Вена

Они вышли из аэропорта, и оказалось, что уже темно, вечер уже. А кругом столько света, освещения! Автобус оказался «Мерседесом», это судья успел эмблему разглядеть. И они загружали свои вещи, куда-то вниз и сбоку. А шофер сидел за рулем и даже не вышел помочь. Четкое распределение труда.

И вот они все расселись в автобусе и двинулись в город. В Вену. Вокруг было ужасно много автомобилей, и все были иностранные, и не просто, а «мерседесы»! Такси были «мерседесами»! И все так аккуратно выруливали из приаэропортовских дорог. Не сигналя. Представитель организации сидел рядом с шофером. А бывшие советские, они не могли сидеть. Они вскакивали с мест, они вертелись, оглядывались и смотрели далеко вперед, стараясь скорее все увидеть — первую свою заграницу в жизни. Настоящую. Не Варшаву, не Будапешт. Австрийскую Вену.

Людей, прохожих, почти не было на улицах, но кругом все сияло, непонятно для кого. Все горело и светилось. Витрины были освещены, хотя было ясно, что магазины закрыты уже. Судья угадывал, что это, с крестами, и вычислил, что аптека, только совсем не похоже на аптеку — какие-то косметические принадлежности были выставлены на витрине. Красивейшие! Несколько раз, когда останавливались у светофора, оказывалось, что на углу кафе, и все жадно старались заглянуть в окна, чтобы увидеть, что там внутри — сидят люди какие-то за столиком, край стола виден, толстая свеча-то какая, бокалы, это, пожалуй, пиво, а? Чей-то профиль, вот подносит бокал к губам, пивко, а? Рекламы кругом… Что-то крутится, как обезьянка заводная в детстве… Ой, какие манекены! А вы видели платья?! О! Ой-ей-ей, ну и ну! Никто даже ни разу не посигналил! Почему людей нет? Спят у них тут все, что ли?..

Одинокая девушка посмотрела на часы — двадцать минут девятого. Вена, Австрия — буржуазная страна, чопорный город, строгие нравы… Никому в голову это не приходило. И никто не думал и знать не знал — сколько все это освещение стоит, кто за это платит? Зачем это знать? То есть не так. Все теперь думали, что вот и я, я тоже буду принадлежать этому миру теперь, где все светится, вертится, где рекламы, значит, и мне, пусть немного, это все принадлежит. Все были наивны, как в детстве, не задумываясь, откуда берется молоко. Ну, ясно, от коровы! А чья корова, чего стоит владение коровой, уход за ней, содержание ее, зимний сарай, корм, дойка, процеживание молока, хранение, не дай Бог скиснет, перевозка, доставка, транспортировка в магазин, разлив и потом только — «Мне три литра молока!» Оно есть и все! И так же этот мир, вот он, мы в него приехали и, конечно, он немного уже наш, раз мы в нем. И еще больше будет наш, потому что мы здесь будем! И он будет таким всегда! Сияющим, вертящимся, не гаснущим, с белозубой улыбкой девочки, рекламирующей зубную пасту. Никогда не перестанут ехать эти прекрасные «мерседесы» с волшебным сиянием фар, вечно их движение. Как и мы — вечны! Потому что в этом мире — жить да жить!

Представитель организации удивленно поглядывал на них и спрашивал, что это они ахают. И одинокая девушка пыталась ему объяснить, но, конечно, это было невозможно, он не понимал. Только почему-то ухмылялся, будто знал какую-то тайну, скрытую от них, какую-то другую сторону, им еще неизвестную. Впрочем, можно заранее сказать, что для некоторых она, другая сторона, так никогда и не будет открыта, а навсегда останется только эта, светящаяся и вертящаяся. Может, в этом их счастье…

Они проехали белоснежный какой-то полузамок — отель — и за перекрестком сразу остановились. У какой-то калитки. Совсем деревенской.

И представитель засмеялся, увидев их удивленные лица, и объявил: «Отель „Цум Туркен“! Дом!» То есть это был их временный дом, этот отель за деревенской калиткой. Там, где они будут жить. И здесь ничего не светилось и не вертелось.

Разгружались довольно лениво. Не было уже той энергии, когда конечная точка еще неизвестна, когда она еще тайна. Уже была она, точка эта. За калиткой, откуда пришел взъерошенный какой-то, будто со сна, молодой совсем паренек. Он говорил по-немецки с представителем, который, как только разгрузили вещи, сразу уехал. До утра. И оставшиеся пошли в отель.

