Старт

Гонг! Третий, последний раунд. Публика с нетерпением ожидает развязки. Но радостное возбуждение вскоре стихает, потому что мы играем так же, как в первом раунде. Твое лицо успокаивается, растерянность сходит с него. Ты снова стал Ангелом, моим лучшим другом, а я твоим лучшим другом. Я уже жалею, что мы смело не отказались еще перед матчем и от соревнований и от бокса вообще… К чертям все эти титулы, и команду, и тренера, и олимпийское спортивное достоинство… Никакие мы с тобой не боксеры по натуре, просто хотели снять комплекс неполноценности. До седьмого класса я был «самый» — самый воспитанный, самый интеллигентный, самый сознательный, всегда меня ставили в пример, и соответственно многие одноклассники ненавидели меня, а кое-кто и поколачивал. Я сомневался в своей мужественности, очень мне хотелось чем-нибудь поразить окружающих. Но чем? Сбежать из дома? Банально. Кто только этого не делал! Поджечь что-нибудь в боянских лугах? Глупость! И тут мне пришла в голову мысль о каком-нибудь опасном спорте: альпинизм, автомобилизм, бокс. Только я начал околачиваться вокруг автомобилистов на автостоянках, как к нам в школу явился братец Миле и объявил, что собирает боксеров для юношеской команды «Спартака». Я оказался одним из первых. Так началась моя боксерская карьера, обо мне даже в газетах писали несколько раз, потому что это в общем-то уникальное явление природы: отличник в школе и к тому же хороший боксер. А те здоровяки, которым я собирался отомстить, наращивая мускулы, вдруг все, как один, записались в мои приятели и на всех матчах болеют за меня. Ты все это знаешь, и с тобой происходило примерно то же самое.

— Стоп, — судья снова хватает нас за руки и делает второе официальное предупреждение. Он напоминает нам, что в третий раз нас просто удалят с ринга. Зрители дико недовольны, орут, топают, свистят. Скверно, скверно все это, потому что влияет и на нас, и на судей. Мы с тобой переглядываемся по-особому и начинаем играть, как уговаривались для третьего раунда, то есть потверже. Я ударяю, ты отвечаешь целой серией прямых. Я замечаю, что ты бессознательно начинаешь осуществлять ту самую блокировку, о которой говорил Тото.

Только своим страшным правым прямым ты еще не воспользовался, а я уже открылся слева и могу растянуться от твоего удара в любой момент, мы ведь столько времени вместе тренировались, знаем все слабые места друг друга.

Я делаю ложное движение левой рукой и ударяю тебя в голову, не подозревая, что из этого выйдет. Или я не сообразил или твое движение вперед оказалось таким фатально быстрым, но я чувствую, что ударяю тебя страшно сильно, просто швыряю тебя на ограждение и у тебя кровь течет из носа… Я бросаюсь к тебе, чтобы обнять, чтобы не дать тебе упасть, но получаю твердый удар — левый прямой. Открываю рот, хочу что-то сказать, но твоя перчатка закрывает мне рот. «Скверно, скверно!» — шепчу про себя, а публика в восторге, браво, наконец-то — настоящий бокс! Новый взрыв криков и аплодисментов. Что-то липкое ползет к моему левому глазу — ты мне бровь рассек. С облегчением жду — вот сейчас последует врачебный запрет — и все, конец матчу. Мы в расчете. В глазах твоих блестит мое отчаяние… Но только на миг. И снова ты избегаешь моего взгляда, а я боюсь твоего, нет, это не твой взгляд. «Скверно, Ангел, скверно!» — вертится по инерции в моей голове, и вдруг я чувствую, что, сам того не желая, начинаю воспринимать тебя просто как боксера, как человека, который вышел на ринг, чтобы биться со мной, чтобы оспаривать титул чемпиона. Я все реже получаю удары, публика скандирует мое имя, я понимаю, что пустил в ход всю свою технику мастера-чемпиона. Кровь из рассеченной брови уже не течет, но попала мне в глаз. Я вижу тебя каким-то красно-белым. От жара четырех огромных прожекторов прямо над нашими головами, от страшного напряжения я весь в поту, пот щиплет глаза. Все расплывается перед глазами, я вижу тебя смутно, словно сквозь алую пелену. Ты и вправду весь в крови, мои перчатки размазали эту кровь по твоему лицу, по майке. «Скверно, Ангел, скверно», — продолжаю повторять по инерции и бью технично, в полную силу.

