Журавли покидают гнезда

— А ты что приуныл, учитель? — обратилась к нему Синдо. — Не болен ли ты?

— Нет, это я так… — ответил Ир рассеянно. — Вы принесли адреса?

Синдо хотелось что-то сказать, спросить, а может быть, и отменить на время задание, но, увидев, с какой решимостью он протянул к ней руку, она невольно полезла в карман кожанки и, достав свернутый вчетверо лист бумаги, отдала ему:

— Может быть, ты все-таки… — Недоговорив, она поглядела на Мартынова и смутилась, сама не зная отчего.

Спрятав бумагу в карман, Ир вышел из избы.

Смеркалось. Пройдя безлюдную улицу, он остановился возле конюшни. Почувствовав человека, лошади зафыркали. С охапкой сена появился Перфильев и стал рассыпать его по яслям, что-то ворча себе под нос. Наконец заметил Ира.

— Мне велено отвезти вас до полустанка, — сказал он, стряхивая с себя налипшее сено. — Погодите немного — лошади с утра голодные. Вот горе, ума не приложу, чем эту скотину кормить. Остаток овса командир в рыдванах туда же, на Иман, отправил. Мы, говорит, тут как-нибудь обойдемся, а людям вроде путь долгий предстоит.

— А почему коней не выгоняете на выпас?

— На то строгий запрет наложен. Потому как лошадь под рукой быть должна. Время-то пошло какое, того и гляди порубят, как ваших земляков однажды.

— А вы сами видели?

— Не пришлось. В отлучке был. Хуторские бабы поведали. А вы тоже, поди, слыхали?

— Кое-что слышал.

— О таких, можно сказать, геройских делах нужно знать все, — сказал Перфильев, присаживаясь у входа. Сняв картуз, он подкладкой вытер полысевший затылок и стал не спеша рассказывать: — Ночью это было. Командир с комиссаром ушли с отрядом оберегать полустанок. Эшелоны с каким-то важным грузом перегоняли из Владивостока в Иркутск. Потому и опасались, чтоб то добро головорезам в руки не попало. Ваших троих земляков оставили стеречь штаб да хозяйство. А бандиты будто знали — тут как тут. Троим супротив этакой оравы стоять — дело гиблое. А они дрались, пока патроны не кончились. Кабы под рукой тогда оказались лошади, возможно, и спаслись бы. Однако они в ту ночь на выпасе в логу были.

— Где похоронены? — спросил Ир после долгого молчания.

— На яру, за хутором.

— Не могли бы вы проводить туда?

— Пойдемте.

Обойдя хутор, они поднялись на косогор. Могил было немного, но и те, с покосившимися крестами, уже осели.

— Вот и пришли, — сказал Перфильев, останавливаясь и снимая картуз.

Братская могила была плотно к аккуратно утрамбована свежей землей, дощечка на столбике сообщала по-русски:

«Сын Хва. Ян Хо. Эк Чун. Красногвардейцы. Погибли в 1918 году».

— Мужики были что надо, — вздохнул комендант. — Особенно этот — Ян Хо. Руки у него уж больно мастеровые… были. Сам винтовку починит, а понадобится — табурет сколотит. Хуторяне так и норовили его к себе затащить, он им то колодец починит, то ставни поправит. А иному и печь переложит.

А Эк Чун, тот охотник был до песен, девки здешние на него заглядывались. Навсегда остались они тут, на чужой земле. А там, поди, детки малые да жинки….

— Ждут… — голос Ира дрогнул. Нелегко говорить, потеряв тех, с кем делился последней ложкой чумизы, спал на одной тюремной циновке, бежал из тюрьмы, пробирался в Россию. Погибли друзья… глупо, без боя. — Остались они здесь навечно, это верно, — сказал Ир, — только земля эта была для них не чужая.

Когда Ир вернулся в барак, все уже знали об его уходе.

— Что же вы лампу не запалите? — сказал он, стараясь снять гнетущее настроение.

— А для чего? — спросил Бонсек. — В темноте-то лучше прятать глаза.

— Не понял тебя.

— Зачем вы скрывали от нас, что уходите?

— Не могу понять: почему ты должен идти один? — вмешался Гирсу. — Возьми и нас. Сам уверял — не дело бросать товарища в беде.

— Нет у меня беды, Гирсу, — сказал Ир. — Все трудности остаются здесь, в отряде.

— В отряде? — усмехнулся Гирсу.

— Конечно, нас мало. Однако вы сами убедились, на что способна горсточка людей, когда мы брали крепость. Есть предел всему: и отваге, и героизму, это верно. Без поддержки нам не устоять. Поэтому я должен собрать людей. Только дождитесь, обязательно дождитесь. Не оставляйте отряд.

