Письма с войны

[…]

На канале, 28 мая 1943 г.

[…]

Сегодня вечером я в полном смысле слова прогулял школу; дело в том, что я записался на курсы по изучению французского языка, по два раза в неделю; это всегда три часа свободы с учетом времени на дорогу. Я записался на ранние часы, чтобы подольше быть свободным; с преподавателем курса, ефрейтором, я договорился заранее, так что гулял на законном основании; перво-наперво я отправился на другой конец деревни, улегся на лугу и закрыл глаза… я лежал на роскошном цветущем лугу, опьяненный благоухающим ароматом пряных вешних цветов, и от усталости заснул. Мне немного напекло голову, потому что за время моего сна солнце переместилось и теперь светило мне прямо в голову. Я вернулся в роту, сделал в санчасти очередной укол, и тут пришла почта…

Сунув в карман твои письма, я направился в пивную, чтобы в тишине насладиться ими; ежедневная работа: чистка и латание пропитанных грязью сапог, устранение на брюках и куртке следов от колючей проволоки — все это отнимает столько драгоценного времени, но сегодня это подождет. […]

В этот день обычно тихая пивная была битком набита шумными, докучливыми унтер-офицерами, этим подлым, бессмысленным в своем существовании на земле отродьем; единственное, на что они способны, это измываться над нами, а вот успехам в войне они содействуют очень мало. […]

Как ненавижу я эту жалкую жизнь, это абсолютно бессмысленное прозябание без нормальной человеческой работы, имеющей определенный, более глубокий смысл. […]

Но жизнь никогда не проходит зря, никогда.

Даст Бог, мы скоро свидимся, месяца через полтора, у тебя как раз начнутся каникулы. Такая возможность существует, однако будем только надеяться, но не рассчитывать.

[…]

На канале, 14 июля 1943 г.

[…]

Возвращение в часть поездом оказалось очень тяжелым и изнурительным, такого я даже не предполагал; потом пришлось еще преодолеть пешком не столь уж длинный, но весьма утомительный путь от маленького прибрежного городка до расположения части, потому что много сил отняла жара и вчерашняя поездка по железной дороге, к тому же пока еще никого и никогда не вдохновляло и не радовало возвращение в армию после отпуска. Рота размещалась близ моря в чудесной небольшой еловой роще в маленьких домиках, служивших некогда горожанам местом отдыха по окончании трудовой недели; в этих домиках было все: и кухня, и канцелярия, и мастерские, все выглядело добротно и по-летнему. И тем не менее меня охватила тоска по развалинам Кёльна.

Но какую же грусть наводят эти маленькие, шикарные, немного запущенные и заброшенные курортные оазисы! Очаг сопротивления, к коему я был приписан, располагался несколькими километрами дальше, в маленьком, почти недоступном лесочке, буквально нашпигованном минами; лишь единственная дорога, петляющая вдоль берега между дюнами, соединяет его с остальным миром, и я еще долго бродил меж этих песчаных насыпей в поисках нужного мне барака. Хорошо замаскированный и потому едва заметный, он находился между двумя песчаными холмами, так что я, пребывая мыслями далеко от этого проклятущего канала, не один раз прошел мимо него и обошел вокруг, пока вообще заметил его. Ах, этот неоглядный лабиринт из колючей проволоки, этот задействованный в военных целях безобидный песок, взорванные дома, эта обязательная для опорного пункта на море имитация красоты и свободы, хотя все раскурочено беспросветным идиотизмом войны, — все это с неимоверной силой навалилось на меня, так что мое сердце почти онемело, застыло и умерло; да, надо действительно всегда быть начеку. Знаешь, я даже не видел моря, хотя оно с грохотом обрушивало свои волны на колючие заграждения всего в пятидесяти метрах от меня. Обнаружив наконец свой барак и войдя в него, я увидел все те же идиотские физиономии фельдфебелей и унтер-офицеров; у меня было такое ощущение, будто мир изнемог. Ах, как же неимоверно тяжело, но, как всегда, мне удается взять себя в руки. Правда, эти первые часы после отпуска, когда ты будто прямо из Рая попадаешь в нечто непонятное, могут обернуться невероятно опасной западней, поэтому расслабляться никак нельзя, это опасно, хотя вовсе не смертельно. От этого еще никто не погибал. Я обращался к Богу, произнося молитву одним духом, так молятся только солдаты, но эти короткие молитвы, произнесенные из чувства благодарности, страха и отчаяния, действительно укрепляют и поддерживают тебя. […]

