Письма с войны

Завтра я должен согласно приказу выехать в Аррас, чтобы привезти оттуда велосипеды; на это уйдет еще неделя, и половины октября как не бывало; дни летят быстро, может, за это время удастся побывать разок в Германии; при формировании новой части потребуется кое-что привезти оттуда, и тогда командировки пойдут одна за другой. […]

Мне хотелось поделиться с тобой впечатлениями о красоте города, о царящей там атмосфере, приезд сюда является для меня настоящим событием после трех месяцев пребывания в бункере, но в холодном унылом бараке, среди шума и болтовни окружающих меня солдат мне не удается написать и строчки…

[…]

Место расположения, 12 октября 1942 г.

[…]

Я ужасно устал от перехода маршем на нашу новую квартиру, которая, впрочем, до необычайности разочаровала меня; видимо, я не рассчитал с «утешением», с белым «бордо»…

Я подружился тут с одним русским, который живет во Франции с конца Первой мировой; он немного утишил мой никотиновый голод: подарил мне табак, представляешь себе, русский дарит мне табак во Франции в 1942 году! Воистину это почти чудо! Ну надо же! За это я подарю ему завтра свою пайку хлеба; я непременно так сделаю, хотя сам ужасно голоден; подумать только, русский в 1942 году во Франции дарит мне табак!!!

[…]

Западный фронт, 15 октября 1942 г.

[…]

Сегодня выдался на диво великолепный денек, который, как мне показалось, пролетел чересчур быстро; погода была великолепная; утром моросил дождь, мелкий, спорый, завораживающий дождь; к полудню пробудилось солнце и залило все вокруг своим золотым светом; редко выпадает такой чудесный день осенью, необычайно жаркий, точно само солнце; все было прекрасным, чистым и ясным; маленькая местная речушка, извиваясь, несет свои воды по довольно широкой равнине, слева и справа обрамленной грядой невысоких холмов, поросших лиственными лесами, совсем как в Германии; может быть, вопреки моему безобразному описанию ты все-таки сумеешь представить себе эту красоту; всю вторую половину дня я колесил на велосипеде по этой чудной равнине, пытаясь достать яйца, муку и сахар, чтобы в воскресенье всей роте приготовили пирог. Меня, словно школьника, переполнило радостное чувство, когда мне удалось избежать скучных занятий по изучению устройства пулемета, а также по строевой подготовке и удрать одному. Меня, правда, несколько удручала сложность задания, но как же чудесно было, не торопясь, с благими намерениями и в веселом расположении духа катить от одного двора к другому, наслаждаться погожим днем, иногда выкуривать сигарету, присев на край придорожной канавы, заходить в маленькие кафешки, где можно выпить стакан вина и побеседовать с хозяйкой или хозяином; а как забавно торговаться с крестьянами; не встречал более ярых собственников, хотя часто искренне восхищался их невероятной учтивостью, с какой они порою отделываются от назойливого просителя; зачастую они улыбчиво и долго расспрашивают тебя о том о сем лишь потому, что им доставляет истинное удовольствие пообщаться с немцем на их родном языке; при этом я многому учусь у них, вот только у меня все зависит от настроения: если весел и счастлив, как сегодня, то могу говорить почти свободно, не запинаясь, это очень приятно, но бывает, что я не в состоянии выговорить самые простые, обиходные слова; в доме одной старой крестьянки я пробыл особенно долго, ее сын, сноха и внук работали в поле; она поведала мне о муже, который в свое время побывал в немецком плену, а позднее на Рейне в оккупационной армии, он-то и рассказал ей о характере и повадках немцев, о том, как они празднуют Рождество, что ей необычайно понравилось; она поинтересовалась, есть ли у меня дети, и восхитилась моим обручальным кольцом, по-настоящему восхитилась; сей факт очень развеселил меня; потом мне пришлось выпить чашку молока, и тут она польстила мне, похвалив мой отменный французский; однако я не тщеславен и трезво оцениваю свои знания, поэтому я сразу разгадал ее лесть; я еще долго колесил по окрестным дорогам, мотаясь от одного крестьянского двора к другому, но результатом столь долгих поисков оказались всего три яйца и полтора килограмма муки; однако в сравнении с другими я привез очень много; не стану перечислять тебе, сколько молодых и старых крестьян и крестьянок я повидал, о каждом из них можно было бы написать целый роман, уже одно лицо чего стоит: ах, эти крестьянские лица… красивые, суровые и часто с пугающе паническим выражением; нигде больше не встретишь такой откровенной и до некоторой степени завораживающей чувственности на лицах селян, как во Франции, в этой чувственности заключены одновременно и удивительная мягкость, и обаяние, но все это не на поверхности, а запрятано глубоко внутри, что тотчас проявляется во время разговора, когда лицо собеседника оживает; просто потрясающе, в особенности это заметно у седых, как лунь, пожилых женщин, они, словно древние богини, и не такие уж не женственные, как это принято считать; порою их глаза блестят так молодо, что можно только позавидовать; иногда встречались и молодки, чьи мужья находились в плену, и они жили вместе с детьми у родителей; зачастую они — сама печаль, любезные, но очень усталые, от иных веет ледяным холодом; в основном они долго не отпускают тебя, потому что рады любому пришельцу, который может с ними поговорить; очень хорошенькие и кокетливые осмеливаются попросить у тебя сигарету; ах, сколько же разных людей можно повстречать за такое короткое время. […] Мне нравятся эти встречи, потому что я могу получить непосредственное представление о настоящей жизни селян Франции, о жизни другой нации, у которой, видимо, было, да и теперь еще есть столько величия, столько шарма и благоразумия; а наша солдатская жизнь такая однообразная и унылая; поэтому когда застаешь крестьянскую семью за званым ужином всех вместе за одним столом, стариков, родителей и разного возраста детишек, видишь на стенах фотографии пленных солдат в военной форме, то понимаешь, как это прекрасно; все происходит согласно исконным традициям крестьянского гостеприимства, но как-то легко и непринужденно, просто диву даешься, поэтому ты сознаешь себя настоящим чурбаном, когда стоишь потом посреди комнаты и заводишь старую песню о яйцах и масле…