Гирсу исподлобья поглядел на Ира.

— Дождемся или нет, а сказать напоследок хочу, — произнес он угрюмо. — Много я тебе, учитель, принес хлопот, позабудь об этом. А сам я отсюда ни шагу, можешь в это поверить.

Эти слова были особенно дороги Иру. Он не считал себя талантливым революционером. Но втайне гордился знанием психологии людей. Сумел же он заметить в этом вконец одичавшем от горя человеке настоящее мужество и теперь радовался, что не ошибся.

— Нет у меня причин сердиться на вас, Гирсу, — сказал Ир, пожал ему руку и добавил: — Это хорошо, что решили остаться здесь. Однако и себя беречь нужно, иначе кто самураев встречать будет?

— Это верно, — улыбнулся Гирсу.

— И вам, Бонсек и Мансик, нечего дуться, — с укором глянув на парней, сказал Ир. — Не на гулянку собрался, позабыв про товарищей. Можно и понять.

— Ладно уж, — прогудел Мансик, подняв глаза на стоящего Бонсека, который по-прежнему оставался хмурым.

Было почти темно. Холодный ветер мел по улице опавшие листья. Возле повозки, о чем-то переговариваясь, стояли Синдо, Мартынов и Перфильев.

— Ну, давайте прощаться, — сказал Ир, подходя к ним и протягивая руку Синдо.

Она помедлила, потом вдруг обняла его.

— Думай о нас, думай постоянно, и тогда все сбудется, — сказала Синдо, заметно сдерживая свое волнение.

— Конечно, — заверил Ир. — Кто мне ближе вас?

Мартынов тоже обнял Ира.

— Эх, дружище, горилки бы на посошок. А комиссар ее под замок спрятала, как лютого врага. — Он повернулся к Синдо: — Может, выпустишь пленника?

— Вот когда Ир вернется — обязательно устроим встречу, — сказала Синдо. — А сейчас торопитесь: поезд скоро подойдет. Он стоит меньше минуты.

— Ты слышишь, что она говорит? Так что хочешь — не хочешь, а вернуться придется, — засмеялся Мартынов и, задержав руку Ира, добавил серьезно: — Спеши, но не зарывайся. Мы верим, что ты приведешь подкрепление. Удачи тебе!

Ир кивнул головой и хотел было вскочить на телегу, но, заметив Бонсека, быстро подошел к нему.

— Нельзя с таким мрачным лицом провожать товарища в дорогу, — сказал он, протягивая ему руку. — Ведь не в последний путь…

— Простите меня, сенсами, но… радоваться нечему, — тихо прошептал Бонсек. — Нет, я не сержусь. Досадно, что до сих пор не смог что-то сделать для вас.

— Сохрани до конца жизни это чувство, — сказал Ир. — И уж если хочешь сделать для меня доброе дело — приведи сюда Эсуги и Юсэка. Синдо обещала их куда-нибудь пристроить.

— Я помню об этом, — сказал Бонсек.

— Ну вот и договорились.

Перфильев хлестнул плетью дремавшую лошадь.

Опустела дорога. Неожиданно из темноты вынырнул всадник. Безжалостно погоняя и без того мчавшегося коня, он спешил к ним.

— Да это же Игнат! — удивился Мартынов, когда парнишка, подскакав, натянул повод.

Скатившись с седла, Игнат крепко вцепился в руку Мартынова.

— Ты чего? — спросил Мартынов.

— Дядя Петро, не отдавай им Серого, не отдавай! — затараторил он сквозь слезы.

— Кто его отбирает?

— Дяденьки, — сказал Игнат. — Папа проиграл Серого. А я его отвязал и угнал.

— А отец знает об этом? — насторожился Мартынов.

— Папы нет… Он повесился.

Опустив Игната на землю, Мартынов сел рядом. В памяти ожили обрывки слов Чо Сона: «Неудачник я… Что это за штука судьба?.. А Игнат? Он всегда при мне… Погляжу на него и отвожу петлю от шеи…» Вспомнился и сам Чо Сон: скрюченный, с полными безысходной тоски глазами.

— Кто это тебя надоумил прийти ко мне? Или сам решил? — спросил Мартынов.

— Папа, — ответил Игнат. — Он давно сказал: если со мной что случится, найди дядю Петра.

— Так и сказал?

— Да.

— Ну что ж, будем жить вместе, — улыбнулся Мартынов, протянув ему руку. — По рукам!