Письма с войны

На канале, 19 июля 1943 г.

[…]

Сегодня впервые у меня нашлось время почитать «Дневники» Кьеркегора, которые я захватил из дому. Уж очень интересовало меня предисловие Хэкера; «интересовало» — какое дурацкое слово, я действительно хотел прочитать его и лишь дожидался спокойного часа, когда такие работы только и можно читать, этот час настал лишь сегодня. Я просто потрясен глубиной и абсолютностью образа мыслей этого истинного христианина, страстного человека, гения христианства. Знаешь, мне очень хочется на каждой стене нашего бункера написать большими красными буквами изречение святой Терезы: «Не спите, не спите, потому что нет мира на земле!» Ведь опасность заснуть действительно велика, и в первую очередь здесь, где так много «дел». Ах, эти до смешного, как их называют, важные дела и вправду занимают целый день. Но вот чего мне страстно хочется, так это учиться!

Неплохо бы и тебе почитать Кьеркегора. Это человек, который, по моему мнению, разделался с протестантизмом как философ, человек и художник. До невероятия великий человек; по своей значимости и неизвестности он сродни Фердинанду Эбнеру и Георгу Траклю, которых тоже «никто не знает», но которые принадлежат к великим мира сего. Быть может, всем людям, желающим и могущим познакомиться с ним, мешает война. Ах нет, я не грущу, после войны я буду работать, работать…

Только иногда мне кажется, что я буду стар для этого, слишком стар по годам и в силу лежащего на мне бремени… но Бог мне поможет…

Если у тебя будет возможность, отыщи все-таки в нашей подсобке в Зюльце или на Каролингерринг книгу Кьеркегора и почитай хотя бы чуточку, если, конечно, выберешь для этого время. И не забудь, пожалуйста, о моем «Вергилии, отце Запада»![116]

Несколько раз пришлось прерывать письмо, мешали, потом надо было уехать, а теперь опять наступила ночь. По пути в канцелярию заглянул в маленькую пивную, расположенную между разрушенными или нежилыми домами, и выпил стакан дивного белого бордо. […]

За окном ласково шумит благостный дождь, теплый и убаюкивающий, сущее благолепие после недельной жары.

Опять уже почти полночь, в четыре мне предстоит заступать на пост, надо часок-другой вздремнуть, а так хотелось поболтать с тобой, но глаза закрываются от усталости!

[…]

Франция, 20 июля 1943 г.

[…]

К нам приставили нового лейтенанта, сущая сволочь. Я всегда добавляю к его имени, когда приходится к нему обращаться: «Лейтенант четвертого военного года». Знаешь, такой хилый, болезненный, такой старообразный плюгавенький интриган с бледным иезуитским лицом четвероклассника. Физиономия вылитого нытика, коварного гимназиста в очках. Он явно старается сделать нашу жизнь еще тяжелее, чем она есть. Мои доставляющие радость книги Кьеркегора незамедлительно стали причиной его недоброжелательства, и он тут же позаботился о том, чтобы во время дежурства на телефоне у нас вообще не оставалось ни минуты для чтения. При этом у него бывают приступы омерзительной слащавости, на что я реагирую, как подвыпивший русский. Я решил до тех пор злить его, пока он не выгонит меня отсюда и не засунет в какую-нибудь другую группу. Там будет больше свободного времени, кроме того, мне опостылела его тошнотворная физиономия, которую приходится видеть и день и ночь. В обычных условиях такой человек вызвал бы только сочувствие, а на руководящих постах подобные типы необычайно жестоки в своем слепом и глупом честолюбии!

Вот так я и живу здесь с такими законченными негодяями и не могу ни писать, ни читать. Если после войны останемся живы, мы вычеркнем из памяти всех подлецов и нашего глупого обер-лейтенанта тоже. После войны весь этот сброд забьется в какой-нибудь угол, а мы на развалинах будем продолжать жить, […] мне не хотелось бы покидать Кёльн, даже после всех ужасов нельзя покидать его, да и где бы ты ни оказался, в Кёльне все равно лучше; быть может, мы станем жить в Бонне, во всяком случае, неподалеку от Кёльна.

[…]

Франция, 12 августа 1943 г.

[…]

Сегодня почты не было, ни для кого; где-то по дороге случилась катастрофа; я узнал об этом сегодня днем, так что остальная часть дня, считай, была потеряна, потому что если нет надежды на получение почты, то уже ничто не может скрасить наше жалкое существование.

