Сумеречные люди

Через некоторое время зазвонил телефон. Этуотер вздрогнул. Еще несколько минут — и смысл существования, его высшая ценность, открылись бы ему в полной мере. А теперь, из-за этого звонка, правда жизни была от него так же далека, как и раньше. Понадобятся годы мучительных раздумий, годы тяжкого труда, годы разгульной жизни, чтобы лишь приблизиться к тому открытию, к которому он подошел, можно сказать, вплотную… Он поднял трубку.

— … Алло… простите, не слышно… кто?… кто?… кто?…

Голос на противоположном конце провода был еле слышен. Этуотер потерял к звонившему всякий интерес. Опять зашумело в голове. Он прислушался к голосу в трубке. Чье это такое странное, непривычное женское (или мужское?) имя прозвучало в трубке? И тут он сообразил. Это же Лола.

— …да… конечно, с удовольствием… да… да… нет, конечно нет… значит, во вторник… — Этуотер положил трубку. Мир вновь заявил о себе. Материальный, вещественный мир. Он открыл блокнот и записал, что во вторник с ней встречается. Что мне с ней делать, подумал Этуотер и вспомнил унылый роман, который он завел с женой своего зубного врача сразу после приезда в Лондон.

Из более срочных дел предстояло еще отдать в перевод скучнейшую лекцию финского профессора, причем сделать это надо было срочно — лекцию назначили на следующую пятницу. Найти переводчика было не так-то просто. Имелось, впрочем, и еще одно, и тоже неотложное, дело: освежить в голове деловую переписку в связи с установлением в его квартире газовой колонки. Переписка эта состояла из его писем владельцу квартиры и владельца квартиры к нему, из его писем в газовое управление и ответов на них, а также из обмена с водопроводчиком. Ситуация осложнялась еще и тем, что водопроводчик, человек немолодой и нездоровый, недавно умер, и теперь вместо него действовала новая, перекупившая права фирма, с которой ему приходилось иметь дело. Кроме того, в газовом управлении произошли существенные административные изменения, отчего процесс установки газовой колонки затягивался, а переписка между тем росла. Этуотер решил, что если он разберет все эти письма, а заодно даст резкую отповедь владельцу квартиры, отошедшему от дел галантерейщику, живущему в Беркхэмстеде, то в голове у него прояснится. Однако не успел он взяться за это письмо, прикидывая в уме, каковы будут первые строки, как в комнату вновь вошел посыльный и вручил ему неказистую, мятую визитную карточку, на которой значилось: «Доктор Дж. Кратч».

Юный болван извлек ее из кармана с видом фокусника, деловито показывающего давно и хорошо известный, при этом довольно скучный фокус, который он хочет поскорей закончить и перейти к чему-то более увлекательному.

— Что, опять?

— Он хочет получить назад свою книгу.

— Свою книгу?!

— Книгу, которую он вам дал.

— А разве он давал мне книгу?

— В сложенном виде. Я вам ее приносил, — настаивал юнец, мучительно вдумываясь в смысл сказанного и переложив то, что он смачно жевал, за правую щеку, отчего щека раздулась, как будто у него был флюс.

— Буклет! — вскричал Этуотер. — Боже! Буклет!

Буклет исчез. На столе Этуотера громоздились отчеты общества «Стародавние обычаи» за 1906–1908 и за 1911–1913 годы. Здесь же лежали кое-какие письма, несколько подержанных книжных каталогов, какие-то графики, карта вин, вырезки из газет, фотографии одежды минойского периода, конверты в коробках, мелко нарезанная промокательная бумага и несколько музейных бирок. Мусорная корзина под столом тоже была полна. Этуотер принялся искать буклет. Он искал его на полу, в мусорной корзине и по карманам. Посыльный не сводил с него глаз, словно помогая ему взглядом. Буклета как не бывало. Этуотер отправился в кабинет Носуорта. Носуорт что-то писал.

— У вас буклет?

— Какой буклет?

— Об унификации краниометрических расчетов.

Носуорт продолжал писать. Он переводил за деньги датские стихи.

— Мой дорогой Этуотер, — сказал он, — о чем вы?!

— О буклете, который нам оставил этот безумец.

— Безумец?!

— Он приходил сегодня утром.

— Сэр Грегори Уильямс?

— Да нет же. Тот, про кого вы сказали, что он приходил пять лет назад.

