Страница 16 из 45
— С прессой надо работать… — неопределенно протянул Акакий Мокеевич.
И опять мудрого товарища Пустова окружающие поняли без слов.
— Нет статьи — нет проблемы! — слегка заплетающимся языком заявил композитор Тайманский, уже откровенно хлеставший какую-то гадость прямо из горлышка своей фляжки и довольно рискованно, на манер Шалтая-Болтая, раскачивавшийся на столе.
— С газетой «Измена» должны поработать коллеги; скажу так: нам обещано; — плаксиво сообщил Шавккель. — А газету «У речки» я беру на себя — но без вашей, коллеги, помощи, гарантии я дать не могу…
— Я близка уже к написанию письма! — выпрямив покатую спину, выпалила вдруг все молчавшая Вореквицкая.
— Поработаю устно… — пропищал Шкалик.
— Я выступлю со статьей, и все увидят, что такое настоящая работа мысли в сравнении с гадкими измышлениями недостойных, которые — и это будет видно, если мы просто противопоставим, поставим рядом… — горячо понесла Поддых-Заде; ее изрытое оспой лицо приняло вдруг фиолетовый оттенок.
— Ставить рядом как раз и не требуется… — тихо и как бы задумчиво сказал Пустов.
— Аллах акбар! — решительно пискнул из своего кресла Шкалик, требовательно посмотрев на Пустова.
— Ох, и не говорите! — с тяжелым вздохом молвил Акакий Мокеевич, сняв очки и потирая переносицу.
— Ах, да пусть Аллах хоть нам поможет! — по-бабьи запричитала Вореквицкая.
— Акбар, акбар! — согласно забубнили Шавккель с Тайманским.
— Аллах акбар! — истерично привизгнула Зарема Поддых-Заде.
* * *
…В диспетчерском зале аэропорта Братиславы царил переполох: свалившийся, как снег на голову, какой-то чартерный рейс Аэрофлота просил экстренной посадки и реанимационную машину «Скорой помощи» — у кого-то из пассажиров случился острый приступ сердечной недостаточности. Экипаж, судя по всему, был неопытный, из какой-то глухомани — и сейчас самолет вели сразу три диспетчера, один из которых, к счастью, очень хорошо говорил по-русски. Лишь только ТУ-154 совершил, в конце концов, благополучную посадку, на борт, выскочив из завывающей сиреной санитарной машины, по аварийному складному трапу заспешили врач и два санитара с носилками. В носовой части салона их взорам представился багроволицый тучный мужчина апоплексического телосложения, покоившийся на откинутом кресле без каких-либо признаков жизни — если не считать явственного запаха алкоголя. Несколько человек, без толку крутившиеся вокруг и в без того невеликом пространстве, твердили лишь: «Сердце, сердце!..» — да тыкали себе пальцем в левую сторону груди. Ввиду невообразимой тесноты и духоты (кондиционер в лайнере не работал), словацкие медики, сделав пациенту по внутривенной и подкожной инъекции неких заграничных препаратов, загрузили его тело на носилки — решив, очевидно, не теряя даром времени все необходимые действия продолжить в реанимобиле по пути в госпиталь.
— Дас ист куоре? — очень серьезно спросил врачей стриженый под длинным горшок долговязый и невзрачный мужчина в дурно скроенном пиджаке.
— Дас ист пиздец! Ха-ха-ха-ха! — послышался пронзительный и громкий хохот из второго ряда кресел. И, поймав на себе недоуменный взгляд врачей, курносенький и широкоротый человек с неопрятными крашеными волосами, одетый в красную майку с надписью «Playboy», как-то гаденько улыбнувшись, любезно пояснил:
— Капут. Морто.
