Страница 42 из 98
Горной чинарой в синь высот.<…>
Поздно ль, рано ль гаснет свеча,
Светоч сказочный — никогда!
Песнь свободная входит в грудь
Дивной музыкой на года.
Кто владеет словом таким,
Тот бессмертным стал навсегда.
Пушкин словом таким владел,
Вот почему бессмертен он!
Даже если на первый взгляд кажется, что творческая цель произведений Пушкина перенесена в пространство поэзии Джамбула, озаренное ярким сверхъестественным светом и наполненное звучанием, остается четкой разница между писателем и певцом, между предметным, мертвым письмом и живым устным словом. В то время как песни Джамбула ассоциируются со струящимся и затмевающим все светом, стихи и песни Пушкина наделяются мотивными указаниями на компактность материала; это указание на материал представляет собой предметный исходный пункт творчества, из которого поэт пытается создать то самое сверхъестественное свечение, ослепившее феодальную царскую власть и наполняющее собой советскую культуру:
Камень сказочный шамширак,
Что дремал в глубине морей,
Взял человек, нырнув во мрак,
Сделал солнцем ночи своей.
Ханы, беки, судьи, цари —
Свет стихов им резал глаза.
Жизни их были дики, страшны,
Как дымок над углем, смутны.
Клювом яростным, когтем злым,
Лютым натиском шайки всей,
Силой думали погасить
Светоч, гордость моей страны.
Метафорическое указание на характер письма в поэтических произведениях Пушкина еще более четко выражается в другом примере:
Слитки пушкинских ясных строф
Носим с жемчугом наравне.
О трансформации отчуждающего, предметного письма в звучащую речь повествуется также в песне «Солнечный луч», посвященной Максиму Горькому, проза которого предполагает не индивидуальное, одинокое прочтение. Произведения Горького отчетливо тяготеют к устному звучанию. Как и песни Джамбула, проза Горького преодолевает национальные и языковые границы в советском пространстве звучания и смысла:
На всех языках его книги звучат,
Их старый и юный на память твердят.
Смотри, — буревестником вдохновлены, —
Сыны его — соколы — в небе летят.
Перо Горького, как и его книги, является мощным оружием против врагов социализма:
Ты ленинский стяг защищал от врагов
Пером громоносным, могуч и суров.
Поэтическая цель произведений Горького, имеющих письменную основу, относится к устной традиции стихосложения. Поэтому Джамбула можно в каком-то смысле назвать «учеником» Горького (ср.: «Учась у тебя ненавидеть врагов, / Я в песню разящее слово вложил»), а его собственное устное творчество — результатом поэтики, основанной на письме. Так же как Пушкин и Горький могут быть причислены к устной поэтической традиции, Джамбул выступает в качестве народного певца, представляющего традицию грамотности и письма. Так, например, Джамбул похвально говорит о языке Горького в образах, указывающих на предметность письма:
Шлифовщика слов даровитее нет.
Старик из народа — Джамбул те слова
Чтит выше алмаза, впитавшего свет.
На уровне скрытой, фактически тайной грамотности Джамбула наблюдается динамика, в которой (в противоположность мотивной вокализации литературного текста) поэзия Джамбула наделяется атрибутами и мотивами, повествующими о сакрализации письма. Сакрализующая письмо метафорика тематизируется с помощью упоминания домбры — традиционного для Средней Азии двухструнного щипкового инструмента. Таким образом переворачивается функциональное доминирование человеческого пения в сопровождении инструмента:
Со струнами пальцы Джамбула сжились, —
Пусть голос домбры вознесут они ввысь.
Ты, песня о Горьком, волной Джетысу
В предгорья и степи, звеня, устремись.
Народу я песни всегда посвящал,
Народ свою мудрость мне в сердце влагал.
Забуду ль те песни, которыми я
Любимца народа, скорбя, поминал?
В обеих строфах обнаруживается преднамеренный переворот и сдвиг доминирующих темы и ремы, звучащего слова и его инструментального/защищенного письмом производства. Сюжет повествует о силе действия звучащего слова. При этом домбра не просто сопровождает певца, но и имеет собственный голос. С помощью грамматического параллелизма главных предложений, разделяющих строфы, высвечивается схожесть между строками «голос домбры» и «Ты, песня о Горьком». Во второй строфе повторением слова «песни»/«песни» обеспечивается соответствие между звучанием музыкального инструмента в первой строфе и пением Джамбула во второй строфе. Апофеозом чередования человеческого голоса и звучания инструмента является сцена письма:
Я снова, как прежде, с собою беру
К подножию мысли подругу-домбру.
«Клад речи открой», — говорю я домбре —
Двухструнному и золотому перу.
В этом случае голос поэта и певца Джамбула редуцируется до говорящего жеста, играющего на домбре и открывающего в качестве золотого пера богатства речевого выражения. Постоянная тематизация средств выражения (голос, песня, речь, перо, шлифовщик слов) противопоставляется многочисленным указаниям на сферу внутреннего и мыслительного (размышлял, в сердце, мысли, мудрость, память). Хвалебная песнь Горькому воспринимается поэтому неспецифицированно и абстрактно.
Тексты Джамбула снова и снова проецируют устное, спонтанное «первичное» народное искусство на воображаемую плоскость письма, или наоборот, защищенные письмом, они превращаются в сценарии устной коммуникации. Эти тексты создают такое понимание письма, которое требует обнаруживающую смысл прозрачность письма, чуждую полисемии. Письмо не столько является заменой голосу или отправной точкой дискурсивных и имагинативных процессов, сколько утверждается как ультимативная инстанция смысла, с помощью которой обеспечивается взаимопонимание в рамках советского голосового и звучащего пространства. Сакральный статус письма воспроизводится в текстах Джамбула с помощью многочисленных образов сверхъестественных или «золотых лучей» смысла, письма или их инструментов — сверхъестественный свет, озаряющий мир, или сравнение домбры с золотым пером. Показательным является также и следующий пример, в котором право царского времени противопоставляется советской Конституции 1936 года: