Аллегро

– Товарищ подполковник, начальник штаба сказал. бегом вас на плац!

Подполковник, остановившись, смотрел на него глазами разъярённого быка увидевшего вместо одной красной тряпки, почему-то сразу две…

– Меня! Одного? – растерянно заморгал он глазами.

– Зачем, одного? – с бесстрастным лицом, но богатыми осуждающими обертонами в голосе, пожал плечами капитан. – С оркестром, наверное. Сказал, чтоб немедленно и бегом!

– Без тебя знаю, что с оркестром! – приходя в себя, рявкнул наконец подполковник, и добавил. – Уже идём, скажи. – И махнул рукой. – Свободен.

– Разрешите идти, товарищ подполковник? – затягивая время, сбивая этим накал, тупо поинтересовался капитан, блеснув хитрыми лукавинками глаз.

Да иди к… иди, я сказал! – Пряча растерянность, гневно замахал руками подполковник, но удержался всё же, не послал капитана… а мог бы, в таком-то состоянии, вполне мог.

А капитан и не обиделся, он точно знал, это не его именно сейчас куда-то посылают, а так, вообще…

– Есть! – пряча усмешку, стрельнув при этом глазами по сторонами, держитесь, мол, ребята, я всё сделал, капитан привычно махнул рукой к фуражке, повернулся и вышел.

– Ну чего стоим?!.. – аж подпрыгнув, вновь заводясь, взревел подполковник. – Бег-гом все на плац, в-вашу мать! А с вами я потом разберусь… – кулаком пригрозил группе нарушителей. – После… Р-разгиль-дяи!

Музыканты этого уже не слышали, они гремели сапогами по коридору.

Последним на плац вкатился конечно же дирижёр, будто его только одного и ждали.

Заступающий на дежурство офицер, начальник финансовой службы полка полковник Старыгин, тучный, пожилой, сложив руки за спину, скучающей походкой одиноко прогуливался в центре плаца, туда-сюда, сюда-туда, и обратно. Словно неприкаянный, ровно тебе маятник. Но маятник не бодрый, а явно укоризненный: на лицо нарушение армейской дисциплины, как-никак… И мысли у товарища полковника соответствующие, и маска на лице, и фигура вопросительно-восклицательным знаком… Весь остальной состав нового наряда – рядовые, сержанты, прапорщики, младшие офицеры – переминаясь с ноги на ногу, стояли в строю, тоже скучали. Ну сколько ещё стоять, а, молча переглядывались. В общем-то, какая им разница, спит ли, стоит ли солдат – служба идёт… Стоят пока, дремлют… Ну, наконец-то, завидев сыплющихся на плац – как ошпаренных! – музыкантов, в строю криво усмехнулись, ожили. И начфин перестал вышагивать, остановился. Склонив голову набок, терпеливо ждал… Пропустив музыкантов, будто не заметив, с интересом глядел на торопливо приближающегося вспотевшего дирижёра, ловя его виноватый взгляд, демонстративно качал головой, выразительно постукивал пальцами по своим наручным часам… Опаздываете, мол, товарищ «начальник», ожидать заставляете командование, понимаешь… Забылись, кто здесь кто! Нехорошо… Напомним! Наказать вас придётся, товарищ подполковник… Доложу командиру. Придётся!..

Помдеж, тот самый капитан из роты связи, явно с сожалением гася на лице ухмылку, отбрасывая её, как недокуренную «вкусную» сигарету, резко вскричал, встряхивая разомлевший строй:

– Наря-ад, р-равняйсь… Смир-рно!

Дирижёр, подполковник Запорожец, с красным ещё от негативных чувств лицом, ладонями вперёд, глядя за спину, поднял перед оркестром руки…

– Р-равнение на ср-редину! – скомандовал помдеж, лихо развернулся вокруг себя, и подтянутый и красивый, зашагал на встречу заступающему в наряд старшему офицеру… Не просто зашагал, под звуки марша. Тут никогда промашки не было. Оркестр всегда вступал вовремя. Дирижёр, хоть и спиной иной раз стоял, но отмашку давал вовремя.