Вчерашний день я потратил на поиски своего большого багажа, который при транспортировке попал в другие отделения. После этого, валясь с ног от усталости и обливаясь потом, я вселился с полным багажом в свой барак и был счастлив, что обзавелся хоть каким-то надежным кусочком «родины». Мы находимся в пятидесяти метрах от линии прилива в деревянном бараке, крыша которого едва выступает над землей, вернее, над песком, во всяком случае, выглядывая из окна, я вижу широкое красивое море и рисую в своем воображении где-то далеко Англию; слева и справа от меня возвышаются дюны, поросшие высокими, гнущимися долу травами, а позади нас, в маленьком лесочке, в тени больших деревьев стоят великолепные, помпезные публичные дома из камня, обставленные с большим вкусом, с роскошными кроватями, которые можно увидеть издали через окно… но, к сожалению, вся территория заминирована, так что поход туда с целью «взять на время» какое-нибудь покрывало или дорогое клубное кресло сопряжен с опасностью для жизни. Местность позади нас вообще вся заминирована, и справа тоже, в общем, остается только одна асфальтовая дорога, пролегающая через лесок и поселок, — единственная возможность избежать эту мышеловку; маленькая уютная пивная с ее одиозной хозяйкой, стирающей нам белье, расположена на свободной от мин территории неподалеку от нас, здесь же находится и наша столовая, каждый день в обед на очень хорошенькой маленькой повозке, в которую запряжен ослик, нам привозят еду; нам наш пункт разрешается покидать только в случае письменного приказа. Служба вполне сносная, я целый день сижу в помещении у телефона, иногда бегаю по песку туда и сюда между бараками. Ночью мы сидим здесь либо до трех или от трех, зато потом можем всласть подремать до девяти утра, так что можно выдержать; конечно, все относительно, работы здесь тоже хоть отбавляй, собственно, телефон не замолкает ни на минуту, и все же это не идет ни в какое сравнение с идиотской службой на нашей последней позиции; время здесь проходит очень быстро, и это самое важное. […]

Я очень рад, что взял с собой много книг, и прежде всего толстенный том «Дневников» Кьеркегора, читая который я забываюсь, если, конечно, в комнате тихо. Я счастлив, что могу читать. Ежедневно четыре раза в день я еду два километра на велосипеде до канцелярии, чтобы доставить к нам приказы, а вечером почту, в этом случае мне разрешено покидать мышеловку; по дороге мне попадается разный народ, в основном штатские, люди без униформы. Думаю, со временем тут тоже можно наладить приобретение масла, если только Альфред вышлет мне кредитные талоны; с обменом денег мне не повезло; в Маастрихте не представилась такая возможность, а в саму Францию больше не разрешается ввозить немецкую валюту; на мое счастье, у меня еще оставалось сорок марок Йозефа Маркарда[115], но отличное, качественное масло опять подорожало, как я слышал. Во всяком случае, я могу послать — если ты считаешь, что погода позволяет это сделать, — немного масла тебе и матери; ты действительно считаешь, что по такой погоде это возможно? Сообщи мне. У нас безумно жарко. Было бы прекрасно послать тебе посылочку. […]

До сих пор здесь очень тихо, и я радовался, что смогу написать тебе большое, хорошее письмо, но тут в комнату вваливается целая свора хохочущих, орущих унтер-офицеров и делает жизнь совершенно невыносимой, это просто ужасно.

[…]

115

Маркард Йозеф — младший брат друга Бёлля Каспара Маркарда.