— Да-а-а, вот куда нас! Не в тот, что проехали, а? — жена судьи брезгливо озиралась. — Ну, понятно — эмигранты. Вы читали у Алексея Толстого?

1992 г.

Кухня отеля «Цум Туркен» вполне могла сойти за кухню какой-нибудь коммуналки приморского городка. «Цум Туркеном» владела фрау Бетина. Но ее никогда не видели и, таким образом, владельцем считался Коля — взъерошенный молодой человек. Еще он был похож на Иисуса с голубыми глазами. Он прибегал на кухню в восемь утра, где уже с половины седьмого жильцы готовили. Женщины. В халатах.

Они все привезли с собой халаты. Не купленные специально перед отъездом, а свои родные халаты, близкие к телу. Пропахшие родными кухоньками Львова и Одессы, Москвы и Киева. И тапочки. Стертые заднички, помпон на ниточке, бантик вот-вот потеряется, ноготь левого пальца протирает тонкую клетчатую ткань-фланельку… И кастрюли они привезли, и шумовки, и дуршлаги, и поварешки. И привычки. Обычаи родной советской кухни. Они вывезли все это, уехав навсегда. «На постоянное место жительства в Израиль» — багаж привычек. Привычки нескольких поколений тащили они с собой в новую неизвестную жизнь.

Уже в семь утра кто-то варил куриный суп, снимая с бульона пенку шумовкой, к ручке которой Пыла привязана веревочка. Еще из того мира, где дырочка на ручке не подходила к гвоздику в стене.

Поэтому была придумана веревочка, хотя местный гвоздик подходил. Но вешали на веревочку. По привычке. Фаршировались куриные шейки. Их завязывали белыми нитками с катушки, привезенной из Киева, хотя здесь, в этом мире, были специальные кулинарные нитки либо деревянные острые палочки. Но об этом не знали либо на них экономили. Не экономя на фаршировке. Здесь шипели яичницы на австрийском сале. Брызгали на грудь хозяйке, добавляя венские жиры к присутствующим уже пятнам тощего Ленинграда. Варились сардельки. Как минимум.

Если одинокая девушка убегала от всего привычного и хотела все делать по-новому и жить по-другому, эти женщины, казалось, делали все возможное, только чтобы продлить непрерывную нить жизни. Будто ничего не изменилось. Все продолжалось, как и раньше, до пересечения границы — куриный суп, шейки, сардельки… «Вы когда закончите, Ида Яковлевна? Мне бы лучок с морковью подзолотить, может, дадите конфорочку на минутку, вам все равно надо пару часиков потушить, хорошо, когда оно потомится…» И от этого было спокойно на душе, наверное. Потому что, раз вот кухонька, конфорки не хватает, ножик забрали… это ведь как и прежде, как там, и не надо искать себя нового.

Плита была одна. И одну конфорку держали для таких вот, как одинокая девушка. Прибегающих с кофейником-туркой вскипятить воды. Девушка смотрела на воду вопреки известному правилу, что чем больше смотришь, тем дольше вода не закипит… Когда первые пузырьки появлялись на поверхности, она подхватывала турку и убегала к себе в комнату.

Иисус-Коля определил ее в номер на одного. Вероятно, что-то там высчитывая для себя, он принес и обогреватель. Электрический. Хотя пользоваться электроприборами в пансионе фрау Бетина не разрешала. Из экономии. Одинокая девушка ела мамин кекс, икру и пила водку вечером. С Колей. Утром она пила советский растворимый кофе и ходила по Вене, тратя деньги.

Первым делом она обменяла сто долларов. И там же, в том же банке, куда ходили все, хотя банки были на каждом углу, но говорили, что идти надо именно в тот, она обменяла свои пятьдесят рублей. Ей их обменяли! Неконвертируемые, а? А может, это был какой-то полулегальный банк? Или имел какой-то тайный договор с советскими? Девушка, впрочем, не очень об этом думала. Обменяли, и хорошо. Она их сразу, деньги обмененные, потратила. Купила губную помаду и лак для ногтей. «Кристиан Диор». Она знала, что это хорошая фирма. И в том же парфюмерном магазине она купила колготки. Темные. Ей такой красивый пакетик дали… Покупка длилась всего несколько минут, но ей показалось, что она вечность проторчала в магазине. Ей помогали выбирать помаду и по цвету, вернее по номеру, лак к ней. И колготки обсуждали, какой размер ей нужен, чтобы по длине подошли. И так все улыбались и благодарили, будто она озолотила их двумя маленькими покупками. Сто раз ей пожелали приятного полудня. По-английски. И он у нее был! Прекрасный венский полдень!