Что же касается службы, то в последние недели тут тоже нет ничего особенно радостного, но, собственно, такого уж радостного вообще никогда не было; я совсем невеселый, ко всему безразличный, и ничто меня не интересует, поэтому, естественно, я веду диспуты с моими начальниками, которые порою бывают очень агрессивны. Мой любимый объект, как всегда, — лейтенант с лицом иезуита. Конечно, мне всегда хватает ума не позволить себе никаких опасных выпадов, и эта игра необычайно захватывает и доставляет удовольствие, когда доходишь почти до самой черты. Я лучше, чем кто-либо другой, знаю армейский устав, так что со мной никогда ничего плохого не случается. А вот что позволяют себе некоторые офицеры, порою просто невероятно и возмутительно. Наш шеф, к примеру, в период столь отчаянного табачного дефицита не гнушается вынести из комнаты бухгалтера упаковку с сотней лучших и дешевых сигарет, предназначенных для нас. Это возмутительно — позволить себе такое после четырех военных лет! Ах, я о многом должен тебе рассказать, и о вещах куда более странных. А тут еще день и ночь грохочут англичане, огромными стаями проносясь над нашими головами, и всегда, всегда думаешь, что они летят стереть с лица земли еще один немецкий город. Это поистине сумасшедшая война; здесь у нас, что называется, самая настоящая мирная жизнь, а вся Германия ввергнута в жесточайшую войну!

[…]

Франция, 14 августа 1943 г.

[…]

День сегодня выдался великолепный; ночью я дежурил первым, после чего проливной дождь загнал меня под одеяло; он лил, не прекращаясь, почти все утро; когда я проснулся после долгого и крепкого сна, он все не унимался и продолжал поливать всю первую половину дня, по-прежнему теплый и сильный, без ураганного ветра. Утром никаких работ не предвиделось, так что появилась возможность привести в порядок свои вещи, состояние которых давно беспокоило меня, ведь никогда не хочется жертвовать своим драгоценным свободным временем ради какого-то барахла, поэтому сегодняшнее утро было для этого самым подходящим; после обеда дождь прекратился, и мы опять принялись натягивать колючую проволоку; со временем ужасно надоедает, да и физически тоже ощутимо таскать эти тяжелые мотки; нам вообще всегда достается; в другие дни мы занимались бетонированием, тут тоже только успевай поворачиваться: надо, главное, делать все очень быстро, поэтому к вечеру все нещадно уставали, к тому же еще предстояла эта скучная ночная вахта. Сегодня я был во второй смене, в средней, которая на языке матросов называется «собачьей вахтой», потому что немного спишь до нее и почти столько же после. К тому же я намеревался сегодня пойти в деревню, чтобы раздобыть для вас еще масла. Крестьяне ужасно твердолобы и очень требовательны; живут, как князья, пьют черный кофе, курят толстые сигары, и у детей губы буквально слипаются от шоколада и разных сладостей. Я часто вспоминаю при этом «толстяков» из романа Тиммерманса «Питер Брейгель»[117].

Когда нынче после обеда мы тянули колючую проволоку, мне неожиданно вспомнилось, что сегодня суббота, Святая суббота, как считалось издревле, праздничный день. Господи, это поистине сумасшествие, думать о том, сколь безотрадной стала наша жизнь, лишенная блеска, красоты и всех радостей.

Будем уповать на милость Божью и искренне верить в то, что и для нас на этой земле еще будет праздник и начнется жизнь, достойная человека. Завтра опять воскресенье. Каптерка, как всегда, полна солдат, ожидающих почты; видимо, у почтальона сегодня снова какая-то авария, он «запаздывает» уже больше чем на час; все нервничают и с нетерпением ждут появления огромного коричневого бумажного мешка для картофеля, который хранит в себе самое драгоценное — нашу почту.

116

Статья Теодора Хэкера «Размышления о Вергилии, отце Запада».

117

Тиммерманс Феликс (1886–1947) — бельгийский писатель и художник; писал на фламандском языке. Его перу принадлежит биографический роман «Питер Брейгель» (1928), один из эпизодов которого носит название «Толстяки». Это история о том, как юный Брейгель попадает в услужение к богатому крестьянину, владельцу огромной свинофермы, который катается как сыр в масле, в то время как свинопас Брейгель перебивается с хлеба на воду.