Страница 44 из 86
Но в сердце его не было бури. Он взял руки Дороти в свои, чего раньше никогда не делал. Она была поражена и попыталась отнять их, но Энрике не выпустил. Ее негнущиеся пальцы и напряженные ладони расслабились. Энрике произнес «Дороти» так мягко, как, по его представлениям, отец мог бы обратиться к дочери, сердце которой разбито. Он слегка сжал ее руки и ощутил ответное пожатие. Удивленные, беспокойные глаза Дороти остановились на нем.
— Дороти, Маргарет вас любит. Она хочет быть похороненной в Грин-Вуде не потому, что не желает лежать рядом с вами, а потому что любит это место. Там похоронена ее подруга из группы онкобольных, и красота этого кладбища помогла Маргарет примириться с потерей. Только поэтому. Она от нас уходит. Оставляет нас. Это очень тяжело. Ей необходимо знать, что все, что касается ее смерти, будет именно так, как ей хочется. Ей это нужно, чтобы принять то, что происходит. Это все, о чем она нас просит. Грин-Вуд гораздо ближе, чем Нью-Джерси. Вы сможете часто ее навещать.
Бледные глаза Дороти потемнели и стали синими: она будто сняла защитный экран, позволяя ему заглянуть ей в душу. Энрике показалось — ему очень хотелось знать, чувствует ли она нечто подобное, — что они впервые смотрят в глаза друг другу. Он увидел не раздражавшую его властную главу семьи, матриарха, не буржуазную даму, которая никогда не одобрила бы его, не занудную мамашу, которая боялась лишний раз похвалить свою дочь. Он увидел маленькую девочку, болезненно нуждавшуюся в родительской поддержке.
— Дороти, — как можно мягче попросил Энрике. — Давайте сделаем это для нее. Нам очень тяжело. Особенно вам очень, очень трудно, возможно, хуже, чем всем остальным, но давайте, насколько это в наших силах, облегчим участь Маргарет. Ради нее, хорошо?
— Конечно, — тепло и с готовностью ответила она. Истерика исчезла. — Конечно, я хочу, чтобы ей было легче. Я ее мать, я люблю ее. Мое сердце разбито, — призналась она со слезами на глазах. — Конечно, мы сделаем все, что она захочет.
Смущенная открытым проявлением чувств, Дороти попыталась прикрыть лицо, и Энрике выпустил ее руки. Она полезла в сумку за салфетками. Это помогло ей справиться со слезами. Дороти нужно выглядеть сильной, чтобы чувствовать себя сильной, заключил Энрике и повернулся к Леонарду. В глазах старика тоже стояли слезы, но он не спешил их вытирать. Торжественно, словно клятву, Леонард произнес:
— Все будет, как хочет Маргарет. Тебе нужна помощь в организации?
Энрике покачал головой.
— Ты уверен? — потребовал патриарх.
— Уверен, — сказал Энрике и вздохнул с облегчением. На мгновение он даже почувствовал себя счастливым — пока не вспомнил, как горьки его достижения.
Братья Маргарет с женами прибыли около одиннадцати и задержались почти до вечера. По просьбе Маргарет ланч заказали в «Дэли на Второй авеню», знаменитом кошерном ресторане. Сама она съела две сосиски с горчицей и квашеной капустой и картофельный кныш. Они ели в столовой за большим столом, но потом Маргарет, почувствовав усталость, попросила Энрике донести штатив и пригласила всех следовать за ней наверх. Она принимала их, сидя в постели, и семья отбросила свой обычный снобизм в том, что касалось места, но не в том, что касалось одежды. Все были одеты как для приема: мужчины в пиджаках, брюках и рубашках, женщины в платьях, будто это был День благодарения или Песах. Но вместо привычных светских бесед звучали трогательные детские воспоминания, речь шла в том числе и о материнских заслугах Маргарет. Дороти не хвалила Маргарет напрямую. Она якобы цитировала лестные замечания своих друзей о Маргарет, что было совершенно неубедительно. Поскольку контакты Маргарет с этими людьми ограничивались приветствиями при случайных встречах в клубе, все понимали, что главным автором была Дороти.
Такой окольный способ похвалить Маргарет, когда она уже лежала на смертном одре, разочаровал Энрике и вновь привел его в состояние раздражения. Он знал, что Дороти не специально была так скупа на похвалы. Энрике наконец-то понял, что Дороти и Леонард были не эмоционально холодны, а эмоционально скованны; их сдержанность не означала отсутствие любви. Тем не менее настало время пересилить себя. Энрике хотел, чтобы они наконец преодолели свою хроническую застенчивость. Его раздражение возрастало по мере того, как день воспоминаний шел к концу. Энрике особенно возмущало, что Дороти ни слова не сказала о своей дочери как о художнице. Наконец, после нескольких часов, проведенных перед большим портретом Грегори и Макса, висевшим над кроватью Маргарет, Дороти заметила:
— Я никогда не видела этой картины.