До конца матча остались считанные секунды, я, как это со мной случается, открываюсь слева, и вот один из нас уже на полу. Судья считает до десяти и произносит:

— Аут! — и поднимает кверху руку победителя. Не знаю, кто из нас победитель, только слышу, как сквозь сон, радостный голос Тото и неистовые восторженные крики из зала…

Мы уже в раздевалке, стоим под душем, очнувшись, и смотрим друг на друга, не говоря ни слова. Игра, да? Будем играть этак, внушим судьям и публике, будто состязаемся, а сами всех обманем, разыграем красивый дружеский матч! Как на тренировке. Дураки! Участвовать в первенстве, добраться до финала, и на ринге танцевать, вместо того чтобы боксировать?! Хорошо придумано, только не выходит! Существуют правила. А не хотим соблюдать правила, так оставим бокс другим, ты разбирай свои сольфеджио на трубе, а я буду заниматься своей литературой. Иначе не пойдет. Да, Ангел, не пойдет!

Ты уже полчаса стоишь под душем, и я тоже. Хитрец! Думаешь, ты один знаешь, как сделать так, чтобы со стороны не поняли, что ты плачешь? Если кто-нибудь заглянет, то после скажет:

— Те двое стоят под душем, глаза и лица у них покраснели после матча и от горячей воды, так что прямо пар идет!

И это хорошо, Ангел, это хорошо!

XI

И СНОВА ВНЕЗАПНО,

как из-под земли, перед нами возникает Магда. Она остановилась у входа в спортзал, волосы распущены по плечам, а юбка… Наверное, это самая короткая ее юбка. Она подходит к Ангелу и демонстративно, не глядя на меня, подает ему руку:

— Поздравляю, чемпион!

Мы останавливаемся в изумлении, только ее нам не хватало! И вдруг, будто уговорились заранее. Ангел обходит Магду с одной стороны, я — с другой, и она остается позади. Мы спешим погрузиться в людской поток, который (во всяком случае, мужская часть), наверное, оборачивается в массовом порядке: взглянуть на нее. Что ж, можно ей только позавидовать. На нас вот никто не обращает внимания, будто мы не существуем, будто это не из-за нас они только что орали, как сумасшедшие. Понятно, теперь мы им неинтересны, шагаем себе смирно, только у меня левая бровь пластырем заклеена. Какой-то дошкольник подбегает, трогает мой пиджак пальцем, чтобы удостовериться, что я такой же человек, как и его отец, и разочарованно бежит к матери, а та выговаривает ему. И снова, как перед началом матча, я пытаюсь угадать, что говорит публика, наверное, это и Ангелу интересно, потому что мы оба молчим и прислушиваемся. Однако «блаженны верующие», как говорит моя бабушка. Болтают о том о сем — такси никак не поймаешь, языковая гимназия, шоферские права, академия… Хорошо, прямо как на похоронах, где говорят о чем угодно, только не о том, ради чего собрались.

На Львином мосту публика остается дожидаться трамвая, а мы пешком направляемся в центр. Начало двенадцатого, финальные соревнования, как обычно, затянулись. Пьедесталы, медали, кубки, цветы, фотографы, поцелуи и овации… Мы остались только из-за братца Миле. Ангел не хотел брать кубок, главному судье пришлось настоять, потом, когда нам надевали медали, Ангел хотел свою надеть на меня, снова мы цирк устроили, но наконец-то все кончилось. А сейчас в голове у меня небольшая тяжесть, но вообще-то я адски спокоен. Думаю о том, как я раньше боялся нокаута, и мне становится смешно. Раньше я воображал, что если тебя нокаутировали, ты уже не человек, а теперь мне прямо поцеловать охота Ангелову правую лапу. Хорошо, что он влепил мне тот самый свой прямой и что со Светлой мы в ссоре и она не была на матче — хорошо. (А Магда, неверное, умирала от радости, когда я растянулся!) Вчера Ангел был с Заркой в «Бразилии», выпили тысячу чашек кофе… Эх, может, сегодня сведения об атмосферных условиях в районе Тихого океана будут получше…

— Сколько у нас денег? — Это первые слова, которые я слышу от Ангела с тех пор, как он накануне матча предложил мне отказаться, а я не согласился, потому что хотел, чтобы и он стал чемпионом. Роюсь в карманах: