Страница 5 из 10
Акунин пытается выстроить прошлое из настоящего. Но описываемая им Россия относится к тем вариантам Тени, которых — при всем их правдоподобии — никогда не было. Схожесть их подобна сходству оригинала и воскового муляжа. Но даже и подобие не вызывает у меня ностальгических рыданий. Я не люблю Российскую империю и не считаю нужным стыдиться этого. Я слишком хорошо представляю себя и собственную судьбу в этих исторических реалиях: ни от этой власти, ни от поддерживающей ее церкви ничего хорошего мне ждать бы не пришлось — по факту рождения. Мне лишь странно, что сегодня многие с придыханием говорят о тех особенностях царской России, которые сами современники считали позорными и омерзительными.
Точно так же невозможен и Фандорин — фигура настолько синтетическая, что нуждается в постоянном оживляже: подробное описание его внешности и привычек, размышлений и пристрастий лишний раз доказывает насколько он экстравагантен, чтоб не сказать чужд окружающей его среде. Он выглядит не менее дико и неестественно, чем Шерлок Холмс, переселившийся в Санкт-Петербург. Вина в этом не героя и даже не автора, а самой Российской империи — для детективного поединка необходимо равенство позиций, невозможное, когда государство по всем правилам обкладывает преступника. Необходимо понятие «частной жизни», когда государство не является последней и единственной инстанцией по всем вопросам и монопольным владельцем истины и потому любое преступление направлено против его устоев.
И Фандорин, и окружающая его страна невероятны не только исторически, но и психологически. В рамках русской литературы Фандорин и его приключения фантастичны почище народных сказок. По сути своей, по своему отношению к миру весь разыгранный автором кукольный спектакль в игрушечных декорациях не имеет ничего общего с русской культурной и литературной традицией — это пародия, только более искусная и замаскированная, чем у Сорокина.
Фандорин — несуществующий герой никогда не существовавшей страны, и потому, в качестве генеалогической точки отсчета, более чем сомнителен, все равно как попытка привить английский дуб к кремлевской ели.
Еще менее правдоподобны похождения сестры Пелагии — и с исторической, и с психологической, с детективной точек зрения. Перечислять допущенные ляпы занятие неблагодарное. Коммерческий успех, как война, все покроет. Замечу лишь, что тут уже проклюнулась и авторская идея — мол, при наличии церковного авторитета и порядочности власти общественная атмосфера улучшится. Ну что ж, забрезжило чего-то в конце туннеля, осталось лишь добыть горячий снег, сухую воду и живой труп — и все у нас получится…
Другой активно выдвигаемой кандидатурой на место властителя дум выдвигается А. Лазарчук. Мне уже приходилось писать о его творчестве, что вызвало многочисленные протесты у тех людей, с чьим мнением я привык считаться. Что ж, «humanum errare est», значит и мне ошибаться не чуждо. Так я размышлял, решив перечитать книги А. Лазарчука и пересмотреть свое мнение.
Начал я с «Цесаревны Отрады». В романе есть безусловные удачи, такова, например, сцена битвы, вероятно одна из лучших не только в современной фантастике, но и во всей русской литературе. К сожалению, этой сценой и еще несколькими немногочисленными моментами и исчерпываются достоинства «Цесаревны».
Книга напомнила мне недавно увиденный боевик «Ронин» с Де Ниро и Жаном Рено. Все сделано очень эстетично и добросовестно, куча трюков, местами даже умеренно-глубокие философские размышления — в общем, категория «А». Но когда все оканчивается возникает вопрос: «А на черта все это было наворочено? Какой был в этом смысл?? Зачем столько всего напридумано и понаписано???» Все это не более, чем поэтизированные — по мере таланта — и избыточно растянутые — с явно коммерческой целью — разборки…
К фэнтези этот роман, конечно, имеет отношение только постольку, что так его поименовал автор. Лазарчук — реалист, и поэтому сказочность необходимая фэнтези облечена в плоть и кровь, иногда даже слишком много крови. Не то, чтобы автор так уж самоотверженно любил «мочилово» и «мокроту», но, видимо, внутренний редактор тихо, но твердо говорит: «Есть такое слово надо!»
