Письма с войны

Только что получил печальную для меня весть: я должен отдать свой чудесный одноместный бункер, так что теперь нахожусь в длинной узкой дыре, очень темной и малоприятной, вместе с восемью однополчанами, но я это выдержу. […]

Да, я послал тебе плитку шоколада, сообщи мне, получила ли ты ее; он, конечно, не такой хороший, как когда-то, но все-таки это шоколад, и его готовили в тяжелых условиях; надеюсь, его никто не украдет. […]

Мы все время ожидаем появления «томми»[71], а его нет, и видимость очень плохая; но однажды нам будет не до шуток…

[…]

Западный фронт, 16 июля 1942 г.

[…]

Вчера утром меня совершенно неожиданно отправили на специализированную учебу[72]; мы прибыли на место примерно в полдень и впервые за долгое время — с тех пор как я уехал из дому — наелись досыта. Очередность съеденных блюд: суп из цветной капусты с приправой, суп из цветной капусты с приправой, суп из цветной капусты с приправой, макароны с яичницей-болтуньей, пудинг, пудинг, пудинг, макароны с яичницей-болтуньей, пудинг, пудинг. После этого я действительно насытился, затем мы направились на поиски нашей квартиры и в очередной раз обрели ее в старой французской школе, где на протяжении всего курса обучения — трех дней — спали прямо на земле на подстилке из соломы и без одеял; после короткого сна с переполненным желудком отправился сначала в город… чтобы купить маленький подарок на именины, а потом в парикмахерскую: вымыть голову, побриться, сделать массаж лица; необычайно приятно и то и другое — посещение магазина и визит в парикмахерскую.

Я не уставал радоваться тому, что вечерами, примостившись в каком-нибудь тихом уголке солдатского общежития, смогу писать тебе, но тут вышла очередная закавыка: не оказалось почтовой бумаги; тогда я отправился в варьете, в солдатский театр, типичный для начала четвертого военного года: много шума и голых ножек, но все как-то грустно, единственное, что порадовало, это превосходные клоуны и несколько изумительных номеров артистов цирка.

После десяти дней позиционной войны на побережье этот насыщенный теорией курс, который дается мне с большим трудом, кажется настоящим отдыхом, видишь людей, пестрые одежды и приветливые лица, в этом действительно есть что-то от прежней жизни в сравнении с монотонностью, царящей у нас; как бы невероятно это ни выглядело и ни звучало, но такое довольно долгое утомительное напряжение ничто не в силах ослабить, только почта — наша единственно истинная радость; к сожалению, до воскресенья я остаюсь без писем. […]

Вчера послал тебе целый килограмм шоколада, напиши же, пожалуйста, получила ли ты его. […] Если это, само по себе простое обучение начнет чересчур изматывать меня, то боюсь, у меня появятся довольно веские опасения за мою учебу; но пока я не хочу об этом думать.

Единственной реальностью моего бытия остается только моя вера в правду и суть креста. […]

Наша жизнь наполнена исключительно этой войной, этой бесконечной войной, которая поглощает нас без остатка; прежде я всегда думал о Первой мировой, длившейся четыре года, как о величаво-торжественной страшной сказке, но вчера мне вдруг стало до ужаса ясно, что мы сами по уши увязли в такой же авантюре, которая старит наши лица, иссушает наши сердца, делает жидкими наши волосы и превращает нас в вечно грязных, всегда немного почтительных и производящих фальшивое впечатление персонажей, которые больше не представляют себе нормальной жизни.

Ах, по прошествии трех с половиной лет солдатчины тебе все становится безразличным и само собой разумеющимся; в том помещении, которое нам отвели для спанья, вряд ли согласились бы заночевать даже бездомные переселенцы, а мы ютились там целых три дня — немного соломы на грязном полу в какой-то захудалой лачуге; стаскиваешь с себя мундир, кладешь его под голову вместо подушки и просыпаешься только утром, и то лишь потому, что приспичило отлить, а вовсе не оттого, что плохо спал или замерз без одеяла.

