За морем Хвалынским

Брачислав поколебался немного, однако согласился послать к Катунихе людей с наказом — купить девушку для него, князя Брачислава.

Поколебался, ибо хоть и теперь еще ездили и в Киев, и в Новгород, и в Полоцк «девки купити» и свейские купцы, и купцы из Дони (Дании), из земель мусульманских и сами купцы полоцкие отвозили еще, вместе с мехами соболей и куниц, в булгарскую столицу на Итили (Волге) девушек из окрестных земель, — делали это уже тайно: епископ киевский и полоцкий и священники в своих проповедях гневно сопротивлялись поганому обычаю, учили, что есть у всякого существа живая душа и никому не дано распоряжаться ею, кроме господина земного — князя да владыки небесного. Навряд ли удалось бы теперь Абдурахману взять какую-нибудь девушку боярскую или дочерей людей именитых или старцев городских — не стал бы Брачислав обижать так своих людей, хоть властвовал в Полоцке много лет самовластно. Но как отказать гостю, который спас жену, если хочется ему простую девушку, дочь бедной вдовы? А между тем вдова эта, хотя и была бедной, не имела нигде долгов, не занимала ни кун, ни другого имущества, и нельзя было продать ее в рабство за долг, как делали это повсюду со своими непокорными людьми бояре и тысячные. Зато за позор должна будет заплатить Катуниха гостю заморскому гривну серебром. И с тем наказом помчался на Водяную улицу посадник Лось, а через некоторое время привез он девушку, всю в разодранной рубашке и с распущенными волосами, ибо вдова Катуниха не только не отдала посаднику гривну, но обозвала его всякими словами и плюнула в лицо, а девушка вырывалась от него и не желала слушать никаких приказов, хоть и послал за ней сам великий князь. Крепко разгневался Брачислав, приказал, чтобы высекли хорошо вдову, однако ответил ему посадник, что все это уже сделано и теперь сидит она в погребе княжеском, как рабыня, а имущество ее скудное все забрано в казну как плата за позор купца чужеземного. Хотел князь учинить добрую науку и дочери вдовы, но ждал обрадованный Абдурахманбек, и потому было приказано только как следует отмыть ее и одеть в хорошую одежду, и когда зашла красавица в горницу, все застыли и позавидовали-таки купцу, высмотревшему ее — и где, на Дивиной горке, куда ходят люди черные, простые!

Поздно вернулся с полюдья молодой князь Всеслав с младшей своею дружиной. Пока мылись в бане, оставив банщику метлу, воду да черную курицу в жертву, чтобы не пугал потом слабых духом, пока пили квас да садились в сеннице ужинать — один за другим погасли желтые, тусклые огоньки в полоцких хатах и дворах. Со смехом, шутя, садились потные, раскрасневшиеся гридни за ужин, с молодой жадностью оглядывали стол, где лежали на большущих деревянных тарелках куски свеженины и рыбы, поджаренной, пока дружинники мылись в бане, белые треугольники сыра, моченый горох, коричневые караваи хлеба, булки, смазанные перед выпечкой яйцом — так блестели их желтые бока. А между тарелками стояли разноцветные, расписанные киноварью, шафраном или сажей деревянные сосуды с квасом, пенилась брага, остро пахнущая медом и душистыми травами, и пустые желтые братины с резаными ручками стояли вдоль столов.

Тогда и наклонился над Алексой стольник Никита и сказал тихо:

— Не твою ли это красавицу вчера купцу басурманскому отдали?

— Что? — не понял сразу Алекса, однако все похолодело у него внутри, и как черная молния в глазах вспыхнула.

— Говорю тебе — твою, видимо, девку отдал вчера князь как плату за спасение жены. Неужто ничего не знаешь?

А когда Алекса отрицательно махнул головой, тихо прибавил:

— Потом расскажу, а то вон, видишь, невтерпеж им!

И правда, несколько гридней кричали, требуя питья, и стольник, быстренько поставив на стол бочонок, побежал за другим.

Алекса же весь ужин просидел, не трогая ничего из еды, только пил и пил одну за другой бражницы прохладного кваса. А после ужина, когда услышал, как все случилось, пошатнулся, сел на лаву, обхватил голову руками.

— Где она? — глухо спросил у стольника, крепко сжав его руку.

Тот, стоя напротив, поправил рукав синего суконного кафтана, тряхнул длинными русыми кудрями:

— Братец ты мой, зачем тебе это знать? Для тебя все равно, что тот купец, что Карачун[37] забрал ее.

— Где она, говорю?! — закричал хлопец и, вскочив, двумя руками схватил стольника за плечи. — Говори, а то сразу дух вон!