Снова с маниакальной навязчивостью всплывает идея о том, что наш мир — лишь слабый и бледный мираж, а все поистине великие и определяющие события происходят в иных, куда более благородных и прекрасных сферах. Ну и конечно же, миры — и тот, и этот двигаются к своему кровавому финалу. Который, надо полагать, все спишет — в том числе, и явное и неприкрытое заимствование из «Темной половины» Стивена Кинга…
В каком-то интервью Лазарчук сообщил, что вздохнул с облегчением, когда дописал роман. Я тоже — когда дочитал. Но для вынесения окончательного вердикта решил дождаться появления «Штурмфогеля».
И он меня не подвел! Лазарчук снова сел на своего излюбленного конька. Так сказать, фирменный коктейль — все наболевшие, чтоб не сказать подгнившие, идеи в одном флаконе. Тут и очередные магические заморочки, и шпионские мордобойчики-междусобойчики, и всенепременное спасение человечества. А то, что спаситель в эсэсовской форме — так ведь она ж такая эстетичная! И наступает сплошное торжество арийского духа, в особенности после того:
«…как вывезли куда-то далеко на периферию и там изолировали сначала всех душевнобольных, а потом евреев, улицы Берлина местами походили на материализацию кошмаров безумного кладовщика: повсюду громоздились всяческие ящики, шкафы, тюки с одеждой и провизией, курганы угля и дров, то есть всего того, без чего натерпелись за времена войны, разрухи, революции, инфляции. Но уже лет пять, пожалуй, улицы чисты, светлы, даже ровны».
Ну и под конец, повторение приема, отработанного в «Цесаревне» — только вместо Кинга — Семенов, вместо «Темной половины» — Штирлиц. Мол, знай наших! Делаем общее дело по разные стороны фронта.
Досточтимый С. Логинов убеждал меня ранее, что это все приколы такие для стеба. Но в этой затянувшейся и малосмешной шутке доля правды достигла уже почти 100 %. Да и намек сказочки не понятен лишь чрезмерно добрым молодцам: «Свастика с пентаклем — братья навек!»
О причинах подобной эволюции стоит поговорить отдельно.
5. После тайфуна: за кризисом — кризис
Плоды демократии оказались не настолько сладки и привлекательны, как мечталось 20 лет тому. А, главное, не падают сами в рот, что особенно обидно. И, вероятно, поэтому даже трезвые и непредвзятые, далекие от вышеупомянутых корифеев национал-попсы, мыслители сегодня пишут нечто совсем иное:
«Всякий раз, когда заходит разговоро преимуществах демократии перед иными формами правления, у меня возникает тягостное ощущение бессмысленности».
…Когда-то У. Стайрон, описывал нечто подобное по ощущениям: представьте себе, что вы сделали фотографию близкого друга и, проявляя отпечаток, с ужасом наблюдаете, как на бумаге проступают не знакомые черты, а отвратительная харя чудовища… Хочется понять, чем являются замеченные метаморфозы — аномалией или закономерностью развития. Ведь всего четырьмя годами раньше автор предыдущей цитаты утверждал:
«Молодогвардейский коммунизм» основывается на безусловном (и добросовестном!) подчинении человека обществу. Причем приоритеты возрастают иерархически: семья важнее личности, друзья важнее семьи, дело важнее друзей… блестящий образец военной диалектики: «свобода это демократия, демократия это порядок, порядок это власть, а власть это диктатура»… Современной тоталитарное государство характеризуется групповой собственностью на средства производства, монополизацией информации в руках узкого руководящего слоя, стремлением к идеологической и производственной автаркии, сочетанием экономических и внеэкономических форм эксплуатации населения, умело прикрытой «научно разработанными методами пропаганды, внушения, создания пустых иллюзий». Единственной обязанностью мыслящего человека перед таким государством является создание условий для его самоуничтожения».