Обо всем, что находится за пределами этой «жизни», о доме, о музыке и книгах, то есть обо всем, что, собственно, и составляет нашу жизнь, я думаю как о реальном, живом, но совершенно ином мире, куда меня иногда милостиво впускают и который часто одаривает меня благостными знаками: письмами и мечтами. […]

Ощущение, что тебя всячески обманывают, вовсе не просто ощущение, а факт, — касается ли это нашей жизни вообще или шоколада и кекса, который иногда можно купить в столовой и который исчезает в карманах тех, кто ничего не делает, а только прибивается к теплому местечку; все эти большие и маленькие огорчения и то, что мы со своим скарбом постоянно тремся друг о друга, делает нас старыми и жесткими, а нашу жизнь безрадостной. […]

[…]

Западный фронт, 29 июля 1942 г.

[…]

Это письмо я перешлю с товарищем, он завтра уезжает в отпуск; ну что сказать тебе? Я устал от здешней действительно напряженной службы. […]

Сегодня я вправе поделиться с тобой грандиозной радостью, для меня это и вправду безумная радость: я снова возвращаюсь на побережье, на передний край, в бункер, огнеметчиком; вот видишь, та история с огнеметом обернулась для меня счастьем; отныне я буду опять лежать в бункере в десяти метрах от моря, правда, караул придется нести и ночью, зато никакой тебе строевой и никаких полевых учений, на худой конец всего по часу каждые два-три дня, но это уже не играет никакой роли, […] так что порадуйся вместе со мной, наконец я покину этот резервный питомник. Завтрашним ранним утром мы должны на двоих получить огнемет и установить его, после чего нас переведут во взвод, находящийся на передовой позиции, и, стало быть, наш горлопан не будет иметь к нам никакого отношения; ты не поверишь, не в состоянии поверить, сколь безмерно я счастлив…

Сегодня вечером мы еще раз, в виде исключения, поплавали в море, вода оказалась теплее, чем в воскресенье, к тому же был прилив, так что можно было уйти далеко-предалеко в море по неглубокой белой отмели; ах, белый песок под ногами, порывистый ветер, сумасшедшие волны, перекатывающиеся через твою голову, а перед тобой, насколько хватает глаз, — морская лазурь, это действительно величайшая радость и огромное удовольствие; итак, завтра я перебираюсь к самому морю.

Лишь бы только нас не так скоро сменили, я имею в виду нашу роту, это будет чистым несчастьем, если спустя несколько дней нас снова отзовут; во всяком случае, все то время, что мы будем находиться здесь, я буду чувствовать себя хоть немного лучше; придется подолгу бывать в карауле, мало спать по ночам, но зато никаких нарядов, а главное — мы будем у моря, совсем, совсем впереди. […]

Ну как ты могла подумать, что я голодаю; такого никогда не было… вполне естественно, когда приходит посылка из дома, мы все, как безумные, набрасываемся на сладенькое, а когда нас отпускают в город, то вдосталь лакомимся там разными вкусностями, которых и в помине нет в нашей полевой кухне. Каждый день на обед нам дают по целому котелку супа, им, конечно, наедаешься, но это суп военного времени, у него один и тот же вкус, тем не менее после обеда во всей роте не остается и ложки такого хлебова, оно и понятно, ведь мы целый день в движении на свежем воздухе, который здесь, на море, делает нас особенно прожорливыми. От голода я не страдаю, а что до шоколада, так я его всегда ел, если он мне попадался, так что… н-да, умолчим об этом…

Вот так и не иначе обстоят мои дела. […] Завтра вечером к нам приедет дивизионный пастор, я хотел бы еще раз исповедаться и причаститься, это очень утешит и осчастливит меня.

Сейчас буду упаковывать свои вещи, завтра надо выехать очень рано; да, к морю, к морю, на самый передний край запада; в этом месяце ночные дежурства не будут такими уж напряженными, а вечерами станем варить отличный грог, потому что у меня снова есть денежки, чему я тоже необычайно рад и даже счастлив, они дают ощущение свободы, и после долгого-предолгого перерыва можно опять пропустить стаканчик; я тоскую без спиртного, пусть тебя это не удивляет, но у меня появилась настоящая потребность в алкоголе. […]

71

Прозвище английских солдат.

72

Имеются в виду курсы по изучению огнемета.