«Встречный марш» победно гремел над плацем. Гордо выгибал воинскую грудь. Поднимал подбородки, восторженно отражаясь в глазах, солдатских душах, и всех тех, кто, пусть и издали, слышал сейчас эти звуки. Музыка звучит, – слышите? Военная музыка. Наша…

До вечера Гейл ходила как в тумане. Боролась с желанием лечь спать. Мадлен, отвлекая, протащила её по всем кабинетам посольства. Гейл со всеми здоровалась, с иными обнималась, пила где чай, где кофе. С трудом старалась удержать нить разговора, отвечала на разные пустячные вопросы, улыбалась знакомым и не знакомым сотрудниками посольства, своим землякам. Сотрудники завидовали Гейл – как же! – только что из дома. Они скучали по Штатам, своим родным и близким. Позвонил и дядя, он был на совещании в Российском МИДе, готовились к очередному Саммиту – встрече Глав государств. Извинился, что не мог лично встретить, но если до вечера она выдержит, не уснёт, он обнимет её, и они обязательно побеседуют. Поздравил с приездом, спросил, как она себя чувствует, как родители, как его любимица Кэтрин. Дядя особенно расположен был к младшей сестрёнке Гейл, пятнадцатилетней девушке Кэтрин. Красивой, как и Гэйлл, голубоглазой и веснушчатой девушке со своеобразным характером.

Гейл приняла контрастный душ… То засыпая, то просыпаясь, несколько часов провела в кресле посольской парикмахерской. Привела причёску в порядок, лицо, руки, тело. Что, конечно же, придало некоторой бодрости, но не надолго.

Вечером Мад увезла её в какой-то закрытый клуб, для московской и прочей бизнес элиты и чиновников высокого ранга. Всё в клубе было великолепно, всё достойно, как и там, дома. Будто и не выезжала Гейл из Америки. Молодые женщины выпили по коктейлю, послушали музыку. Мадлен пыталась рассказывать о присутствующих мужчинах, их спутницах, но Гейл «плавала», тут же путала кто есть кто, забывала. Мад перевела разговор о цели приезда Гейл.

– Гейл, дорогая, так всё же – документы, я понимаю, прикрытие – что ты в действительности здесь в Москве хочешь увидеть, девочка? Скажи, я тебе отвечу. Во всяком случае или подскажу, или предупрежу. Мужчины? Развлечения? Антиквариат? Экзотика? Ну?

– Какие мужчины, Мад, что ты!

– Дорогая, ты меня не бойся. Со мною можно быть полностью откровенной. Уж если я гостайны не выдаю, детектор лжи на мне глючит, то уж личные-то тайны – ради Бога, как русские говорят. Ну интересный я тебе скажу народ, эти русские… Кстати, ты знаешь русский язык? Тебе нужен переводчик?

– Нет, русский я, к сожалению, не учила. У меня Европейское было направление. А вот ты молодец, выучила!

– Что ты, Гейл, подруга, кроме наших с тобой четырёх, я не только русский выучила и японский давно, сейчас китайский зубрю… Китай – сфера наших национальных стратегических интересов. Язык, кстати, ничего особенного, но вот грамота… – лицо Мад изобразило укоризненный «ноль». – Я тебе скажу… Правильно говорят, китайская грамота есть китайская грамота… Полный туман, и дым лотоса в пору цветения китайской вишни. Представляешь, поэтические образы? Ещё я научилась водить вертолёт, самих вертолётчиков за нос, и остальных, кто мне понравится… Но твой Стив… Стив!! Я тебе завидую…

– Стив? Да, Стив… Со Стивом мне повезло. Он любит меня. Я знаю… Но…

– Что «но», что, Гейл? В нём какой-то дефект? Он мазохист, гей?

– Нет, ничего подобного… – испуганно замахала руками Гейл. – Я не замечала… Дело наверное во мне…

– Он тебе не нужен? Ты лесбиянка, Гейл, лесбиянка? Откройся мне. У меня тоже есть что сказать. Ну?

– Нет, Мад, перестань, ничего подобного. Я нормальная традиционалистка. И он, надеюсь, тоже…

– Так, вы, что же, не проверили это? Без секса?! Это же… Вы не спали вместе?

– О-о-о, похоже мы с тобой много выпили, Мад… Пора и закругляться… – прервала Гейл. – Я ничего не соображаю… Такой долгий перелёт. Просто ужас. На «конкорде» гораздо лучше бы получилось, быстрее, но они сюда не летают… Почему они сюда не летают, Мад, почему? А жаль!

– Ладно, я поняла. Не хочешь откровенничать, не будем. Я тоже сегодня кажется перебрала… чуть-чуть!.. Ещё один коктейль, или кофе?

– Чаю!

– Правильно, это по-русски. Хотя сами русские везде почему-то предпочитают кофе. Кстати, и русской экзотики уже здесь давно нет. Ни старой Москвы, ни улиц, ни саней с тройками лошадей, ни… Куда не приедешь, Европа и Европа. Башни, Сити, шопы, мегахаусы, бутики… Кстати, такие бешеные цены в Москве, просто ужас! На всё!! Ничего здесь не покупай. У нас всё дешевле, намного дешевле…