Ах, мне очень хотелось, и я думал, что сумею рассказать тебе обо всем так, как я это на самом деле почувствовал и постигнул, я словно глубоко и проникновенно заглянул в душу всей Франции. […]

Было уже поздно… очень, очень поздно; я вернулся в часть в глухой темноте, поел и отправился в очередной раз к одному крестьянину, который еще днем предложил мне зайти попозже; потом я вытряхнул из всех карманов орехи, которые насобирал по дороге, да еще и купил; знаешь, я мог бы соорудить перед твоей дверью настоящую гору из фруктов, тут их видимо-невидимо; если бы меня сейчас отпустили домой, я привез бы вам полную здоровую сумку груш, чудесных груш, которые я ем даже в компоте, — да, ты удивляешься, а яблок, яблок-то сколько!..

Хотя рассчитывать на сюрприз бессмысленно, тем не менее вовсе не исключена возможность совершенно неожиданно объявиться у вас; кое-кто из наших солдат получил отпуск на несколько дней… может, и мне как-нибудь повезет.

[…]

Западный фронт, 23 октября 1942 г.

[…]

Сегодняшний день оказался для меня из рук вон плохим, я не ведал ни минуты покоя, мотался целый день, доставал дрова, разные транспортные средства, что было огромным достижением, если принять во внимание упорство крестьян, и вот вечером, когда все работы уже завершены и настало время отдыха, конец недели, которого я так страстно ждал, мечтая вымыться сам и попарить свои несчастные натруженные ноги, после чего в спокойной обстановке выпить стакан вина, мне приказали дежурить, так что приходится теперь сидеть в этой дурацкой канцелярии; до чего же это гнусный, до необычайности жалкий сброд, все до единого, но я не дам им ни малейшего повода позлорадствовать надо мной. И я не позволю им влезть в мою душу, слишком много для них чести…