Страница 41 из 98
Преданий храню я немало, поверь.
Судьбы знал змеиное жало, поверь.
Жизнь черными вихрями била в лицо,
Морозом меня обжигала, поверь.
Был скован Джамбула язык, а страна
Без песен его тосковала, поверь.
<…>
Промчались мечтаньями годы, поверь,
И плещут, как горные воды, поверь,
Джамбуловы песни, когда на коне
Встречает он ветер свободы, поверь.
Век ханов пройдя без оглядки, Джамбул
Взорлил на заре к небосводу, поверь!
<…>
Тобой все народы согреты, поверь,
О Родины солнце, Джамбула отец,
Мой Сталин, поэт всей планеты, поверь!
Этот текст показателен в том отношении, что он ставит поэта Джамбула, вынужденного в досоветское время вести жалкое существование на грани молчания, в один ряд с Шота Руставели, Тарасом Шевченко, Абаем Кунанбаевым и другими «классиками» — вплоть до Александра Пушкина. Все они пытались возвысить свой голос, но только Джамбулу удалось попасть в «советский рай» искусства стихосложения. Звуковая составляющая, доминирующая в других текстах Джамбула, в этих случаях уничтожается. Досоветский мир описывается мотивами «путь каменистый», «змея», «песок горючий». В дополнение к этому с помощью педалируемого примечательного повторения «я видел» досоветский визуальный монструозный мир противопоставляется советскому, наполненному голосами и звуками радости:
Я попусту слов не бросаю, поверь.
Но я и по сей день внимаю, поверь,
Поэме, что пел благородный Шота, —
Она до строки золотая, поверь.
Она воспаряла к кавказским снегам,
Звучала в ней грусть, замирая, поверь.
Я видел: в порыве едином, поверь,
Шла Грузии юность к вершинам, поверь.
Стихи Руставели прошли для нее
Путем каменистым и длинным, поверь:
То следом тигриным в нагорных кустах,
То низким туманом долинным, поверь.
Я видел змею, что хотела, поверь,
Обвить свое мерзкое тело, поверь,
Вкруг песни, наполненной дивным огнем, —
Но песня Шота все звенела, поверь!
К народу, в горящую юность веков,
Она неустанно летела, поверь.<…>
Не может, кто сломлен судьбою, поверь,
Смеяться, как мы вот с тобою, поверь…
Трясясь на костлявой верблюжьей спине,
Тарас вел беседу с мечтою, поверь.
Сам скован, бесправен, он видел народ,
Страдавший под царской пятою, поверь.
Тарас был пустыней измучен, поверь.
С ним пели о доле мы лучшей, поверь.
Но слово акына и песнь кобзаря
Песком заносило горючим, поверь.
Откликнулся песнями Пушкин в горах,
Бродя над стремниной по кручам, поверь.
Те песни поэта-титана, поверь,
Абай разглашал неустанно, поверь.
В горах Ала-тау склонялась к ручью
С Онегиным вместе Татьяна, поверь.
Так Пушкин явился к нам в степи, и он
Любимец всего Казахстана, поверь!
— e) В песнях Джамбула пространство советской культуры моделируется как пространство звучащего слова и наделяется соответствующими атрибутами и мотивами. Соотношение голоса и письма отражается в этих текстах особым образом. Всегда, когда речь заходит о традиции стихосложения, к которой относятся тексты Джамбула, на первый план выступает соотношение устной и письменной традиций. Центральное место занимают отсылки к двум ведущим фигурам — Пушкину и Максиму Горькому, представляющим две различные эпохи, к которым восходит поэтическая биография Джамбула. Образ поэта Джамбула возникает как контаминация «поющего» против феодализма Пушкина и воодушевленного советским счастьем Горького. Иными словами, Пушкин + Горький = Джамбул[270].
Эта генеалогия, повторяющаяся в текстах Джамбула, выражает собой особенности оформления и оценки соотношения голоса и письма. Рассуждая вслед за Платоном или Луманом, можно утверждать, что письмо отличается от устного слова в первую очередь тем, что письмо, являясь графически-предметным порядком знаков, склонно к многозначности. Оно является также «ненадежным» коммуникативным средством, так как не гарантирует успешности коммуникации. Письмо всегда открыто для интерпретаций. Поэтому в текстах Джамбула развивается такой концепт письма, который пытается «очистить» письмо от подобных эффектов. Этот процесс происходит сразу в двух направлениях: с одной стороны, письмо стилизуется под непосредственный субститут голоса, а с другой — основывается как материализованный субстрат, в котором (советское) общество перформативно самоутверждается через заверение согласия и понимания. В советском пространстве языка и звука происходит монументальная сакрализация письма, на основе которой создается и контролируется тотально-тоталитарное коллективное согласие. Обе стратегии — вокализация и сакрализация письма — отражаются в текстах Джамбула в двух противоположных направлениях — как литературный текст, рассказ о силе голоса и звука, и наоборот, как письменно-метафорическая стилизация устных произведений Джамбула.
С помощью последовательного использования звуковых мотивов Пушкин и Максим Горький представляются частями советского звучащего пространства, в которое помещается устное творчество Джамбула. Так, например, происходит в стихотворении «Пушкину», в котором его произведения наделяются мотивами и топикой, напоминающими произведения самого Джамбула, — присутствием звука, мотивов птичьего пения, исходящего от слов свечения, водных метафор для обозначения песни и речи:
Пушкин — песенный океан.
Несмолкающее, поет
Сердце пламенное певца,
Так любившее свой народ!
Слава стихов шумит средь нас,
Золото слов горит средь нас.
Вечно будет Пушкин взнесен