— Не реви, бык ты, — злобно ощерился Никита. — Добра человеку хочешь, а он вон тебе — новый кафтан чуть не порвал. Ну, скажу я, так что из этого? На том подворье она, что около самого вымола. Корабль готовят, завтра тот Абдурахман уезжает. Куда ты?! — закричал он уже в спину Алексе. — Тебя же все равно не выпустят ночью, шалопут ты бешеный!

Однако Алекса уже выскользнул за дверь, побежал по двору, хватая ртом остывший к ночи воздух. Но не успел он одолеть нескольких сот метров, как услышал голос начальника караула Одинца:

— Эй, кто там? Стой!

Алекса остановился, караульные приблизились к нему.

— Ты это, хлопец? — удивленно сказал Одинец. — Чего и куда летишь сломя голову?

— Мать… мать у меня… заболела… — едва выжал из себя Алекса. Что-то душило его, не давало сказать слова, но говорить нужно было, нужно было просить, чтобы выпустили его отсюда, ибо иначе… Иначе он бросится вперед и разобьет себе голову об острые концы ограды, окованные железом.

— Мать? — еще больше удивился Одинец. — Кто же тебе сказал об этом? Никто сюда не входил из чужих, мы ничего не знаем.

— Кто? — растерянно переспросил Алекса, пробуя сообразить, что ответить. Не был готов он к вопросам, вообще не был готов с кем-нибудь говорить. Одна мысль нестерпимо колола его, сверлила сердце: «Скорее! Туда, пока не поздно! Пока не поздно!»

— Э-э, отрок, что-то ты путаешь, — недоверчиво протянул Одинец, и второй караульный согласно кивнул головой. — Что-то тут не так. А я вот сейчас задержу тебя и назад отведу. А то ты, может, злодейство какое во дворе совершил. Вон у тебя глаза как бегают и лицо побелело…

Он близко поднес смоляк к лицу Алексы.

— Нет! Я не делал… никакого злодейства… Мне нужно, нужно выйти, понимаете? Нужно!

— Нет, дорогой, никуда ты не выйдешь, а пойдешь с нами назад. Если ни в чем не повинен — посидишь немного, остынешь. Может, задумал что-то недоброе. Пойдем!

Он поправил меч в ножнах, подтолкнул Алексу.

— Пошли!

Все было кончено. Его не выпустили, отводят назад, а завтра с самого утра корабль распустит белые паруса и понесет куда-то в неведомую даль на муки, может, на смерть — Ее… Он как-то видел купца, и мысль, что сегодня она там, может, в объятиях этого лоснящегося, чернобородого толстяка, вызывала в нем жгучую боль. И бешенство. Он, воин, умеющий владеть оружием лучше многих, он, кто не раз бился в кровавых сечах, не может защитить то, что ему стало — теперь он понял это! — дороже жизни! Какой же он воин? Какой он мужчина? Да, правда, отрок, всего только слабый отрок он, ежели не может освободить ее, взобраться по толстым стенам, обхитрить или победить стражу.

И, уже подходя к крыльцу, он вдруг вывернулся, отскочил в сторону, потом со страшной силой нанес удар Одинцу — он целился в самый низ подбородка, туда, где удар такой силы вызывает бесчувствие и потерю памяти на некоторое время, а потом, когда Одинец упал, бросился на второго караульного. Тот, ошеломленный неожиданностью, все же смог подобраться, отскочить от Алексы, и Алекса, разъяренный и почти слепой от ярости, выхватил у караульного копье и с такой силой воткнул его в ногу, что будто громадным гвоздем прилепил своего врага к земле. Тот застонал, ухватившись руками за копье, а Алекса несколькими огромными прыжками достиг ограды, подтянувшись к самому верху, ловко, как огромная кошка, перемахнул через нее, и ночная тьма скрыла его. Напрасно поскакали вслед по улицам всадники с копьями наперевес, будто гонясь за опасным преступником, — оруженосца не было нигде.

Однако глубокой ночью посадника[38] полоцкого разбудили неожиданным известием: дружинник княжича Всеслава напал на гостей полоцких, немцев из Дони, и задумал, видимо, недоброе, ибо завтра собирались они возвращаться домой с большим количеством серебра и золота, хорошо поторговав в славном Полоцке. Но преступник тот Алекса ни в чем не признается, потому посажен в погреб и закован в железо. Сказал сильно разгневанный посадник представителю купцов, что завтра же выплатят им за бесчестье и страх положенный штраф, а злоумышленника будет судить князь, и судить строго, ибо не бывало еще такого, чтобы дружинник занимался разбоем.

37

Карачун — злой дух, который внезапно лишал молодых жизни.

38

Посадник — городской голова, ответственный за порядок.