Энрике ожидал, что она скажет, что портрет хорош, или хотя бы отметит, как хороши на нем ее внуки. Вместо этого она просто повторила:
— Нет, этой я не видела.
— Вы не видели очень многих ее работ, — не сдержался Энрике.
— Она меня никогда не приглашала! — Дороти подскочила, как ужаленная, что в переносном смысле было правдой. — Ты никогда меня не приглашала. — Она повернулась к Маргарет. — Я хотела прийти. Помнишь? Я сказала, что хочу посмотреть твои работы, а потом сходить с тобой на ланч. Рядом с твоей мастерской много галерей, разве не так, Маг? Ты помнишь? Я сказала, что хочу прийти, посмотреть твои картины, потом мы бы сходили на ланч, и ты показала бы мне все эти новые галереи. Но ты так меня и не пригласила, — повторила Дороти, словно это она была лишенной внимания маленькой девочкой, а Маргарет — ее равнодушной матерью.
Дороти стояла на носках, прямая и настороженная, как птица на жердочке. Рукой она опиралась на спинку кресла, в котором сидел ее муж, печально глядя на дочь. Их сыновья сидели на складных стульях в ногах кровати Маргарет. Двое богатых успешных мужчин средних лет. Но и они виновато опустили подбородки, словно и их обвиняли в том, как несправедливо Маргарет обошлась с матерью. Сама Маргарет в изумлении уставилась на Дороти, озадаченная ее жалобами. Глаза на истощенном болезнью лице казались огромными, тело было совсем маленьким, бледная кожа могла соперничать прозрачностью с торчащими из ее груди пластиковыми трубками. Некоторое время все молчали.
Энрике внезапно понял, насколько мать и дочь чужды друг другу. Дороти ждала объяснений Маргарет, хотя — и все это знали — это была одна из их последних встреч. Дороти была очень закрытым человеком, вопрос был очень личным, и тем не менее она задала его в комнате, полной людей — правда, все они были членами ее семьи. Боялась ли Дороти, что наедине Маргарет может ранить ее своим ответом? Безусловно, во время болезни Маргарет всячески старалась держать мать на расстоянии, но все в семье, включая, как подозревал Энрике, саму Дороти, были ей за это благодарны. Страдания матери, которая оказалась бессильна перед тем, что происходило с ее ребенком, лишь делали ситуацию для всех еще более болезненной. Маргарет прекрасно знала о главной особенности характера собственной матери: той надо было все контролировать, только так она чувствовала себя спокойно, — но никто не мог контролировать болезнь.
Но почему Маргарет соблюдала дистанцию и тогда, когда все еще было хорошо? Энрике казалось, что ответа именно на этот вопрос мать добивается от Маргарет. Десять лет назад она горько жаловалась, что они с Маргарет совсем не так близки, как ее приятельницы со своими дочерьми, и даже зашла так далеко, что обвинила Маргарет в отсутствии «чувства семьи». Маргарет, будучи гораздо более преданной дочерью, чем большинство ее подруг, была обижена и рассержена.
— Моя мать не умеет быть мне подругой, — сказала она Энрике.
Это замечание показалось Энрике верным. Однако он не думал, что Дороти искала дружбы дочери. Он считал, что она была обижена, что Маргарет больше с ней не советуется.
Когда-то Маргарет охотно обращалась к матери за советами. Когда родились Грегори, а потом Макс, она консультировалась с Дороти по всем связанным с детьми вопросам. Спустя десять лет после их свадьбы она попросила у матери помощи во время крупного экономического кризиса, разразившегося вскоре после того, как сама Маргарет бросила работу, чтобы посвятить себя воспитанию детей. Именно в тот момент карьера Энрике, и без того не блестящая, окончательно дала сбой, в течение года он вообще ничего не заработал. Дороти помогла не только деньгами. Она нашла новую няню, когда та, что у них работала, пострадала в автомобильной аварии. Она отговорила Маргарет вновь устраиваться на работу, тогда как все их друзья считали, что она должна это сделать, чтобы Энрике было не так тяжело. Дороти настаивала, что Энрике с их финансовой помощью со временем сможет решить эту «проблему» — так она называла его неспособность заработать писательством достаточно денег, чтобы прокормить семью.