Страница 5 из 13
Я прочел "Невидимку" в ранней юности. В эту эпоху обычно читают Дюма, очаровываются "Мушкетерами". Как мог я уделить какое-либо внимание этому, честно говоря, глуповатому роману (которому, кстати говоря, поддался - как грустно! - даже Горький), если в руки попала такая современная (я уж не говорю, что гениально написанная) - вот именно такая современная, такая похожая на появлявшуюся вокруг меня технику книга! Невидимка - в его шляпе, с его забинтованным лицом, с его проведенной в универсальном магазине ночью - казался сошедшим со страниц окружавших меня газет с их хрониками об изобретениях, сошедших с иллюстраций журналов с их многолюдными сценами спорта и техники, - это было близкое, это был я сам... Как могли заинтересовать меня похождения трех или даже четырех молодцов в перьях и со шпагами, которым, кстати говоря, я вовсе не сочувствовал, не понимая, почему надо сочувствовать именно королеве, а не Ришелье, который как раз и вызывал симпатии.
Попробуем от руки. Кстати говоря, когда писал Гоголь - нет, пожалуй, позже - ну, скажем, в эпоху Герцена, уже пребывающего в Лондоне, можно было услышать обсуждение, кто чем пишет. Один говорил, что пишет, конечно, стальным пером! Другой: "Что вы, что вы! Я только гусиным! Разве можно что-нибудь написать стальным?" Словом, подобно тому как теперь обсуждают рукой или на машинке. Как будто это важно! "Разве пишут рукой? - спросил Микеланджело. - Пишут головой!"
Интересно выяснить, когда он и на самом деле состоялся, этот переход на стальное перо.
Каким пером писал, например, Стендаль? Гюго? Лев Толстой - чем начал, гусиным?
Как оно выглядело? Где впервые появилось? В Бирмингаме?
Гусиные перья, это мы забываем, тоже не представляли собой некоей, так сказать, стихийной вещи, - наоборот, это были в некоем роде фабричные изделия: их оттачивали специальные мастера, придавали им удобную и простую внешность - чуть ли не коротких, величиной в наши автоматические ручки трубочек без всяких именно перьев на концах.
Совершенно не важно, разумеется, чем пишешь. Ведь можно и диктовать! А когда из уст великого человека вылетают какие-либо образы - ведь он их не пишет; они - в воздухе!
Правда, иногда ощущаешь связь между рукой и головой в связи с белеющей перед тобой страницей. Правда, письмо рукой - это письмо, если можно так выразиться, цепью; это бег... Что касается работы на машинке, то я каждый раз затрачиваю много силы на то, чтобы приподнять и передвинуть всю махину: возможно, это влияет на срок работы - скорее надоедает, скорее чувствуешь желание отдохнуть...
Стоя написать рассказа нельзя. А я ведь чаще всего пишу стоя. Впрочем, Гоголь писал именно стоя. Анненков чудесно вспоминает о встречах с Гоголем в Риме в то время, когда писались "Мертвые души". Он как раз написал главу о Плюшкине - то, следовательно, где сад, где береза, как сломанная колонна, где упоминание о красавице, именно третьей сестре, где доски моста, ходящие под проезжающим экипажем, как клавиши... Гоголь, вспоминает Анненков, был в восторге от написанного - и вдруг пустился по римскому переулку вприсядку, вертя над головой палкой нераскрытого зонтика.
Гоголь писал, стоя за конторкой.
Как они, Гоголь, Пушкин, заслонили собой почти всех, кто писал одновременно! Того же Анненкова, Аксаковых, еще многих, которые заслонены для меня и до сих пор... Боже мой, Герцена! Герцена, который писал, что у Николая был быстро бегущий назад лоб.
Герцен писал великолепно (в чисто изобразительном смысле). Тут я найду цитату, где описана старая простуженная обезьяна, жившая в детстве Герцена на углу печки.
Из книг, посвященных обзору собственной жизни, разумеется, самая лучшая "Былое и думы". Какая удивительная книга написана на русском языке! Эстетической оценки ее как будто нет в нашей критике.
Великие фигуры - Пушкина, Лермонтова, Гоголя - заслонили от нас целый ряд писателей тех времен. Заслонили и Герцена (я как раз говорю об эстетической стороне).
Может быть, лучшие строчки поэта, написанные на русском языке, это строчки Фета:
В моей руке - какое чудо!
Твоя рука!
Там дальше - "а на земле два изумруда, два светляка", - но довольно и этих двух!
Между прочим, в тех такой старый и такой обобщенный смысл, что их можно взять эпиграфом к любой книге, где действуют люди. К "Войне и миру", например, к "Божественной комедии".
Он сидит на портрете, похожий на еврея, даже на раввина, с неряшливой бородой, в которой, кажется, он скребет пальцем.
Странно представить себе, что это великий русский лирик. Он был кирасиром, охотником на медведя. Это у него на охоте медведь нанес раны Льву Толстому.
За фигурами Пушкина и Лермонтова скрыт Фет. Между тем он не меньше как лирик, просто он писал иначе.
Николай эпохи Пушкина вовсе не такой, как изображают в иллюстрациях, в кино, на сцене. Он был без усов. Есть бюст работы Витали, современный Брюллову, Пушкину, Глинке, где Николай изображен с резко выраженным именно безусым римским лицом. Усы, по всей вероятности, появились позже - когда они вошли в моду в Европе. Так что образ Николая, выкатывающего грозный глаз из-за уса, безусловно придуман для усиления образа "загнанности" Пушкина.
Какие замечательные фамилии в пьесах Островского. Тут как-то особенно грациозно сказался его талант. Вот маленький человек, влюбленный в актрису, похищаемую богатыми. Зовут - Мелузов. Тут и мелочь и мелодия. Вот купец хоть и хам, но обходительный, нравящийся женщинам. Фамилия Великатов. Тут и великан и деликатность. Перед нами соединение непосредственности находки с отработанностью; в этом прелесть этого продукта творчества гениального автора; фамилии эти похожи на цветки...
Вдову из "Последней жертвы" зовут Тугина. Туга - это многие печали. Она и печалится, эта вдова. Она могла бы быть Печалиной. Но Тугина лучше. Обольстителя ее фамилия Дульчин. Здесь и дуля (он обманщик) и "дульче" сладкий (он ведь сладок ей!).
В самом деле, эти звуки представляются мне грядкой цветов. Может быть, потому, что одному из купцов Островский дал фамилию Маргаритов?
От "Фрегата Паллады" у меня осталось упоительное впечатление отличной литературы, юмора, искусства. Я уж не говорю о самом материале романа - о том, как изображено в нем кругосветное путешествие: оно изображено настолько хорошо, что хочется назвать эту книгу лучшей из мировых книг о путешествиях.