

— Ну ладно, я пожалуй, схожу в магазин…

Оставшись в одиночестве, Дико с сожалением подумал о том, что зря обманул отца, — у него не было никаких планов. Сумка неприятно оттягивала плечо. Надо сначала отнести ее домой, а потом видно будет…

Он выбирал глухие малолюдные улочки, ему не хотелось ни с кем встречаться и разговаривать, выслушивать сожаления, отвечать… Кроме того, он не был уверен, сохранит ли самообладание при встрече с кем-нибудь…

Прежде чем повернуть на улицу Любена Каравелова, где был их дом, он замедлил шаг. В начале улицы когда-то был пустырь, на котором любители спорта недавно оборудовали баскетбольную площадку. Ему так не хотелось проходить мимо нее — еще издалека он услышал глухие удары мяча в щит, и сердце неприятно сжалось. Все-таки надо Пересилить себя… Вместе с презрением к тем, кто здесь напрасно тратит время, он почувствовал и зависть, жгучую зависть — они играют… Они, глупцы и счастливцы, играют только ради самой игры и радуются как дети. Он не может, давно не может так…

Дико оперся подбородком о железные, кое-где уже тронутые ржавчиной прутья ограды. На площадке тренировался всего один человек — стройный длинноногий парнишка, без гольфов, в старомодных сатиновых трусах. Парень посылал мяч из самого дальнего угла площадки, при более сильном ударе мяч летел на другой конец, парень бегом доставал его, быстро возвращался на старое место и снова повторял все сначала — терпеливо, упорно, упоенно… Дико понравилось его лицо — круглое, с мягкими чертами, взгляд сосредоточенный, никого и ничего не видит вокруг кроме мяча… И он когда-то был таким, и он часами мог бросать мяч, десять, сто, тысячу раз из одного и того же дальнего угла, пока совсем не останется сил и пестрые круги не пойдут перед глазами. В этот миг, глядя на парня, Дико остро почувствовал, что в чем-то ошибся… Но когда, в чем? Стало больно, тоска сдавила грудь, еще немного, и он расплачется, прямо здесь, на улице… Когда же он оступился? Вот он выбрал путь, было трудно, но радостно, а потом… потом он будто отклонился и пошел по другому пути, тут он тоже многое получил, но все-таки это был другой путь, не его, не настоящий…

Мяч скользнул по площадке и откатился к ограде, где стоял Дико. Парнишка подошел, поднял мяч и выпрямился. Взгляды их встретились. Дико будто увидел себя в далекие годы — красный, растрепанный, с пересохшими, потрескавшимися губами — и грустно улыбнулся прошлому. Парень смутился и тоже улыбнулся. И по тому, с какой страстью он снова набросился на мяч, с какой силой выдал серию сложных и замысловатых ударов. Дико догадался, что парень узнал его и играет для него… Дико вдруг страстно захотелось войти на площадку и сказать парнишке что-нибудь ободряющее, дружески похлопать по плечу. Но он не сделал этого. Внезапная мысль озарила сознание: «Да, да, именно так! Я верну все за месяц-два! Они думают, что я уже ничего не могу, а я, в сущности, не тренировался как следует уже больше двух лет…

Дико еще раз улыбнулся парню — на этот раз улыбка вышла светлая, открытая — и, совершенно позабыв о своей горделивой походке, почти бегом отправился домой…

Старик еще не вернулся. Дико решил не медлить ни минуты, но, когда он клал сумку с экипировкой в нижний ящик шкафа, взгляд его невольно упал на медали в серванте, они будто поддразнивали его: «Эй, ты, генерал в отставке!»

Произошло нечто непонятное: Дико, который так гордился своей комнатой, вдруг окинул ее новым взглядом — и увидел совершенно в ином свете. Эти флажки на стенках, эти серебряные кубки, бархатный коврик со львами, который он привез из Египта, пестрые шторы из Праги, белый кнопочный телефон на тумбочке — рисовка и дурной вкус — неужели это могло ему нравиться?..

Кнопочный телефон! Как дорого он стоил еще несколько лет назад… Девушки прямо ахали от восторга. Дико гасил все лампы, и кнопки телефона с цифрами загорались бледным фосфоресцирующим сиянием. А шарж польского художника Венцковского? Дико нарисован с мячом в одной руке, другая прижимает к груди очаровательную женскую головку. Но самым потрясающим было освещение — одним нажатием клавиша Дико мог залить комнату мягким красноватым светом, второй клавиш погружал все в розовое море, третий поражал сиренево-голубой таинственностью… Над всеми этими фокусами потрудился бывший соученик Дико — верзила, которого Дико долго водил за нос, обещая сделать баскетболистом.

Но пора начинать новую жизнь. Что бы вынести отсюда? Больше всего раздражают спортивные атрибуты. Надо начать с альбома. Дико взял тяжелый альбом в красном бархатном переплете и перенес его в комнату отца — Старик наверняка будет рад…

Диковы занимали квартиру из двух комнат, холла, кухни и ванной. Когда Дико стал получать приличные деньги, то предложил отцу откладывать пенсию. Старик обиделся: достаточно того, что они питаются на деньги Дико, а за все остальное он будет платить сам.

С годами Старик стал настоящим гурманом, полюбил хорошую еду и научился прекрасно готовить самые разнообразные блюда. Когда они садились за стол, Старик с беспокойным ожиданием смотрел на сына — жаждал оценки своего очередного изобретения, и Дико считал своим долгом польстить отцу и рассыпался в комплиментах его поварскому таланту. Только после этого начиналась трапеза, во время которой они сообщали друг другу газетные новости и личные планы на день.

Но в последнее время все как-то изменилось. Дико все больше молчал, думая о своем, все реже рассказывал о тренировках и команде, а порой забывал даже оставлять деньги на хозяйство. И тогда Старик — ему было стыдно просить денег у сына — выкраивал на еду из своей пенсии, а на столе появлялись более чем скромные, хотя по-прежнему вкусные, блюда. Иногда Дико вспоминал о деньгах, спохватывался и выкладывал все, что у него было. Старик аккуратно отсчитывал положенное, остальное возвращал сыну, тот машинально клал деньги в карман, снова думая о чем-то своем…

…Оставив альбом в комнате отца, Дико решил пообедать в Русском клубе — там, по крайней мере, он не встретит никого из своих бывших коллег. Он прошел через холл и, уже взявшись за ручку входной двери, вдруг ощутил тонкий аромат рыбы. Ага, это из кухни. На мгновение ему стало совестно. Он вошел в кухню и открыл крышку до блеска начищенной кастрюли. Умопомрачительный запах коснулся ноздрей, рот наполнился слюной — на дне кастрюльки лежали две изящные, совершенно одинаковые форели, кружочки лимона плавали в полупрозрачном соусе.