— Я разве что-то вам про него рассказывал?

— Доктор Кратч.

— О да, — сообразил наконец Носуорт, не выказывая при этом ровным счетом никакого интереса.

— Вы представляете, что будет, если мы его не найдем?!

— Что?

— Он будет приходить сюда каждый божий день, пока его не упекут в психушку, что может произойти очень и очень нескоро.

— Ничего, вы с ним разберетесь.

Все это время Носуорт продолжал писать.

— Мне нужен эпитет к слову «море», ну, например, «чернильное», — сказал он. — Нет, не подходит. Не придумаете ли что-нибудь подходящее?

Этуотер отчаялся.

— Скоро у меня отпуск, — сказал он.

Носуорт оторвал перо от бумаги и поднял на него глаза.

— С чего вы взяли, что буклет у меня?

Они обыскали комнату. Посыльный, не отходивший от Этуотера ни на шаг, тоже внимательно смотрел по сторонам. Буклета не было.

— Посмотрите в карманах, — сказал Этуотер.

Носуорт вывернул карманы. В карманах было много всякой всячины, но буклета не было. Носуорт даже заглянул в бумажник. Буклет, сложенный вчетверо, лежал между двух десятишиллинговых купюр.

— Кто бы мог подумать… — сказал Носуорт и вновь взялся за перевод.

Этуотер передал буклет посыльному.

— Быстрей, а то джентльмен не дождется и уйдет, — распорядился он.

Этуотер медленным шагом вернулся к столу. Утро выдалось непростое. Тем не менее, он взял ручку и начал писать длинную жалобу владельцу квартиры относительно газовой колонки. Его не покидало какое-то тревожное чувство. Дописывая первый абзац, он почувствовал, что кто-то стоит рядом. Это был посыльный, он издал странный звук одновременно губами, языком и зубами, нечто вроде всхлипа, имевшего, вероятно, своей целью привлечь внимание Этуотера и в то же время указывавшего на то, что рот его в этот момент был, против обыкновения, почти пуст.

— Ну?

— Джентльмен оставил записку, что ждать больше не может. Он придет завтра или послезавтра.

— Черт бы его взял!

Посыльный вышел. В комнату вошел Носуорт.

— Какой сегодня день недели? — спросил он.

— Суббота.

— Точно?

— Кажется, да.

Утро подходило к концу. Этуотер порвал начатое письмо владельцу квартиры. Он подошел к окну, открыл его и, высунувшись, стал смотреть на проходивших внизу людей. По листьям деревьев пробежал легкий, точно слабый вздох, ветерок. Под окном, по газону прохаживались студенты-индусы в светло-серых фланелевых брюках. До него доносились их голоса:

— Прекрасно, старина! Как это мило с вашей стороны.

И тут, раздумывая о дружеских чувствах, Этуотер вспомнил, что сегодня днем он пьет у Барлоу чай. Он вернулся к столу, взял книгу и вновь погрузился в чтение:

«…отдавая, пусть и не вполне осознанно, отчет в том, что его воображение претерпевает постоянные изменения, он внимательно следит за тем, чтобы использованный продукт этого воображения не лег в основу его новых трудов. Форма, которую он придает определенной метафоре или же неким специфическим связям между близко или далеко отстоящими друг от друга полотнами, никогда не передается элементам картины a priori, а развивается в соответствии с требованиями композиции…»

6.

В квартире Барлоу было две комнаты и кухня. В одной комнате стояла кровать, и по полу были разбросаны многочисленные предметы туалета. Другую, побольше, Барлоу использовал под мастерскую. Здесь посередине стоял диван-канапе викторианских времен, в одному углу, у стены, был матрац, в другом, напротив, лежали холсты, в рамах и без. Дверь открыла Софи. Она здесь не жила, но Барлоу дал ей ключ.

— Привет, Уильям, — сказала она, увидев Этуотера.

— Привет, Софи.

— Барлоу еще нет.

Она улыбнулась. Полненькая блондинка, Софи была типичной подружкой художника, вроде Евы у Тинторетто[7]. Работала она в магазине женской одежды. Они прошли в мастерскую. Этуотер снял шляпу и присел на диван. Софи, подперев руками пышные бедра, стояла поодаль и смотрела на него. Что-что, а продемонстрировать свои стати она умела ничуть не хуже любой профессиональной натурщицы.