* * *
Стаккаки Драчулос (а именно он давал врачам разъяснения о состоянии пострадавшего) был, кстати, недалек от истины — ибо Антон Флаконыч Огурцов, упившись в самолете до какой-то невообразимой, не веданной им ранее стадии, был уже действительно близок к тому, чтобы, как говорится, встретиться с праотцами. Как это случилось, он не знал и сам — в этот злополучный день все, вроде бы, шло как обычно: похмелившись утречком баночкой пива «Хольстен», он отправился на работу — где, в ожидании гостей с местного трактороремонтного завода (там обычно N-ская опера размещала заказы на декорации), «полирнул» утреннее пиво двумя стопочками «Абсолюта». Гости, не обманувшие ожиданий, прибыли с двумя бутылками коньяка «Арарат» — которые как-то незаметно, за разговором, и опустели. Вскоре после ухода заводчан в кабинет товарища Огурцова пожаловала Анита Киви — представительница фирмы «Примус», бойко лопотавшая по-русски (за что ее Антон Флаконыч и привечал). Анита приволокла пачку каких-то контрактов на подпись (Абдулла Урюкович, просматривая все бумаги, сам почти никогда ничего не подписывал, оставляя это право Огурцову — и подобное проявление уважения тоже очень нравилось Антону Флаконычу). Киви, однако, тоже явилась не с пустыми руками: и товарищ Огурцов всласть воздал должное джину «Бифитер», до которого был огромный охотник. Тоник Огурцов не любил («горький он какой-то!») — и потому пил чистый джин. За приятной беседой (товарищ Огурцов все щипал Аниту за попку, а она заливисто хохотала, приговаривая: «Ой, как ви стразтний!» — и это льстило директору) литрушка джина, что называется, «рассосалась» — хотя Анита Киви как раз больше налегала на тоник. Затем он подписал те бумажки, что она принесла: по традиции, заведенной Бесноватым, основное содержание документов было заклеено тонкой бумагой («Я хочу радовать вас неожиданными успехами!» — говорил ему Абдулла) — а в сущности, Огурцову было глубоко наплевать на содержание всяких там контрактов, в которых он все равно ничего не понимал; потомственный, породистый управленец, Антон Флаконыч, после десяти лет работы «в культуре», не знал, чем отличаются опера и балет, и тем необычайно гордился.
Ну, а после напряженного трудового дня, пообедав с администратором Есауловым (обедали бутербродиками с семгой и водкой «Жириновский» пополам с вермутом «Торино»), товарищ Огурцов, загрузившись в свою служебную «Волгу», отправился в N-ский аэропорт «Полянки», откуда оперная труппа Дзержинского театра специальным чартерным рейсом отправлялась нынче на гастроли во Францию и Италию.
В аэропорту мурыжили долго: у самолета, выделенного для чартера N-ским управлением гражданской авиации, оказались неисправны рули высоты; не без скандалов был найден другой лайнер — но выяснилось, что у того не работает одна турбина. Пока ремонтники, матерясь и с неохотой, чинили какой-то насос, товарищ Огурцов, непонятным образом проникнув в ложу бизнес-класса, дегустировал там халявные виски и коньяки. Когда объявили готовность к посадке, он спустился вниз, но вылет вновь задерживался: сначала к себе на квартиру спешно отправился виолончелист Заливайло, позабывший паспорт на инструмент, без которого таможня наотрез отказалась выпускать его виолончель за границу; затем все бросились искать сопрано Галю Парамонову (испугавшись, что оставила утюг включенным, она решила на всякий случай проверить это и съездила домой); все это время Антон Флаконыч провел у стойки бара, попивая водочку с администратором Колей Поленовым.
В общем, предшествовал несчастью вполне заурядный рабочий день, каких в жизни директора было великое множество. Но как только табло «Не курить! Пристегнуть ремни!» погасло и товарищ Огурцов, возгласив тост за удачный взлет, заглотил любезно поднесенную Залупиловым стопку «Московской», в глазах его потемнело — и издав короткий хрип, Антон Флаконыч бесформенно обмяк в кресле.
* * *
…В одном из живописнейших мест старого N-ска — саду имени Ноги Мересьева — затерявшись в бурных зарослях тополей и старых каштанов, помещалось небольшое симпатичное строение. Спроектированное и построенное на заре Советской власти, первоначально оно служило помещением N-скому специальному детскому саду-интернату для детей с замедленным интеллектуальным развитием — но дети быстро выросли, и посему уже довольно давно в домике располагалась редакция N-ской молодежной газеты «Измена».